Скорых Дмитрий : Габитус есть габитус

Суббота. Шесть часов вечера. На остановке толпится возбужденный народ. Одна за другой подъезжают городские и пригородные маршрутки, выплевывая и вновь глотая своих пассажиров. Высокий, подтянутый молодой человек в черном пальто и черной, вязаной шапке нервно курит, сплевывая на грязный, рыхлый, серый снег. За движением людей и транспорта он хмуро смотрит из-за прозрачных стекол очков. Ему тридцать лет. Его зовут Борис Петрович Холод. Он спешит, опаздывает на встречу с девушкой. Эта девушка красивая. На столько, на сколько можно судить по ее фотографиям в «Одноклассниках». У нее необычное, редкое имя Виолетта. С латинского оно переводится как «фиалочка». У нее белые, крашеные волосы. Почти на всех фотографиях, что видел Борис, она стягивает их в хвост, оголяя высокий, ровный лоб. Борису это нравится. Этот ее лоб говорит об одаренности, способности к творчеству и высокому интеллекту. Для него это крайне важно. Тупая, примитивная корова ему не нужна. У Виолетты необычные глаза. Раскосые на восточный манер, но, в то же время, не карие, а серо-зеленые, цвета морской волны. Эти глаза словно обещают Борису воплотить все его сокровенные эротические фантазии в жизнь. Для девушки с такими глазами, по его мнению, не существует никаких преград в получении удовольствия. Это тоже очень важно. Почти так же, как и интеллект. Виолетта живет в соседнем городке. До него всего около десяти минут езды. Работает Виолетта в банке. Занимается музыкой. В свободное время играет на фортепьяно. Ей двадцать семь лет, и у нее аккуратные, длинные пальцы на руках. Почти всегда французский маникюр.

В последнее время Холод увлекся латынью. Теперь он с удовольствием вставляет в свою речь фразы на этом мертвом, но очень правильном языке.

— A bove maiore discit arare minor (у старого вола учится пахать подрастающий), — мрачно, одними губами произносит Борис, глядя, как древняя старуха со сморщенным, словно сухофрукт, лицом протискивается сквозь плотно стоящую на остановке толпу, волоча за собой огромную сумку на колесиках. За ней, попятам, быстро перебирая ножками следует девчонка лет десяти – одиннадцати, наверно внучка. Видно, что бабкина сумка забита доверху. Она надута, как рыба-еж и топорщится во все стороны острыми углами.

Наблюдая за старухой, Борис едва не упускает свою маршрутку, которая уже тормозит у остановки, шурша покрышками по обледеневшему и гладкому, как стекло асфальту. Холод щелчком отправляет сигарету в урну и пробивается через людскую массу к машине. Оказывается, им с бабкой по пути. Та уже затаскивает свою сумку вовнутрь салона. Изнутри маршрутки ей помогает чья-то, облаченная в рукав черной куртки, мужская рука. Старуха вместе с внучкой располагаются на ближайших к выходу сиденьях, преграждая своим багажом весь проход. На ее покрытом морщинами лице Борис видит печально-виноватое выражение. Он бесится, но молча лезет через сумку, протискивается через колени, головы, плечи сидящих людей в самый зад маршрутки. Ему приходит на ум, что, наверно, примерно так же к своей цели лезет и дерьмо по прямой кишке. Сопя и отдуваясь, Борис усаживается на сиденье и закрывает глаза. Маршрутка трогается, буксуя на льду.

С Виолеттой Холод месяц назад случайно познакомился в интернете, когда, блуждая в дебрях социальных сетей, обнаружил ее в онлайне и от нечего делать отправил ей сообщение, текст которого, словно ненужный хлам, уже давно исчез из его памяти. Виолетта ответила ему, и они начали общаться. Она показалась ему интересной, и вчера Борис, наконец, предложил ей встретиться и продолжить общение вживую.

