Владимир Павлов : Темные небеса (Ремейк) Часть I. Глава 4

(Глава 1-3 litprom.ru/thread50424.html)
Дрожащий свет в коридоре простреливал дыры в обитательницах палат, в эти дыры заползали насекомые и издавали ультразвук при сосании.
– Полежать хочешь? – заботливо спрашивает Лида, выходя следом. – Ну, вот там есть койка свободная. Только тихо, там Клавка у нас буйная. Опять на вязки просится, падаль. Целый вечер вымогала.
– У вас есть что-нибудь от запора? Уже четвертый день не хожу, это же вредно…
– От запора? Сейчас поищем. Свет, дай слабительное мальчику. У него запор.
В палате пахнет мочой и еще какими-то пряностями. Черные коконы на кроватях издают зловоние. Ужаленные шприцами, они перевариваются, и завтра день откусит им головы жертвенной пастью рассвета. А пока волшебница-ночь заряжает электричеством мой мозг, и я думаю с бешеной скоростью, четко и ясно. Пьяный смех по поводу моего запора не утихает. Вздрагиваю: Света подкралась незаметно, и ее ядовитые жвала растягиваются в смертельной улыбке:
– Запор, да, малыш? Выпей, на, таблеточку. Тыблеточку. Стаканчик, запей.
Она касается меня своими бедрами. Никогда не знал, что паучихи такие соблазнительные! Теперь я полностью мимикрировал, впустил в себя паука. Паука? Или скорпиона? Они оба борются сейчас за меня, надо решить… Не думая… Без ошибок… Кому лучше отдать тело.
– Сейчас я приду!
Боже, какой тяжелый, мощный зад у паучих! Я – ПАУК! Да! И мы вместе создадим перевернутые миры. Не темные. Нет. Альтернативные.
Скоро все заснут, и я выкраду ключи.
Света появляется в проеме, хищная и жаждущая, как ткань времен перед рождением пространства. Жаждущая меня. Космической энергии созидания.
– Ты не обоссышься у меня? Девочки, проследите за ним.
У Светы множество лап. Они ласкают меня, переворачивают, собирают электричество моего тела.
Сейчас будет взрыв, и родится вселенная.
Они опутывают меня паутиной. Превращают в такой же кокон, как те, что рядом.
– Запястья так туго не затягивайте! – рычит паук, который сросся со мной. – Это ж опасно! Можно рук лишиться…
– Поори у меня еще… – пыхтит Света. – Ась, ну чо так туго-то?
– Ты сама сказала, что буйный.
– … Первый раз что ли? Грудь ему фиксируй… Сына вчера видела Семеновны. Он закончил университет, прошло два года. Весит сто килограмм, как боров. Был – вот такой.

Я начинаю забывать, как дышать. Кокон превращается в саркофаг. Открытый космос. Саркофаг дышит за меня. Снотворное. Не противозапорное. Не могу поднять голову.
– Вано, ты че ночью Светку испугал? – спрашивает Дима, развязывая тугие узлы. – Она говорит, ты рычал. Ты че?
– Мальчики, побыстрее. Мне еще убраться надо. Ася, давай быстрее! Тряпку вон ту возьми!
– Я этой привыкла мыть!
– Я тебе говорю: ту возьми. Кобла старая…

Из утреннего окна вываливается белая свежесть.
Синее небо с глазами цвета прекрасной девушки прикасается ко мне и дает мне в руки стакан с прохладой. Толпа понуро плетется по выжженной пустыне пить таблетки. Санитарки стегают непокорных пронзительными криками. В их горло встроено что-то иноматериальное, поражающее верхние области энергетического тела.
Лука неожиданно разделся у всех на глазах и получил сразу увесистых пинков. Он почти животное, глупо повторяющее обрывки фраз, доносящихся из орущего в холле телевизора. Но его взгляд меня пугает.

