Шева : Чук и Гек

Тот судьбоносный день Генка запомнил очень отчетливо.
Как обычно, набрав в подземном переходе два ведра воды, он нес их в цветочный магазин наверху, перед входом в метро.
За бесперебойное почти круглосуточное снабжение магазина водой от Гарика, хозяина торговой точки, Генке перепадала небольшая, но стабильная «копеечка».
Типа — зарплата. Чем Генка, конечно, очень дорожил.
Он уже почти поднялся по ступенькам выхода из метро наверх, как вдруг его остановил какой-то мужик.
- С двумя полными ведрами! Ай да маладца! — весело произнес мужик, тут же полез в карман, достал купюру и протянул Генке, — Держи! За счастливую примету!
И пропал в пасти подземного перехода.
Генка ошалело посмотрел на купюру — пятьдесят рублей.
На ровном месте. Просто так. Ни за что.
Весь день Генка был в приподнятом настроении, прокручивая все время в голове произошедший эпизод.
И вдруг его осенило.
А хули? Реально хорошая примета. Кто тебя встретит — тому должно повезти.
Ну дак с везения-то своего, будущего, копеечку брось Генке!
Замастырил он вечером на белой картонке надпись — Два ведра удачи — с Вас червончик сдачи!
Решил просить по скромному — полтинник оно-то хорошо, да мало кто даст, а вот десятку попросить – совсем другое дело. Считай — не деньги!
Проделал по бокам картонки две дырки, всунул веревку, отрегулировал длину.
И на следующий день, наполнив ведра в первый раз, он, не без робости, надел картонку на шею.
И сработало!
Да так, что к концу дня Генка не мог поверить своим глазам. Его приработок был намного больше, чем ему платил Гарик. Да, в основном давали десятки, но несколько человек тоже бросили по пятьдесят.
Как тот мужик.
Ну, а мужика того Генка запомнил, конечно.
Тут что еще сыграло — в детстве ему очень нравились стихи Корнея Чуковского.
Как-то на день рождения подарили книгу с его стихами, в которой была большая аннотация о поэте. Там он и вычитал, что Чуковский был высокого роста, с длинными руками, крупными чертами лица. Почему-то особо врезалось в память, что у Чуковского были «смеющиеся светлые глаза и удивительно легкая походка». А на фотографии тридцать четвертого года, которая была помещена в книге, улыбающийся поэт запомнился большим носом и челкой а-ля Гитлер.
Но лицо у него было доброе. Чем-то напоминало актера Евстигнеева.
Вот и мужик этот чем-то неуловимым напомнил ему тот портрет Чуковского.
Из детства.
И про себя Генка окрестил этого мужика Чуком.
Сокращенно, от Чуковского.

А вообще погоняло у Генки было — Крокодил. Ну, почему, понятно.
Как сказал Сент-Экзюпери — все мы родом из детства. Да еще и славился Генка своей незлобивостью и добротой, что в среде бомжей было нечастым. Вот и прилипло к нему – Генка-Крокодил.
А когда еще народ в их стае просек, что ему нравятся песни Элтона Джона, и по пьяни он любит напеть – ну как напеть? смех один да и только! песню Элтона Джона Crocodile rock, погоняло прилипло к нему намертво.

Бомжевал Генка-Крокодил уже семь лет.
А как вышло? Женился. По любви, можно сказать. Решили жить у него. Все путем было. А потом черт дернул — решили его квартиру продать, а жить у жены. Благо, у нее тоже однокомнатная была.
А через два года жена умерла. Опухоль.
Ох и плакал он тогда. Как чувствовал. Что жизни, той, настоящей жизни, конец.
Сразу после смерти Любы родня ее окрысилась на него. Они и раньше его недолюбливали. Слишком честным и наивным он им казался. А тут еще Татьяна, сестра Любы, начала всех подзуживать – ему, мол, тридцать с небольшим, наверняка скоро кого-то найдет, может, даже распишется, а жилплощадь-то что? Правильно, пропадет. Так чего ж сидеть? Что они – лохи какие-то?
Вот так Генка и оказался на улице.
Прямо по его любимому Чуковскому:
Злая-злая, нехорошая змея
Молодого укусила воробья.
Захотел он улететь, да не мог
И заплакал, и упал на песок…