Холод нервничает. Нет, он уверен в себе, уверен, что произведет на девушку впечатление своим внешним видом, харизмой и умом. Но вот она, какой она окажется? Не в коротких интернет посланиях со смайликом на конце, а живая, настоящая. Как будет звучать ее голос? Как будет от нее пахнуть, ведь аромат, который выбирает девушка на первое свидание, очень много может о ней рассказать. Главное, чтобы он оказался не терпким, Борис не выносит сладкий, насыщенный запах.

Маршрутка тормозит на остановке. Боковая дверь отъезжает в сторону, и в салон с гиканьем и хохотов вваливаются два молодых парня. Легко минуя бабкину сумку, они просачиваются в самый конец и садятся напротив Бориса. Оба высокие. У обоих дебильные улыбки. Первый с круглым, веснушчатым лицом и светлой копной волос на голове, похож на мультипликационного Незнайку. Второй – короткостриженный, с маленькими, бегающими, вечно смеющимися глазками. Борис морщится и что-то бормочет про себя. Не успев сесть, пацаны начинают тыкать друг в друга кулаками, отвешивать игривые подзатыльники и дико ржать. Борис отмечает два верхних гнилых зуба во рту у короткостриженного. Он чувствует, медленно закипающую ярость. Остальные пассажиры опасливо оглядываются и вздыхают. Холод бесится, но молчит.

— Че, отлично в универ съездили, да? – не забывая шпынять товарища, говорит похожий на Незнайку. – В деканат зашли, и домой. Га-га-га!

— Ага, — ухмыляется второй, шлепая его по лбу ладонью. – Я б так каждый день ездил. Пивка ща попить не хочешь?

— Да попьем, че — бабло есть.

— Сотку займешь до завтра?

— Да займу.

Поколение дебилов. Борис с шумом выпускает воздух из носа. Бессмысленные, никчемные люди. Воспитанные на видео приколах из You Tube, тупых, коммерческих фильмах и негритянской музыке. До них невозможно достучаться. Их невозможно понять. Поэтому и прощать их тоже нельзя. Конечно, они не станут слушать облаченного в пальто интеллигента, сидящего напротив и испепеляющего их тяжелым взглядом. Чтобы достучаться до них, он должен играть по их правилам. Холод достает из кармана пальто свою черную «раскладушку» «Motorola», включает видеокамеру и направляет на беснующихся напротив студентов. Сначала они, поглощенные друг другом не обращают на него никакого внимания. Но потом, заметив направленный на них мобильник и расплывшееся в зловещей улыбке лицо Бориса, успокаиваются и с интересом смотрят в объектив камеры телефона. Удовлетворенный эффектом, Холод убирает мобильник обратно в карман.

— Ты чего, мужик, – спрашивает «Незнайка», – нас ща снимал?

— Снимают баб на панели, а я лишь запечатлел на камеру своего телефона брачные игры приматов, — отвечает Борис, поправляя указательным пальцем очки.

— Больной что ли?

— Ага, но вы, ребят, не переживайте, мне доктор сказал, что я уже пошел на поправку, по крайней мере перестал на людей кидаться с колото-режущими предметами.

— Точняк, псих какой-то, — резюмирует короткостриженный и крутит пальцем у виска.

Изучая латынь, Борис как-то наткнулся на любопытный термин – habitus. Этим словом обозначают внешний облик человека. Холод всегда считал, что внешний облик человека во многом определяет его сущность. Поэтому, глядя на цветастые, нелепые куртки студентов и их не в меру широкие, мешковатые джинсы он произносит: «Габитус есть габитус», чем едва не вызывает у них приступ истерического хохота, но студенты все же сдерживаются, памятуя о «колото-режущих».

— De te fabula narrator (о тебе речь), — добавляет Борис глубокомысленно, после чего в салоне воцаряется полнейшая тишина, нарушаемая лишь едва слышным бормотанием магнитолы у водителя.

