скромный классик : «Гоп - стоп Зоя» или снежная весна пятьдесят второго года

«Гоп — стоп Зоя» или снежная весна пятьдесят второго года

Пурга закончилась неожиданно, как-то вдруг. Еще минуту назад тугой упругий ветер, донельзя напитанный злым колючим снегом с воем кружил вокруг высоких, звенящих на морозе сосновых и кедровых стволов, раскачивая расхристанные, чуть выше пояса можжевеловые кусты, а вот теперь тайга утопает в необычайной морозной тишине, круто замешанной на хвойном аромате и редких, издалека слышимых звуках.
Поляков, высокий, неопределенного возраста мужик в телогрейке и ватных штанах, недоуменно осмотрелся, щуря посеченные снегом глаза, старательно прислушался, и утомленно качнув головой, глубоко проваливаясь в снег, направился навстречу усталому темно-багровому солнцу, повисшему над дальними кронами. Блекло сиреневые тени, ломаными зигзагами упавшие к самым ногам Полякова казались нереально контрастными и чуждыми в этом ярко-белом, холодном, заснеженном лесу.
Откуда-то сзади, оттуда, куда уходила еле заметная после метели цепочка следов, раздались чуть слышные, размазанные расстояньем звуки выстрелов карабина.
- Километров с пятнадцать будет.…С гаком…- Хмыкнул Поляков и, сбросив рукавицу, отправил горсть твердого, зернистого снега в рот.
- Теперь уж точно, хрен догонят…Сутки прошли, да и пурга следы замела.…А псов приличных в этом лагере отродясь не водилось, это вам не Дахау, господа-товарищи. …Это Россея…
Он пальцами, ломаными ногтями брезгливо отодрал от замусоленной телогрейки белую тряпицу с номером и, отбросив ее в сторону, шагнул вперед, но тут же, по пояс провалился в занесенную снегом вертепижину.
- Да что же вы, Николай Петрович за увалень, прости Господи? Не зэка, а так, одна большая, сплошная нелепость.…Еще удивительно, что доходягой не стали, или к уголовникам в Машки не подались…
Беззлобно посмеиваясь над собой, Поляков выполз из ямины и, выбрав снег из стоптанных ботинок, двинулся дальше, старательно вглядываясь себе под ноги. Идти становилось все тяжелее и тяжелее. Отчаянно хотелось есть. Усталость накопившаяся за долгие годя тяжелого труда сгибали долговязую фигуру беглеца чуть ли не вдвое.
- Дался вам этот побег, дорогой вы мой господин-товарищ Поляков? Зимой.…Без заначки.…Без плана.…Без карты.…Какой же вы все-таки кретин, прости Господи…Даром что профессор.…Ведь всем ясно же, что жить усатому вождю осталось совсем чуть-чуть, ну год, ну два от силы.…Недаром же мне еще в Москве, академик Виноградов об этом намекал. Так нет же: в бега…Бегун, мать его…Иноходец…
Он шел и шел сквозь разбавленный снежным сиянием пурпур раннего утра, падал и поднимался, вновь и вновь вспоминая свой глупый и откровенно говоря, совершенно ненужный ему побег.
1.
- …Бойся! Бойся!
Закричал невидимый сквозь пургу бригадир, и заключенные лесорубы испуганно всматриваясь в снежную круговерть и доверяясь лишь слуху, бросились врассыпную от стремительно приближающегося к земле спиленного кедра. Неожиданно яркая вспышка распорола снежные струи и тот час же все четыре прожектора, хоть как-то до этого боровшиеся с этой необычайно сильной для марта пургой погасли. Должно быть, кедр, падая, перебил кабель одной из электропил и вызвал общее замыкание.
Плотная, белая, слепящая пелена тотчас же размазала очертанья близстоящих деревьев и временных дощатых вышек установленных по краям вырубки.
Поляков размазал выцарапанные жестким снежным крошевом слезы, вогнал тяжелый топор с отполированным до блеска топорищем в ближайший пень и резко повернувшись, пошел прочь от вырубки, нутром чувствуя, что сейчас о нем, заключенном сучкорубе второй бригады, Полякове Николае Петровиче, не вспомнит ни одна собака: ни бригадир, ни уголовники, ни вечно полупьяные вертухаи.
…Неожиданно крупная пестрая сорока обиженно захаркала и нехотя поднявшись, взгромоздилась на крупный сук ближайшей сосны и распушив иссиня черный хвост, начала зыркать оттуда на приближающегося человека, расстроено и зло.
Присмотревшись, Поляков заметил причину откровенного сорочьего недовольства – полу растерзанную, окровавленную тушку зайца, в предсмертной агонии все еще дергающего задними лапами.
- Небось лисица зайчишку-то приговорила? — Радостно ухнул Николай Петрович и резко повернув к неожиданному подарку к завтраку, тут же замер в испуге: из-за дерева, низко, почти до самого снега опустив крупную голову, вышел волк. Вернее, если судить по отвисшим сосцам, волчица. Старая и скорее всего изгнанная из стаи волчица.
Взглянув на оцепеневшего мужика, волчица глухо зарычала и обнажила зубы.
Смрадное дыхание хищницы обдало Полякова и он, медленно опускаясь на колени в метрах трех от зверя, невольно бросил уже более внимательный взгляд на также застывшую волчицу. Если правые верхние клыки волчицы поражали размером и белизной, то с левыми у нее были явные застарелые проблемы. Десна набухла гноем, а зубы, зубы казались матовыми и безжизненно серовато-желтыми.