Дима разговаривает с новой сменой. Фаина новенькая, и старается заискивать с Димой, неумело втискивая свое грушевидное тело между стулом и его взглядом.
– В 12 лет я жил рядом с моргом. Каждый год у них был день открытых дверей. И можно было посмотреть, как труп разрезают. Я, когда увидел это, в моей душе все переменилось. Я себя ощутил стариком, реально стариком. В каждом городе есть районы, с которых я охреневаю.
– Охреневаешь? – с улыбкой переспрашивает Фаина.
– Да. Вот у нас – Лиговка, Обводный канал. Я там охреневаю, просто сам район такой. Мы как-то отдыхали с сокурсниками, и я пошел за пивом. Увидел, труп плывет по Обводному каналу, весь синий. Когда я сказал девченкам: там труп плывет, они подумали, что я просто сошел с ума.
– Почему?
– Не знаю. Все просто подумали, что я пьяный. Потом я им показал. Милицию вызвали. Разборки местной шпаны просто.
Марина недовольно косится на Фаину, занявшую внимание Димы, и обиженно молчит.
– Местная шпана просто трупы не сбрасывает, – добавляет пришедший Дорофеев.
– Да нахуй у тебя забыли спросить! – дергается Дима.
– Пошла нахуй, ебанная проститутка, шлюха, ты не выйдешь никогда, проститутка блядя пизда! – кричит Дорофеев, удаляясь по коридору.
– Ах ты пидор!
– Дима, Дима, ну тебе это надо? – причитает Марина. – Дорофеев – он сейчас пойдет пожалуется, и тебя привяжут.
– Да я любому в рот дам, кто меня нахуй пошлет!..
– Ну, вот, он уже пошел в другой отсек.
– Пусть там и сидит, не выходит. Ему здесь опасно.

Я заметил этот странный конфликт между Димой и Колей Дорофеевым почти сразу, как только пришел Дима. Они как-то с первого взгляда невзлюбили друг друга.
Дорофеев жил здесь давно и, насколько я знал, ничем не болел, кроме эпилепсии. От него исходил какой-то гипнотизм. Он по-женски болтал без умолку с санитарками. Его злой язык мог пропесочить кого угодно. Но мне почему-то не сильно неприятно было слушать его матерные стишки, которые Коля сочинял мгновенно, желая унизить кого-то.
В его фигуре было что-то бабское, наверное, отложение жира происходило по женскому типу. Но в то же время в широких плечах и массивных руках угадывалась сила.
Лицо, с правильными чертами, может быть, слишком тонкими для мужчины, всегда зловещее и насмешливое.
Меня он не замечал, словно растение, лишь два раза прикрикнув, когда я слишком долго бродил у каменистой гряды, чтобы унять неусидку.

В палату зашли врачи со стражей. Стражники кнутами загнали рабов на камни.
– Привет, студент, – обратилась ко мне Диля Ильгизовна. – Быть может, ты мне не поверишь… Ты помнишь, у тебя сегодня суд? Быть может, ты мне не поверишь, но тебе лучше подписать добровольную госпитализацию.
– Нет, я не согласен… Я… Я нормальный! Я абсолютно здоров…
– Нет, суд все равно будет, и тебе здесь придется провести какое-то время. Просто это все будет намного дольше…

После завтрака мне сделали укол. Обратившись к очкарику, я с ужасом заметил, что не могу нормально говорить:
– А кэк утэбэ эта провляца?
Слова выползали изо рта как отвратительные насекомые. И мне становилось страшно, страшно, страшно.
– Мне трудно описать, – ответил он, не замечая пока моего речевого дефекта. – Какие-то фигуры странные… Далеко, близко… Ровное, объемное, плоское, помятое, гладкое. У тебя такое было? Ого!
– Чэ?
– Первый раз это наяву все. Какие-то ощущения странные. Как будто что-то прикасается. Как будто что-то обнимает.
– И кэк это проифходете?
– Не знаю. Мне раньше такие сны снились. А сейчас это наяву. Просто что-то далеко и близко. Какие-то… Вот, я прям чувствую что-то… Ощущения… Как будто что-то дотрагивается. Я буду инвалидность оформлять. Сегодня ночью Лука кого-то душил. Я подошел, сказал Александровне. Она со мной говорила. Почти всю ночь проговорили.
– О чэм вы гварарили?
– О еде. Она мне дала свой обед съесть, сырники. Рассказывала, как их готовить. Я рецепт попросил, она мне записала на бумажке.
– А чоты пайдешь, когда выудешь?
Он посмотрел на меня брезгливо, будто я уже стал неприкасаемым уродом, жертвой нейролептиков.
– Не знаю пока. Пойду продавцом работать, если бабушка разрешит.
– А зачем тебе инвыидность? Онаебе памешати…
– Все, что говорят врачи и санитарки, лучше исполнять.