Маршрутка, покинув черту города, мчится по федеральной трассе. За окнами мелькают скелеты голых деревьев, за которыми виднеются маленькие дачные домики с занесенными снегом участками. Дорога уходит вправо и открывается вид на поля, здорово контрастирующими своей белизной с нависшим над ними пожухлым, серым небом. Впереди виолеттин городок. Такой же маленький, паршивый райцентр, как и город Бориса. «Даже более паршивый», — думает Холод, — у нас хоть институт есть, какой ни какой, — смотрит он на притихших напротив него студентов. Маршрутка въезжает в город, и Борис начинает считать остановки. Одна, вторая, третья… Его должна быть четвертой, так написала ему Виолетта. Остановка оказывается в самом центре города. За ней Борис видит большой, обшитый оранжевыми панелями торговый центр.

— На остановке остановите пожалуйста, — громко просит он водителя.

Впрочем, тот и без того уже тормозит. Холод встает и начинает продвигаться к выходу.

— Возьмите, — протягивает он водителю одиннадцать рублей и открывает дверь.

— Э! – возмущенно поднимает брови водила, крепкий коренастый мужик с большой, лысой головой. – Межгород – пятнаха! Не видишь что ль, написано же для дураков, — тычет он пальцем в табличку с расценками за проезд.

Борис послушно достает еще четыре рубля.

— Напялят очки и не видят ни хрена, — бубнит водила, забирая деньги.

— Какое право вы имеете мне хамить? – спокойно произносит Холод.

— Тебе чего надо? Ну ка иди отсюда по-хорошему, очкарик, не задерживай людей!

Борис снимает шапку, демонстрируя водителю свои крепкие, здоровые волосы, зачесанные на правый бок.

— А тебе, лысый, я телефон не скажу, — говорит он, проводя по волосам ладонью. – Что смотришь, как Харрисон Форд последнюю серию Индианы Джонса? Рот закрой и крути баранку.

Под яростный мат водилы и хохот пассажиров Борис выскакивает из маршрутки на улицу. «Урод, он и есть урод, и ведет себя по уродски, — думает Борис. – Габитус есть габитус».

Виолетта стоит, ждет его возле тоненькой как шея балерины березы. На ней белая куртка с меховым воротником, голубые джинсы, на голове розовая шапочка, на плече розовая сумка. Завидев Бориса, она улыбается и машет ему рукой. Холод подходит ближе.

— Привет.

— Привет, а вот и я. Давно ждешь?

— Нет, только подошла. Как доехал?

— С приключениями.

— Правда? С какими?

— Потом расскажу. Куда пойдем?

— Ой, знаешь, у нас тут пиццерию открыли, давай туда сходим?

— Давай. Пиццерия это хорошо.

Борис берет ее под руку. Они идут через дорогу по пешеходному переходу. Поднимается легкий ветерок, и начинает падать мелкий снег. Виолетта оказалась намного ниже ростом, чем думал Холод, когда разглядывал ее фотографии. Он идет с ней, принюхиваясь как собака, пытаясь уловить аромат ее духов. Они подходят к пиццерии, одноэтажное здание с большими окнами, над входом висит яркая вывеска: «Подкрепицца». Борис хмыкает и открывает дверь. Изнутри пиццерия являет собой нечто среднее между столовой, детским садом, интернет кафе и ночным клубом. Огромная площадь, беспорядочное нагромождение столиков внизу и курительный зал на возвышенности, куча детей, которые, пока родители нагружаются спиртным, носятся по залу как чумовые и орут, либо сигают как сайгаки в специально отведенном для этого вольере с резиновым батутом; колхозного вида молодые люди сидят за столиками, деловито уставившись в экраны ноутбуков и дымя сигаретами, компания веселых дедов, оккупировав самый большой стол в центре зала, поднимает рюмки с водкой и закусывает ее салатом. Народу полно. Из динамиков играет легкий транс, и возле некоторых столиков даже пританцовывают, плавно двигаясь в такт музыке как рыбы в аквариуме. Борис и Виолетта проходят к круглому, свободному столику. Холод снимает пальто, шапку и вешает их на трехногую вешалку возле своего стула, потом помогает раздеться Виолетте. Сев за стол, он сразу закуривает, сверкая глазами на других посетителей. Ему не нравятся подобные, шумные места, не нравятся быдловатые посетители, его раздражают орущие дети.

