Скорых Дмитрий : Тараканы

Ну почему всегда вот так? Почему проклятые пробки выбивает всегда именно в тот момент, когда мне необходимо электричество?

Весь день я слонялся по квартире, ничего не делая, мучаясь от похмелья, изнывая от жары и головных болей, воняя пропитавшимся в футболку потом, и только к вечеру в моей голове созрела идея пойти и принять ванну. И вот, чувствуя себя неподтертой жопой, я, наконец, повернул кран, и в ванну толстой струей полилась буроватая от ржавчины, пахнувшая растворителем вода. Не прошло и пяти минут, потребовавшихся мне на то, что бы выкурить на кухне сигарету из полупустой желтой пачки «Camel», как воды стало достаточно, что бы я, скинув с себя вонючую майку и трусы, мог с удовольствием погрузить в нее свое липкое тело. Вода из крана продолжала пребывать, а я лежал в ней, закрыв от удовольствия глаза, и слегка шевелил руками, нагоняя очередную волну себе на грудь. Представляя себя в этот момент где-то далеко, на одном из тропических островов, под жарким, палящим солнцем, на берегу океана и с бокалом холодного «Мартини» в руке, я улыбался. Мне даже начало казаться, что я слышу пение диковинных птиц и плеск океанской воды, бьющийся о берег. Все было так хорошо и умиротворенно, пока там, в подъезде, за запертой на ключ железной крышке электрощитка не раздался щелчок, разом погрузивший меня в кромешную темноту. Самого щелчка я, конечно же, слышать не мог, но я же знаю, с каким звуком вырубаются пробки. Щелк, и мое воображаемое солнце тут же погасло, и его лучи уже не пробивались через мои опущенные веки. Бокал Мартини исчез, а на его место возвратилось похмелье, вновь пронзая мою голову словно вязальной спицей. Щелк, и я снова здесь, на окраине своего городка, на втором этаже серой, панельной пятиэтажке, в своей грязной, полной пустых пивных бутылок и не самых приятных воспоминаний, квартире. В моей голове больше не поют прекрасные птицы, а сам я лежу в вонючей воде с открытыми глазами и говорю:

— Твою-то мать! А ведь все так хорошо начиналось.

Теперь придется ждать, пока пробка немного остынет, потом стучаться в квартиру напротив и просить ключи от крышки щетка у огромной и старой, как мой холодильник «Урал», соседки, выслушивать все, что она обо мне думает, открывать крышку под ее пристальным, злым, буравящим взглядом, включать пробку и надеяться, что ее не вырубит снова хотя бы в ближайшие два часа. Я же ведь однажды уже ходил в ЖЕК и вызывал электриков, но, то ли дал им с бодуна ни тот адрес, то ли они не посчитали нужным прийти. Так или иначе, последние два дня в моей квартире с интервалом в четыре-пять часов регулярно вырубается электричество. К соседке я хожу каждый вечер и каждый раз обещаю, что это в последний раз.

Какое-то время я еще полежал в ванне, вглядываясь в темноту и слушая журчание воды, но потом мне вдруг стало настолько противно и мерзко от своего положения погруженного во тьму купальщика, что я резко поднялся, разбрызгивая воду, и вылез. Ступая босыми и мокрыми ногами по полу, я проследовал в спальню. В темноте моя нога зацепилась за ножку кровати, и я едва не оторвал себе мизинец. Страшная боль прошила все мое тело начиная с несчастного мизинца и кончая головой, где она так и осталась молоточком стучать в висках. Выругавшись, я схватился руками за ногу, а потом рухнул на свою не заправленную уже второй год кровать и заскулил как побитая дворняга, морщась от боли. Потом, немного придя в себя, я пошарил руками на стуле, заменяющем мне в какой-то мере шкаф с одеждой, и, не разбираясь, выудил из общего хлама спортивные штаны и футболку. Напялив их кое-как на себя, я осторожно пошел в коридор к входной двери, а открыв ее, вышел на лестничную площадку, щурясь, словно крот, от света горящей лампочки. Сжав пальцы в кулак, я забарабанил им в дверь напротив, словно муж, нарочно вернувшийся с работы пораньше, прознав о том, что его жена сейчас с кем-то там развлекается. Наконец, дверь со скрипом открылась, явив мне соседку и злобный взгляд ее маленьких, колючих как репейник, глаз. Одета она была в огромный цветастый халат, который вполне можно было бы использовать в качестве чехла, которым накрывают от солнца автомобили. Из-под ее халата торчали надутые, словно столбы, все в черных мерзких венах, ноги. Эти ноги на какое-то мгновение приковали к себе мой взгляд. Я даже подумал, а как, интересно, ей удается на них передвигаться, но потом она заговорила, и я перевел взгляд на ее лицо.

— Опять ты? – сказала она в вопросительной интонации, и мне даже показалось, что ее растрепанные по мясистым плечам, грязные, седые волосы на мгновение шевельнулись, словно тоже участвуя в разговоре. – Чаво в дверь так долбишь? По башке бы себе лучше так долбил.

— Да, — кивнул я. – Извините, это снова я. Дайте ключик пожалуйста.

— И до какой поры ты мне будешь этим ключом нервы трепать? Совесть есть у тебя? – ее тонкие губы едва шевелились, а звук ее голоса, словно записанный на пленку, тем не менее, раздавался. Наверно из-за мало подвижных губ она и шепелявила, и у нее получилось что-то вроде: «Шовешть ешть у тебя?».