Меня раздавила плита покорности. «Действительно, лучше делать так, как говорят врачи» – сказал голос Небесной Возлюбленной, и зуд в плотных слоях ауры возле копчика сразу уменьшился. Плита прижала меня к кровати. Стоявшие на ней врачи пробурили дырочку и кидали мне через нее окурки, которые прижигали и заставляли ползти от боли в двухмерном мире под плитой.
Надо двигаться, нельзя вот так лежать, это смерть.
Я думаю о том, как я встаю с кровати, подхожу к окну и расплавляюсь в поток ионов, улетая в Мир Синего Света. Но плита сползает в бездну обжигающего страха. «Вот здесь человек умер, – говорит надо мной добрый голос. – Здесь мальчик умер»
Я не умер, я подниму плиту!
Сколько же можно ползти иссохшим полутрупом по этой каменистой пустыне, калечась от разрядов страшных молний, которые зарождаются за скалами плеч врачей?!
«Сегодня у тебя суд, – говорил голос Возлюбленной из Страны Синего Света. – Ты должен быть готов»
– Меня признают нормальным? – спрашивал я у Нее. – Скажи? Кивни моей головой, если да.
Но моя голова, которую я на миг отдал Ей, отрицательно мотнулась. Может, я не до конца отдался Ей? Ну, скажи еще раз!
На этот раз голова кивнула утвердительно. Лиловые птица показались за грозными скалами, и это был знак. Теперь мне ничего не страшно. Их очень редко можно увидеть в этом мрачном мире.
– У тебя сегодня суд? – спросил Дима.
– Да.
– Ты, главное, не говори там ничего про мистику.
– Но я не могу врать.
– А ты не ври. Просто молчи. Отрицай. Отрицание – это не вранье. Потому что они все бесы, и они хотят тебя распять, как Христа. Ты от Бога, и они тебя ненавидят.
- Аэээаэуэ…
Мое тело отделилось от меня, подошло к скале и пинало ее ногой, издавая идиотские завывания. Я мог это прекратить, но почему-то как зачарованный смотрел в пропасть.
– Он же был нормальный, – говорил Леха, с отвращением глядя на меня. – Был нормальный пацан утром, а теперь вообще дебил. Посмотри, какие глаза. Эй! Ваня… Ты меня слышишь?

Суд состоялся в кабинете первого отсека, куда меня отвели стражники. Инопланетные посланцы спрашивали меня о том, как я здесь оказался. Рядом сидели Диля Ильгизовна и Леонид Юрьевич. Я ничего не мог ответить, хотя мысли выстраивались в голове четко. Кое-как им удалось разобрать из моей словесной каши, что я был в оккультном обществе и верю в его тезисы и сейчас. Зачем я это все говорил, я не мог понять. Через десять минут посланцы сказали, что им все ясно, и, переглянувшись с врачами, попрощались со мной. Меня отвели во второй отсек и бросили в палату.
– А меныа отпыстят? – крикнул я вдогонку Диле Ильгизовне.
– Не знаю. Суд вынесет решение.

Сегодня должна прийти мама. Небо осыпается, капает на голову, течет вместо времени. Сколько там прошло?
– Мыожно я схыжу фхолл, глиэнувремя?
– Сходи, – швыряет милосердие Фаина. – Только сразу возвращайся. Врачи тебе не разрешили выходить из палаты.
О, Боже! Только пятнадцать минут… А я думал, три часа…
В холле, как танк, ревет телевизор. Из него в меня целится Бритни Спирс и стреляет своим ртом. В окружающей пустыне уродливые растения простирают руки к богине Бритни. Даже Коля Спиридонов, присаживаясь на диван с каким-то очкастым туканом, ловит в благоговении исходящие от нее инфракрасные волны.
Ловлю ветер. Может, он нанижет меня на стрелу времени и сольет со всеми. Чтобы я не чувствовал этой неусидки. Надо обязательно куда-то сходить. Повод найти. Не могу сидеть. Ну же! Надо терпеть. Так она никогда не пройдет.
Мир Синего Света… Возьми мою душу. Ибо я хочу умереть.
– Он и сам такой, – выпивает меня Коля своими словами. – Садист-мазохист. Ему нравится, когда телка его выгоняет.
– А потом он за ней бегает, – ловит его мысль тукан. – А че этот здесь сидит, а?
Это вопрос ко мне. Он заметил мою неприязнь к нему.
– Эта длинная хуйня должна быть в палате.
– Иди в свою палату, а, дружок?