Яркие и необычайно прозрачные, словно только что снятый таежный мед глаза зверя, разглядывали человека внимательно и недоверчиво.
- Что ж за блядская сторона, летом мошка и гнус, а зимой — волки?
Как-то уж очень отрешенно подумал беглый зэка и, стараясь не рассердить волчицу резким движением, осторожно потянулся к карману ватников, где у него лежала ложка – единственное его оружие.
Старая сука слышно сглотнула слюну и, зарычав чуть громче, сделала короткий шаг вперед.
- Что зверюга, на арапа берешь?- скрипнув под коленями слежавшимся снегом проговорил чуть слышно Поляков, поглядывая то на волчицу, то на зайца…
- Меня, в свое время лучшего педиатра Ленинграда, выпускника Сорбонны и профессора ты, ничтожная сука из рода Canis Lupus пытаешься запугать своими гнилушками? Да я тебя на куски порву за этого зайца. Да я тебя сам сожру…Уголовники говорят, что мясо собак не хуже баранины.…А ты считай та же собака.
Профессор говорил и говорил, бессознательно в потоке пустословия пытаясь скрыть животный ужас перед стоявшим в двух шагах от него хищником, наперед зная, что если волчице вздумается напасть на него, то шанс остаться в живых, у него, у человека будет мизерный.…Хотя нет, и этого, мизерного шанса ему не даст даже эта старая, больная сука…
Волчица сглотнула, и широко зевнув, вдруг прилегла, положив голову на вытянутые вперед лапы, продолжая настороженно смотреть на беглого зэка. Сейчас она удивительным образом стала очень похожа на хотя и крупную, но самую обыкновенную домашнюю собаку, овчарку, отзывающуюся на самую обыкновенную кличку: Найда, Гелла, Дина или Берта…
Да, да…Берта.…Именно так звали собаку гауптштурмфюрера СС доктора Рашера, каждый вечер прогуливающегося по плацу концлагеря Дахау, где до с амого своего побега, чуть менее трех лет просидел Поляков.
Всегда идеально выбритый, в отутюженных брюках и белоснежной сорочке, он, вполне прилично изъясняющийся на русском языке, иногда от скуки ради травил любого из попавшихся ему на глаза заключенных, свою отлично выдрессированную и откормленную суку Берту.
- Поймите, доктор Поляков (гауптштурмфюрер иной раз любил пообщаться со своим русским коллегой, труды которого он читал еще до войны и высоко ценил их), Берте необходимо иногда подобные встряски. Иначе она из овчарки превратится в самую обыкновенную болонку…
Поляков молчал, изредка поглядывая на псину, важно вышагивающую рядом с ним. Разглагольствования доктора Рашера были русскому заключенному абсолютно неинтересны и скучны: собак же он вообще боялся патологически, с детства.
…Возле спецбарака, расположенного слегка на отшибе, где по распоряжению Гимлера был устроен своего рода бордель, гауптштурмфюрер СС замедлил шаг, по-свойски положил ладонь на плечо Полякова, и влажно дохнув ему в лицо, проговорил пошловато ухмыльнувшись.
- Не желаете ли дорогой вы мой Николай Петрович посетить данное заведение? Смею вас уверить, что там царит исключительная чистота и гигиена. Раз в неделю к нам в лагерь приезжает гинеколог из городской клиники и всех девочек внимательно осматривает. Венерологические заболевания сведены практически к нулю.…Особо рекомендую цыганок и гречанок…Горячие штучки, хотя и с «черным треугольником»…В городе таких не найдешь…Тем более всего за две рейхсмарки.…Быть может вам нравятся евреечки? Они, конечно, тоже есть, но лично мне еврейки не по вкусу: бедра широковаты, а ноги напротив — коротковаты. Если же вы девочкам предпочитаете мальчиков из розовых нашивок, из гомосексуалистов, то и такие тоже есть.…Хотите? Я вам устрою, несмотря на то, что советским пленным в наш публичный дом вход заказан.…Но для вас…Как знать, быть может придет время и ваши профессиональные знания медицины, Германии понадобятся больше чем нынешние ваши успехи землекопа… Тем более, что после посещения подобных заведений, эффективность труда возрастает необычайно.
Доктор Рашер спустил Берту с поводка, и та тот час же затрусила в сторону забора из колючей проволоки, где раз в час проходили охранники с огромными, натасканными псами.
Поляков проводив взглядом убегающую суку, и спрятав руки в карманы широких серых штанов, спросил, заинтересованно глядя в водянисто-голубые глаза немца.
Скажите, хер Рашер, вас в детстве часто били подростки? Нет? Странно…Вы знаете, господин, гауптштурмфюрер СС, есть в вас что-то нехорошее…Что-то мерзкое и гнусное, словно от ребенка, подглядывающего за собственной матерью и при этом мастурбирующего… Я прошу прощения, вы не могли бы отпустить меня в барак? Завтра рано вставать, а я устал…
- В барак говоришь!? Устал? — доктор Рашер поправил галстук и, поднося изящный серебряный свисток к дрожащим в ненависти бледным губам, коротко хохотнул:- Ну что ж, уважаемый профессор, бегите в свой барак.…Бегите, пока я не свистнул, Берта великолепно реагирует на свисток.…Бегите!
Немец свистнул и Поляков, неуклюже громыхая ботинками по плацу, попытался добежать до своего барака, спиной чувствуя, как к нему приближается холеный и безжалостно-грациозный зверь…

