Дикс : Мостъ

1842 год.
Приехал по распределению из Петербурга, служить писарем в глухую волость, где-то под Томском.
Митрофан спрыгнул с телеги и причесал волосатые волосы. По синему небу шибко летели белые облака, а с пригорка, куда он взобрался, открывался прекрасный вид на деревню. Деревянные и кирпичные домишки — не выше трех этажей, с сарайками да придворьями. На улицах гуси копаются.
То тут то там телега проскрипит.

- Эх, жизнь разудалая двадцатилетняя! Вот в этой-то заплесневелой жопе я и хотел бы тебя закончить! — крикнул Митрофан и засмеялся в сине небо.

Ну да полно радоваться тому что из Петербурга выбрался. Пора найти дом-готелю и заселиться.

Митрофан прошёл по главной улице, пнул кудрявую шавку, путающуюся под ногами и затем ещё двадцать кварталов прошёл и потом ещё один.
- Чёртов городище, конца-края ему нет! — устало бурчал он, еле волоча ноги и стирая шапкой со лба пот.

Остановился у тётки с коромыслом дорогу спросить:
- Да, вон там же у моста — отвечает ему и рукой показывает.

- Зис ис… сити… инн, блядь — злится Митрофан, понимая, что уже раз пять проходил мимо этих мест, так как мост ему особенно запомнился.
Деревянный, гнилой. Такому лет триста будет, и он всё простоит, любые непогоды, вот только ступать на него боязно — можно сквозь труху в болото провалиться, как пить дать! С него ещё какой-нибудь известный помещик вниз пьяный ссал, да княжну с триппером в карете провозили. Сказки сраныя.

Парняга добрался до гостиницы, недобро косясь на заброшенный мост, и заселился в неё. Второй этаж, комната маленькая, но чистая. Деревянный пол, кровать с чугунными ножками, стол письменный, перья гусиные. Со скрипом растворил единственное окно — с видом на всё тот же мост и болото — вдохнул свежий воздух, повглядывался в виднеющийся за болотом еловый лес. Было где-то около шести часов вечера.


***

- Я Митрофан.
- А я Степан Сергеевич, управляющий. Работать у нас будешь?
- Буду, куда ж деваться!
- Ну пошли тогда.

Они спустились во двор, прошли мимо гусей да поросят, управляющий по дороге отругал толстую доярку и наконец пришли к покосившейся маленькой избе с квадратными оконцами.

- Вот тут будет твоё рабочее место, а это баба Нюра, она заведует городским архивом, будет тебе говорить что делать и куда идти.
- Ну, ясно, понятно!

Митрофан уже был готов работать во всю и в глазах огонь горел, а баба Нюра сидела на покрытой ковром кушетке недвижима и смотрела на него с каким-то упрёком.

- Ну, она всё расскажет, дерзай — управляющий похлопал его по плечу и вышел.
Баба всё таращилась на Митрофашку.

- Чего? — в непонятках спросил он.
- Да ничё бля. Сколько вас тут козлов понаехало.
- Что это вы мне грубите?
- Я тебе грублю? Чё охуел что-ли?!

Ошарашенный подобной манерой общения Митрофан сначала хотел заехать глупой бабе в челюсть по привычке, но потом вспомнил что в чужой монастырь со своим уставом не лезут и решил пока осмотреться.

- Нехуй со мной так говорить! — крикнул он — сам кого хош на хуях оттаскаю!
- Попизди мне ещё! — заулыбалась баба Нюра, чувствуя крепкую мужскую руку на своём горле.
- Давай работу, блядь! Не языком трепать я сюда ехал.


Баба принесла старые архивы, на матах кое-как выехала с объяснениями и оставила его в покое, а Митрофан заточил гусиное перо и принялся исполнять свои писарские обязанности, однако первые впечатления всё не выходили у него из головы.

«Вот же сварливая тётка» — думалось ему, однако в душе он понимал что это не было неприязнью именно к нему, а просто баба так воспитана и никогда под палками достаточно не лежала.

Пожав плечами, он принялся усердно работать.


***


В тот же день вечером, выйдя из бани, отведенной ему под бюро, он наткнулся на молоденькую девчонку, предположительно кормящую здесь свиней, потому что в тот момент она именно этим и занималась. Одёжа без хитростей, простая, коса до задницы, щёки румяные, а сиськи… эх, каждому бы такие сиськи и не бывать на Руси голоду!

Митрофан заправил куртку в трико и попытался подкатить к ней яйца:
- Привет, красавица, че делаешь?

- Свиней блядь кормлю, слепой что-ли? — она подняла голову, но по лицу было видно что рада оказанному ей вниманию, улыбается.

Митроха нахмурил брови в непонятке.
- Так а чё грубая-то такая?

- Какая я тебе грубая? Хуй соси! — и заливисто засмеялась, откинула корыто и убежала тряся булками к себе в горницу.