– Дорофеев наркотой торгует, – режет меня Дима новой информацией. – Вчера подсек за ним странную херню. Спросил у людей: так и есть. А он давно этим занимается, говорят. Прикинь? Я сегодня вечером хочу прижать этого беса.
– Сегодня Лука душил Гаркушу, – сказал очкарик. – Едва не задушил. Я проснулся, и он лег на свое место.
– Я не понял. Ты чо?!
Дима подошел к Луке и ударил его по ребрам.
– Ааааааа!.. Что я тебе сделал?! – вопил тот, показывая вдруг откуда-то взявшийся рассудок. – За что ты меня бьешь?!
– Еще к кому-нибудь ночью подойдешь, я тебя убью! Понял… понял… сука…
– Дима, перестань его дубасить, – кудахтала Фаина. – Ой, да ты ж убьешь его так! Мальчики, отойдите от него! Не подходите к нему.
– Фаин, тут… речь идет… о человеческих жизнях, – говорил с одышкой Дима. – Понимаешь, я пацанов защищаю. Он сейчас такой паинька, посмотрите…
– Ааааааааа!!!..
– Да не трогаю я тебя… Ну, вот. А ночью он ходит с веревкой и душит всех. Вот, тебя задушит, например, а я и не проснусь даже…
– Ну, так давайте привяжем его. Укол ему сделать, чтобы он спал.
– Он может развязаться легко. Если ты думаешь, что это такой простой тип, ты ошибаешься. Лука вообще убийца. Он бывший боксер.

Услышав свою фамилию, я взмыл под потолок и полетел, едва успевая огибать люминесцентные облака.
В столовой заплаканными глазами на меня смотрела мама. Она меня не узнала. Нас разделяли сотни лет и тысячи километров.
– Мэм, мныстало хуже! Забыери меныа… Мны стело хуже! Они мыне покалечели!
– Что с тобой? – она рыдала. – Что они с тобой сделали?? Они сказали… мне… что ничего не будут тебе колоть… что ты просто на обследовании у них!..
– Забэири мыня… Пожалуаста!.. Я здесь умру… Мам…
– Хорошо, Вань. Я сейчас поговорю с врачами… Я тебя забираю.
– Мам… Мэмка, спэсибыа!..
– Я его забираю, – сказала мама медсестре.
– Вы сначала с врачом поговорите. Ванюш, пройди пока в отделение, посиди в холле.

Уродцы шарахались от меня. Я светился, как солнце. Свет моего энергетического тела сжигал их тьму, в которой жили насекомые.
Я переключил телевизор на другой канал.
– Вы… здесь… лечитесь, а я… здесь… лежу и… живу, – заикаясь, сказал Милюков, переключив обратно на МузТВ.
Моя аура налилась чистейшим рубином, и я уже не мог не совершить подвиг. Выхватив у него из рук пульт, я опять переключил. Милюков, не говоря ни слова, подошел к телевизору и щелкнул обратно.
– Я щас встэну! – вырвалось у меня.
– Щас я встану.
Я хотел толкнуть его, но трусливая тварь во мне возобладала.
– Ванюш, пройди, с тобой мама хочет поговорить, – необыкновенно ласково сказала медсестра, которая обычно дробила пространство своим пронзительным голосом.
«Наконец-то свобода, – звенел голос из небесной синевы. – Ты вытерпел это, труженик общего блага. И теперь тебе полагается награда, воин! Ведь, выходя отсюда, ты получишь знание темных миров. Тебя повысят на три духовных уровня. Ты будешь послан в самое горнило тьмы. Ты нужен нам, воин! Иди и прими то, что тебе положено!»
В коридоре стояла заплаканная мама.
– Мам, ну… всыэ ж пызади! Я… я ужэ вэхыэжу… Со мныэй всэ в пыэридке.
– Вань… Только ты, пожалуйста, не кричи на меня. Ты не обижайся… Я… Выслушай спокойно. Я не буду тебя забирать.
– Почыему, мам?
– Врач сказал, что… если… я тебя заберу сейчас, прервав сейчас лечение, то… я нанесу тебе непоправимый вред.
Ее слова смывала волна слез.
– Ну, все, Вань, – оборвала наш разговор медсестра. – Мама придет к тебе завтра. Иди на свою кроватку. Скоро ужин…
– Ныэт, мам, мэм, ну, подыэжды. Мам, ну ты пэслыэшай!..
Но меня уже схватила за руку Марина и выдернула из коридора, захлопнув дверь.
– Вань, иди полежи. А мама завтра придет.
Милюков дал мне пинка, такого увесистого, что я чуть не упал.