2.

… Кроны высоких сосен неожиданно задрожали, и снег крупными плоскими тяжелыми ошметками посыпался на головы волка и человека. Волчица вздрогнула и вновь ощерила зубы, а Поляков успокоительно проговорил ей, крепко сжимая ложку с заостренной ручкой.
- Не обращай внимания, сука. Это просто оттепель.…Это весна… Ты чувствуешь, что стало заметно теплее? Чувствуешь, несомненно, чувствуешь.…Эх, жаль, что я топор на делянке оставил, сейчас бы я с тобой, волчара противная совсем иначе разговаривал…Ты бы меня по стойке смирно слушала, а не так как сейчас: развалилась как на сносях…Ты не смотри, что я на вид совсем доходяга…Я жилистый. С детства таким был, худым, но крепким…
Мужик прилег на бок и поджав колени обхватил их длинными, сухими руками, словно в ознобе, после закашлялся и сплюнув мокротой продолжил уж как-то совсем невпопад, словно заговариваясь…
- Нам там, в Дахау пайки, пожалуй, что и меньше чем здесь полагались…Точно меньше…Хлеба триста граммов, да вечером горох или ячмень распаренный.…Но то Германия, фашисты.…Но здесь-то, в России, дома.…За что!? За какие такие проступки? За то, что из концлагеря сбежал и через всю Германию и Польшу на пузе к своим пробирался? За то, что успел у партизан с полгода в госпитале без сна и отдыха со скальпелем в госпитале простоять?
Поляков выудил из шапки окурок и чиркнув спичкой, прикурил. Дым потянуло к волчице и та, приподнявшись недовольно заворчав, фыркнула.
- Что? Не нравится? А каково мне эту гадость курить? Вот подожди немного, покурю, с силами соберусь и вот тогда-то я тобой и займусь…Ты подожди…Мне бы только ложку отыскать…Ты не уходи…Я сейчас…
Сучкоруб замолчал, рука с окурком откинулась и тот, зашипев зло и коротко, тот час же погас.
Волчица приподнялась, села, широко расставив ляжки и бросив взгляд на замолчавшего профессора завыла безутешно и горько, изгоняя из глотки вместе с паром тоску и бесконечное одиночество. После чего прихватив окоченевшее тельце зайца чуть ниже головы, беззвучно скрылась в тайге.

… Барханы. Раскаленные барханы белого, мельчайшего, словно пыль песка жгли спину. Поляков попытался сбросить с себя ненужную, жаркую, мокрую от пота одежду и тут заметил три странные фигуры в молчании склонившихся над ним. Несмотря на исходящие жаром пески люди зачем-то понавздевали на себя светлой кожи короткие полушубки и зимние же шапки.
- Никак живой, сукин сын? – Лениво растягивая гласные, поинтересовался один из них…
- Не окоченел еще? Сучара!
- Да, да…Я живой…- Подумал Николай Петрович, и хотел было приподняться, но чей-то сапог, жестко и больно припечатав его руку к песчаному пеклу, заставил задрожать, задергаться длинное, несуразно большое тело профессора.
- Ишь вражина, ложку-заточку приготовил…Эх товарищ лейтенант, жаль что кум приказал нам этого бегунка живым в лагерь доставить…Удавить бы его невзначай…Глядишь, одним шпионом бы меньше осталось…
- Все Гридин, заканчивай болтать…На санки его и в зону…Сам знаешь, у нач.лага сынишка болен.…Без Полякова вернемся, мало не покажется…
Зэка привязали ремнями к санкам и, влив ему в рот с полстакана водки, куда-то повезли.
…Всю дорогу пьяненький профессор вслушивался в шум тайги, пытаясь услышать далекий вой старой волчицы, но хрипловатый, совсем немузыкальный голос одного из вертухаев (похоже, Гридина), напевавшего один и тот же куплет лагерной песни мешал и раздражал.

«Гоп-стоп Зоя!!! Кому давала стоя?
-А я давала стоя начальнику конвоя
за пачечку прибоя.
Гоп-стоп Зоя!!! Кому давала лёжа?
-А я давала лёжа беззубому Сереже»…