Виолетта листает меню.

— Я буду пиццу с ветчиной и грибами и пиво, — сообщает она ему.

Холод хочет водки, но, стесняясь своего желания перед спутницей, соглашается на бутылку «Сибирской короны» и пиццу. К ним подходит официантка в сине-желтой униформе. Борис внимательно изучает ее лицо. Маленький, вздернутый носик, полные, словно припухшие губы, усталые глаза. Борис определяет ее габитус, как «не всегда хочу, но всегда готова». Ему хочется сказать ей какую-нибудь гадость. Виолетта диктует их заказ, официантка записывает его в блокнот.

— Скажите пожалуйста, — произносит Борис. – А почему это место называется «Подкрепицца»? Что это за слово такое?

Официантка прекращает писать и с недоумением смотрит на него.

— Название означает, что у нас вы можете подкрепиться пиццей, — говорит она.

— А, понятно, — хлопает себя по лбу Борис. – Это получается, в пиццерии «Подкрепицца» можно подкрепиться пиццей, а еще у вас, наверно, можно набухацца пивом, накурицца сигаретами, проспацца лицом в салате, просрацца и проблевацца в туалете, так что ли?

— Борис, ты чего? – округляет глаза Виолетта.

— Подожди-подожди, — отмахивается от нее Холод. – Я просто задал девушке вопрос.

— Можете попробовать, — пожимает плечами официантка. – Это все? – кивая на блокнот, спрашивает она Виолетту.

— Да, все. Вы извините его, у него просто юмор своеобразный.

— Я уже поняла, — мрачно соглашается официантка и уходит.

В сумочке у Виолетты звонит мобильник. Она ставит ее на стол и начинает копаться в ней в поисках телефона.

— Omnia mea mecum porto (все свое ношу с собой), — говорит Борис, заглядывая ей в сумку.

— Что? – поднимает на него глаза Виолетта.

— Не обращай внимания, — улыбается Борис.

— Это мама, — Виолетта подносит мобильник к уху. – Алло. Да, привет мам.

Борис закатывает глаза. Потом трет переносицу указательным пальцем. Его взгляд блуждает от столика к столику, пока, наконец, не останавливается на самом крайнем, прямо у барной стойки. Широкоплечий парень с мясистым, угреватым лицом, в черной, потерной куртке из кожзаменителя и нахлобученной на затылке шапке, прихлебывая пиво из бутылки, что-то увлеченно рассказывает сидящей напротив девушке. Парень активно жестикулирует руками, девушка смеется, прикрывая рот ладошкой. У нее темные волосы, стрижка каре и веселые, голубые глаза. Она счастлива и нисколько не скрывает этого. Он, довольный производимым на нее эффектом, распаляется все больше и больше. Борис не сводит глаз с его шапки. Его губы беззвучно шевелятся, кулаки сжимаются и разжимаются, будто у него в обеих руках по эспандеру.

— Все, маму успокоила, теперь я полностью в твоем распоряжении, — Виолетта убирает мобильник в сумку. – Расскажи мне что-нибудь.

— Что? – Холод отрывает взгляд от шапки.

— Я говорю, так и будешь молчать? Может, что-нибудь расскажешь?

Мимо их столика проходят два кавказца. На вид оба ровесники Бориса. Оба прилизанные. Оба одеты в шмотки итальянских брендов турецкого производства. Один из них многозначительно крутит на пальце брелок с ключами от машины. Кавказцы садятся за столик прямо напротив той самой парочки.