Парень ещё больше охренел. «Дочь бабы Нюры что-ли? Пиздец тут порядки».
Но на дворе уже было темно и пора было идти спать, поэтому он пошёл спать.


***

На следующее утро проснулся с петухами и долго выгонял их из своей комнаты. Настежь распахнул окно, впустив в комнату свежий ветер и сильную навозную вонь, натянул белую сорочку с накрахмаленным воротничком и высунулся в окно.

Первое что бросилось в голову — это мост над болотом. Он вроде стал как-то чуточку целее и крепче. Перила у входа точно были сломаны вчера, а сейчас стояли на месте.

- Ещё и ремонтируют эту рухлядь — подивился Митроха. А потом уставился в зеркало справа от окна. На роже у него заметно прибавилось прыщей и куда-то пропал зуб. — Что ещё за хуйня?

Он подкинулся и побежал к кровати. Зуб лежал на подушке. Очевидно выпал во сне.
- Пиздец! Неужели я от той свинопаски что-то подцепил просто на неё посмотрев? Да не может быть!

Но пиздеть особо было некогда и он снова двинул на работу.


- Хуйле опаздываешь? — с порога спросила не в меру улыбчивая баба Нюра и подала ему десяток новых архивных томов со всякой чушью для переписывания.
- Да ниче блядь — огрызнулся Митрофан.
- Переписывать будешь?
- Нет блядь, я сюда поссать зашёл да дверью ошибся.
- Охуел что-ли?
- Сама ты охуела, старая, че ты блядь до меня доёбываешься каждый день?!
- Да пошёл ты нахуй! — баба махнула рукой, едва увернувшись из-под оплеухи и с визгом выскочила за дверь.
- Заебала блядь — Митрофан засучил рукава. — учат ещё, нахуй.

Скрипя гусиными перьями, он сначала думал о зубе, потом о заднице свинопаски, колыхающейся под тонким сукном, потом уснул и разлил чернильницу на стол.

- Да ёбвашумать! — подскочил, долго матерился и вытирал чернила половыми тряпками. В конце концов сел на скамью и схватился за голову.
- Во что я превращаюсь? Два дня не прошло, а я уже разговариваю как эта чёртова баба.
- Уезжать тебе надо отсюда — донеслось с порога.

Глядь-поглядь, а там свинопаска стоит. С тазиком полным свиной жрачки.
- Нехорошо у нас тут, не любят приезжих. Особенно из Петербурга, псевдоинтеллектуалов вроде тебя.
- Чё бля? Какой… то есть как… то есть че за нахуй ваще? — искренее удивился Митрофан.
- Мне пора свиней кормить. — развернулась и вышла.
- Ну дела.

Митрофан посмотрел в маленькое оконце, из которого было видно только свиней и девчонку, что наклонившись к нему жопой, их кормила.
- Не буду делать поспешных выводов, а буду работу работать — решил он.


***

Обедал Митрофан в длинном одноэтажном деревянном бараке, где семеро лежали по лавкам, а он один ел.
Ему приносили густые щи с тараканами, кашу овсяную, часто предлагали свиную жрачку, но он отказывался.
Еду носил здоровый мужик Фёдор с бородой-лопатой и в рубахе в горошек.

- Ещё раз спрашиваю — будешь свиную жрачку?
- Да нет нахуй! Сам её жри! Заебал спрашивать! — орал Митрофан сам не свой.
- Сука жри свиную жрачку, её девать уже некуда — ласково уговаривал Фёдор.
- Пошёл в пизду!

Фёдор нервничал и смахивал тарелки со стола рукой. Митрофан отказывался есть то что принесли и требовал запеченных гусей с яблоками и клубничного пунша. Фёдор орал что-то вроде «совсем охуели городские, жируете на барских харчах», а Митрофан в гневе выскакивал из барака и бежал в комнату прорыдаться в диван. А иногда и прорыгаться, если щи оказывались слишком уж жирными.


***

Следующего раза Митрофан проснулся, отдышался и с криком уставился на себя в зеркало:
Пятнами красными пошёл, зуб ещё один выпал. Ну и морщин порядочно прибавилось, как у старика.
Зато мост за окном цвёл и пах — новые перила блестели на солнце свежей краской, опоры поднялись и посветлели, настил на мосту словно вчера был постеленный.

Митрофан не пошёл на работу, а выбежал за дом и побежал огородами, пока не запрыгнул через низенький забор в чей-то неизвестный двор.
На него тут же налетела местная шавка, но он забил её сапогами и задыхаясь от бега ввалился в помещение:

- Здра… нах… че эта..
В помещении как раз мылись девки, потому что помещение было баней, благодаря чему он увидел не меньше восьми здоровых сисек и задниц, а уши его онемели от их ебанутого визга.