Входит Дима с разбитым носом.
– Я порву этого гандона!
– Дим, Дим, успокойся, – кудахчет Фаина. – Щас тебе капельницу принесут.
– Еще одну?
– Ну, да. Не знаю, что ты за генерал, что тебе каждый день их ставят.
– Он спрятал свое наркотическое барахло. Понимаешь? Я только что его за руку поймал! Эта сука на меня полезла!..
– Что вы деретесь, мальчики! Что вот вам делить…
– … Дорофеев – не тот человек, с которым я могу сидеть в одном трамвае. Таких пассажиров я всегда выбрасывал за борт. Че, Вано, не грусти, прорвемся! Дорофеев сам только что запросился в другое отделение, ты прикань? Я эту тварь и там достану!
Что-то подлое во мне торжествовало и хотело зрелищ.
– Тебя мамка забирает?
– Нет, – отвечаю я, силясь сдержать острый крик.
– А что? Ты с ней еще завтра поговори.

К вечеру кусок свинца выпадает из головы, и я могу говорить. Нестерпимо хочется ходить, но дождь прибивает к земле и уносит силы.

Темнеет. Пустыня сливается с горизонтом, и небо становится все ниже. Звезда моей Возлюбленной зовет меня в путь.
Прокрадываюсь мимо стражников.
Надо идти по узкому перешейку, не поворачивая головы. Тогда Звезда перенесет меня через время, и я буду идти по дороге неделю назад и не сворачивать. И не попаду сюда.
Какой-то потусторонний ужас охватывает меня, когда я прохожу мимо одной палаты. Что-то там шевелится. Это Лука!
Он крадется по плоскогорью палаты, не боясь нейролептических дождей. Напрыгивает на кого-то. Душит одеяло спящего уродца. А без одеяла, как без вчерашнего дня, тут жить никто не может.
Надо уходить.
Я сползаю вниз по темным плоскостям. Ложусь на камень и укутываюсь потеплее. Ветер проходит по темной пустыне, заставляя существ на камнях прятаться под одеяло с головой.
Вздрагиваю. Лука смотрит на меня, лежа на своем камне. Он уже здесь. Он убивал, не вставая с места.
Очкарик и Леха видят седьмые сны. Димы нет. Спать нельзя. Буду дежурить.
– Ты чего не спишь? – спрашивает по-хозяйски Коля Дорофеев, входя в палату. – Хочешь чай с лимоном? Пошли ко мне.
Он кажется мне колоссальным полубогом, который может защитить от всего.
Мы ползем под плитой ночного неба, придавившего нас к земле. Огромные звезды затягивают в пучину иных времен. Тараканихи-санитарки развратно храпят. На горизонте, за горной грядой, мерцают люминесцентные молнии.
Коля приглашает меня сесть на его камень, и под холодной бездной пульсирующего космоса мы пьем горячий чай с лимоном, передавая друг другу бутылку.
– Я сейчас видел, как Лука душил человека, – говорю я тихо, боясь разбудить гнев пыльных скал.
– Эта вонючая говнососалка уже многих задушила. Я сейчас скажу Марине, мы его привяжем и аминазина вколем. Я уже здесь шесть лет, а эта вонючка все такая же…
– Шесть лет?? А родственники не забирают?
– А мне здесь лучше. Я сам туда не хочу. Недавно ездил на побывку… Так я уехал раньше на день. Не могу там находиться. Мне здесь лучше.
– А где-то в другом месте жить? Учится?
– Да надо сказать спасибо этим клизморотым пиздососам, врачам. Это они мне в детстве не дали учиться. У меня всего пять классов…
– Не дали?
– Не дали. Врачи тебе сделают только хуже. Они меня направили в спецшколу из-за эпилепсии, эту, для всяких УО. Ну, вот я там и не захотел учиться. Потому что представь с дебилами сидеть в одном классе…

Звезды тянули нам свои лучи, за которые можно было ухватиться и пролететь какое-то время над холодными камнями.