— Nulla calamitas sola (беда не приходит одна), — глядя на них, говорит Борис.

— Опять твоя латынь? – спрашивает Виолетта. – Когда ты мне писал, что ей увлекаешься, я и подумать не могла, что настолько серьезно.

— Ты даже не представляешь себе, насколько серьезно я ей увлекаюсь.

Виолетта начинает его раздражать. Холод вдруг понимает, что ему просто не о чем с ней говорить. Одно дело писать ей банальное «привет, как дела», другое дело сидеть здесь лицом к лицу и пытаться завязать разговор. Борис не хочет заводить никаких разговоров. Все его мысли поглощены этой чертовой шапкой. Мимо проходят еще два кавказца, бородатые, как чеченские боевики.

— Я не пойму, тут что, теракт намечается! – взрывается Борис.

Виолетта испуганно замирает. Кавказцы резко оборачиваются и смотрят в их сторону. Холод снимает очки и кладет перед собой. Кавказцы укоризненно качают головами и садятся за свой столик. Борис видит, как они начинают в полголоса перешептываться.

— Дети гор, чтоб их всех, — сквозь зубы шипит он.

— Может, я домой пойду? – Виолетта нервно ерзает на стуле.

— Omne nimium nocet (всему свое время), — говорит Борис. – Сиди, жди пиццу. Я сейчас.

Он встает и едет в сторону бара. Подходит к столику, где сидит столь ненавистная парочка. Угреватый тип в шапке настолько увлечен собственным рассказом, что даже не замечает Бориса. Его подруга, напротив, вопросительно поднимает на Холода глаза.

— Шапку сними, — рычит Борис.

— Че? – оборачивается к нему парень. Его габитус говорит сам за себя.

— Шапку сними, придурок. Ты не на вокзале.

— Не понял, ты че?

— Qualis vir, talis oratio (каков человек, такая и речь), — Борис срывает с его головы шапку и швыряет ее в сторону. Та попадает точно в лицо бородатому кавказцу. Кавказец возмущенно клокочет.

— Э, ты че, оборзел! – угреватый вскакивает и прет на Бориса.

— Сидеть! – Холод толкает его обратно на стул.

Парень снова вскакивает. Его подруга визжит. Кто-то хватает Бориса сзади за руку. Холод вырывается и снова «усаживает» угреватого на стул. Потом оборачивается, видит разъяренную физиономию бородатого кавказца и быстро достает из кармана свою автогенную зажигалку.

— Вах тебе! – Борис сует зажигалку ему в лицо.

Вспыхивает голубоватое пламя. Бородатый с визгом отскакивает назад, спотыкается и обрушивается на свой столик. Столик переворачивается, и кавказец приземляется на пол вниз головой. По залу распространяется запах паленой шерсти. Остальные кавказцы, издавая воинственные кличи, бросаются на Бориса. Холод хватает подвернувшийся под руку стул и кидает в них. Кто-то из посетителей кричит: «Милиция!». Стул пролетает выше и попадает точно в голову спешащему к заварушке охраннику. Охранник заваливается на огромную, похожую на раздувшуюся жабу, тетку. Тетка в ужасе отпихивает его от себя. Борис пытается отмахиваться от напирающих кавказцев кулаками, но силы оказываются неравными, и ему приходится отступать. Вдруг что-то тяжелое, хрустальное вдребезги разлетается об его голову. Холод падает на пол. Кровь заливает ему глаза. Позади него с зажатой в руке ручкой графина стоит ошалелый угреватый тип, безумными глазами взирая на поверженного обидчика. Кавказцы останавливаются и растерянно разводят руками. Холод чувствует, что вот-вот потеряет сознание. Мутным, расплывчатым взглядом он видит лицо Виолетты. Она склоняется над ним. По ее щекам текут слезы.

— Acta est fibula (кончен бал), — еле-еле ворочая языком, говорит Борис и закрывает глаза.