А Сергей, а уж если быть совсем точным — Сергей Иванович Чудов, заместитель директора института проблем экономики, удачно расположенного аккурат возле станции метро, того бомжа, которому он как-то под хорошее настроение дал полтинник, тоже запомнил.
Ибо когда Сергей опять встретил его, но уже с табличкой на шее, он понял, что этот бомж, видно, не так уж прост, и понимает, что голова — не только для того, чтобы кушать.
Когда этот бомж попадался ему на глаза, Сергей всегда одаривал его той или иной купюрой. Как он любил говорить в своем коллективе — за креативность,
В свою очередь, бомж, увидев Сергея, всегда растягивал лицо в счастливой улыбке, а через некоторое время даже начал с ним здороваться.
Нет, не панибратски. А уважительно.
Но как равный. Почти.
Сначала Сергея это удивило, а потом он сам же себя застыдил – Йоптыть! Да ты что? Что ж, он не человек, что ли?
И тоже начал отвечать бомжу.
Даже придумал новому знакомцу имя.
Гек.
Почему-то вызвал у него этот обиженный судьбой мужичок ассоциации с Гекльберри Финном, дружбаном и подельником Тома Сойера.
Которого тот же Том обычно называл сокращенно — Гек.
Гек, по Марк Твену, был такой же разгильдяй и распиздяй, как Том Сойер, но менее заметный и удачливый, и обычно в приключениях друзей проходил «вторым номером».

… В последний рабочий день перед праздником пили за год уходящий и встречу Нового узким кругом «своих» в кабинете директора института. Сергей чувствовал, что ему уже достаточно, но как гениально и лапидарно определили такое состояние два классика почти век назад, — Остапа понесло.
Директор института, прожженный и хитрый Лисицкий, зная, что Сергей уходит в министерство директором департамента, демонстративно обращался к нему как к высокому начальству, превознося при этом его всяческие фактические и выдуманные достоинства.
Сергей насквозь видел Лисицкого, но, увы, такова человеческая природа, такая уж человек скотина — лесть мгновенно обволакивает тебя приторной сладостью как кокон. В котором так комфортно, уютно, приятно.
Когда Сергей в попытке взять очередную рюмку, неловко толкнул и перевернул ее, он понял – это пиздец! Надо срочно домой!
Он распрощался, выпив при этом на посошок, оделся в своем кабинете, спустился на лифте вниз и вышел на улицу.
Предчувствуя предновогоднюю пьянку, сегодня Сергей был не за рулем.
Мело, да и мороз давал себя знать.
- Ну и хорошо! Не развезет! – решил Сергей и двинул к входу в метро.

Вечерело. Генка как раз поднимался из перехода наверх, когда увидел перед входом в метро толпу.
Ясное дело, подошел. Заглянул в центр круга.
Сердце вдруг стало неожиданно горячим и будто поплыло.
На ни хера непочищенном снегу перед ступеньками спуска в метро лежал Чук.
Без движения.
Будто неживой.
Лежал страшно неловко.
Нелепо вывернутые туфли, откатившаяся шапка, треснувшие очки. Щека, прижатая ко льду.
Чук неразборчиво бормотал, пытаясь видно что-то сказать, но получалось у него плохо.
Народ живо обсуждал зрелище. Одни говорили, что мужик просто поскользнулся, и упав на спину, сильно ударился головой.
Другие — что, мол, в жопу был пьян, вот и наебнулся. И так ему и надо, ибо нехуй. Хотя снег и лед действительно никто нихуя не чистит!
Скорую и милицию вроде как вызвали, но по такой погоде, ясное дело – пока доедут!
Генка мгновенно всех растолкал, бросился к Чуку и начал бережно его поднимать.
…Как он уговорил таксиста, тоже завсегдатая этой станции метро, так и осталось Генкиным секретом.

Сергей проснулся. Он был дома, в своей кровати.
Но как оказался в квартире, он не помнил совершенно.
Почему-то сильно болела правая часть головы. Сзади. Потрогал рукой — огромная шишка.
Откуда, спрашивается?
В комнату вошла жена и сразу же начала зудеть. Как назойливая муха, которая носится по комнате и никак не может найти форточку.
Пробившись сквозь вату ее слов, Сергей спросил то, что интересовало его сейчас больше всего — А как я дома оказался?
- Да тебя совершенно невменяемого притащил какой-то…другого слова не подберу, бомж! Сказал, возле метро тебя нашел! Сережа, да ты хоть понимаешь, куда ты скатываешься?! И это перед самым назначением-то!
Сергей еще раз потрогал шишку на голове, а затем вдруг, осененный догадкой, радостно улыбнулся – Да это же был Гек!
На слове Гек его голос дрогнул.
Бог его знает, почему.