- Да заткнитесь вы нахуй!!! — в ярости заорал Митрофан, не узнавая сам себя, и прошедшись по всем бабам, раздал им поучающих оплеух.

Когда они замолчали, было слышно только как течет мыльная вода с их сисек обратно в тазы.
Присевши на полок, Митрофан взялся за голову.

- Скажите мне нахуй бабы, чё тут блядь происходит? Почему я блядь разваливаюсь, почему мост восстановили над болотом, если за ним всё равно лес густой и какого хера тут все как собаки на матах разговаривают?

Ага, так они и ответили. Снова подняли свой тупой визг, ворвался барин с двумя мужиками, связали Митрофана и потом полдня секли кнутом, так что он до дома по огородам ползком добирался, а потом ещё шесть дней на работу не выходил.


***

Эти шесть дней за ним присматривала… присматривал… Какое-то бесполое существо. Одето вроде как бы и как баба, а выглядит как мужик. Или наоборот оденется — одежда мужская, а лицо уж чересчур какое-то бабье. И сиськи маленькие сквозь ткань проступают.

Носила ему каши, свиной жрачки, одежду меняла да книжки приносила изредка. Правда всё больше хуйню какую-то — то польскую азбуку, то стихи какие-то голимые, то «Войну и Мир» — макулатуру эту дрянную.

И главное молчала. Глухонемая была, как пень. А от того ругаться было не с кем. Да что там ругаться, говорить чуть не разучился за эти шесть дней. И всё на мост смотрел со злостью. Мост стоит как стоял, никого не трогает. А у Митрофана всё равно волосы выпадают да кожа шелушится.

Отлежался, очухался да решил он уничтожить проклятый мост, потому как любой дебил проследит взаимосвязь состояния моста с состоянием его здоровья.
Решился Митрофан и в уме даже целый план нарисовал.


***

На работе работал молча, на свинопаску больше не смотрел, только один раз умственное потрясение испытал, когда она посреди двора срать уселась.
Пакли, спичек заготовил тайком, да спрятал в конце огорода за забором.

Несколько дней отработал и наконец ловко унёс из сарая канистру с керосином для ламп. За ту канистру дворника потом кнутом опоясали, ну да за правое дело пострадал.

Вечером уже собрался с работы сваливать, когда к нему снова свинопаска завалилась.
- Пошли Митрофаня на лавке перед домом посидим, на балалайках побренчим.
- Нахер сдались мне твои балалайки, иди свиней корми. — не согласился Митроха.
- Да я уже покормила.
- Дама ты сочная. Однако нет. Нет! Иди отсюда!

Прикрикнул на неё Митрофан, да и выдворил, дабы какая-то баба не сорвала заготовленного плана в последний момент.

Когда стемнело — выбрался из печатной избы, достал за огородом мешок с припасами, да двинул в сторону моста, через рощу.

Идёт в тишине, только ветки под ногами хрустят. Тепло, лето же. А на небе жёлтый месяц, как зубы Митрофановы жёлтый, всё косится сверху падла, всё подсматривает.

Вот и пыльная просёлочная дорога, трава на обочине пожухшая, крот дохлый валяется. А Митрофан знай мешок волочёт.
Хотел сначала на сам мост зайти, чтобы на нем и разложить костерище, однако вовремя смекнул, что не даст ему этого сделать проклятый мост. Что хоть и кажется он новеньким да чистым, а внутри труха, да двухсотлетняя злость копится и перемолет его кости в труху, стоит Митрохе лишь ступить на него.

Развёл маленький костёр у подножья, нарвал пакли, промочил в смоле, да начал на костре пучки зажигать и в мост кидать.
Десять-двадцать минут и дело сделано — мост полыхает, а Митрофан когти оттуда рвёт.

Добежал до дому, в кровать завалился и из-под одеяла выглядывает в окно — как там это блядское сатанинское отродье полыхает.
И верно ведь — почудилось Митрофану, словно к пяти утра, когда петухи запели, сатанинским рёвом загрохотал обрушающийся в болото мост. Вышло его древнее зло, да сгорело на утреннем солнце. И засмеялся Митроха радостно, с тёмными кругами под глазами да потрескавшимися от жара щеками.

Лежал и смеялся.


***

А утром барин с работниками ворвались в комнату всё ещё ржущего Митрофана.
И поволокли на двор. И долго плетьми учили уму-разуму. Потому что мост тот мужики четыре дня возводили да восстанавливали. Потому что зубы у Митрофана от цинги выпадали. Потому что сифилис Митрофан подцепил пожравши из одной чашки со свинопаской. А что ещё обиднее — ведь так с ней и не потрахался.

И пришлось ему возвращаться в сраный Петербург на перекладных повозках, через степи, вновь снимать крохотные, дёшево меблированные комнатушки, вновь в университете продолжать спускать в унитаз свои лучшие годы, всё за книгами да за тетрадями.


Дикс
24.11.12