В другой, более приятной ситуации, я бы наверняка воспользовался этим ее дефектом речи, что бы передразнив, унизить ее, но мне был нужен этот чертов ключ, а дразнилки вряд ли бы поспособствовали тому, что бы она мне его дала.

— Что же мне без света сидеть? – сказал я. – И вообще, если бы вы дали мне этот ключ на время, может быть на несколько дней, я бы вас не беспокоил.

— Иш, чаво удумал! – возмутилась соседка. – Я тебе ключ дам, а ты потом будешь там в проводах копаться, а потом после тебя во всем доме свету не будет.

— Да что мне там копаться? У меня же только пробку выбивает, — возразил я.

— Мозги у тебя выбивает. Почему электриков не вызываешь?

— Я вызывал – не приходят они.

— Правильно, кто ж к тебе, дураку-то пойдет.

— Почему вы меня все время оскорбляете? – возмутился я. – Мне нужен всего лишь ключ. Неужели это так трудно, дать мне ключ?

— Почему это я тебя оскорбляю? Коли ты и на самом деле дурак, какое же это оскорбление? – парировала соседка.

— Сама ты дура! Жопу трудно оторвать от дивана и дверь открыть, что бы дать ключ человеку. Скоро ты так разжиреешь, что в дверь не пройдешь. Застрянешь в дверном проеме и будешь верещать, как свинья: «спасите, помогите», да только я вот хрен тебе помогу, старая жирная ты пизда! – всю эту пламенную речь я словно выплюнул из себя, угодив прямо ей в лицо.

— Ах ты, ах ты… — заквохтала она, надувая щеки. А потом, так и не придумав достойного ответа, изо всех сил захлопнула перед моим лицом дверь. И уже из-за двери добавила: — что б ты сдох, паразит.

Оставшись в одиночестве, я почесал так и не вымытую, по причине темноты, голову. А потом вернулся к себе в квартиру. Прошел на кухню, нашарил на кухонном столе пачку сигарет и зажигалку, и уже с ними вновь вышел в подъезд. Затем закурил, стараясь, что бы дым шел аккурат на дверь злобной соседки. Пускай подышит моим никотином. Я стоял и курил, пораженный своей смелостью в разговоре с этой жирной мразью. Просто на самом деле я человек неконфликтный, даже немного робкий и обычно, когда на меня кто-то наезжает, я просто ухожу в сторону, а тут в меня словно бес вселился. Ни как я не ожидал от себя такого. Впрочем, что уж теперь. Что сделано, то сделано, и сказанного назад уже не вернуть. Хотя, надо признать, я получил огромное удовольствие от того, что назвал ее старой, жирной пиздой. Может и правда, хватит уже строить из себя интеллигента, хватит швырять бисер свиньям, пора уже начинать говорить на их языке, жить по их правилам. Вот только электричества в квартире у меня по-прежнему нет, а крышка щитка все еще закрыта. Хотя… Не выпуская из зубов сигарету, я просунул пальцы обеих рук в проем между крышкой и щитком и дернул изо всех сил на себя. Слабенький замок тут же поддался моему напору, что-то хрустнуло, потом щелкнуло, и вот, передо мной уже был мой электросчетчик с выключенными черными пробками. Улыбаясь, словно археолог, нашедший какой-нибудь древнейший клад, я включил первую пробку, потом нажал на выключатель второй, и вдруг произошло непредвиденное. Раздался громкий хлопок, посыпались искры и в нос мне ударил резкий запах паленых проводов. Лампочка надо мной тут же погасла, как погас и весь свет в нашем подъезде. Лишь робкий огонек моей сигареты светился на темной лестничной площадке, чуть освещая своим недолговечным светом мое перепуганное лицо. Понимая, что дело – дрянь, я захлопнул крышку щитка и скорее бросился в свою квартиру, что бы затаится там за запертой на ключ входной дверью подальше от праведного гнева своих соседей с первого по пятый этаж. Я стоял за дверью, напряженно прислушиваясь к тому, что происходит в подъезде. Правда, сначала там вообще ни чего не происходило. Было тихо. Потом стали раздаваться тревожные голоса. Они эхом отражались от стен, и было совершенно не понятно, на каком этаже говорят. Со временем голосов начало становится все больше.

— У вас тоже света нет?

— Ага, нету света. По всему подъезду свет отрубился.

— Да что ж это такое!

— Наверно замыкание.

— Конечно, замкнуло где-то, что же еще.

Голоса сливались в один неопределенный рокот. Я стоял за дверью и слушал, пытаясь разобрать слова. Сердце мое бешено колотилось. Я понимал, что рано или поздно до них дойдет, кто является всему этому причиной, и тогда они придут за мной. Наконец, я услышал голос своей ненавистной соседки из квартиры напротив:

— Серафимыч, ну ка, посвяти сюда. Куда ты светишь, сюда вот свети. Нет, ну вы только гляньте, это же этот паразит замок на крышке оторвал и наверно что-то там натворил. Вот же скотина такая!

— Вы о ком? – спросил чей-то мужской голос, наверно Серафимыча. Понятия не имею, кто это.

— Я об этой падлюге говорю из шестьдесят третьей квартиры, — уточнила соседка. – Пробки у него все выбивало. Каждый день, сволота, ко мне за ключами от щитка ходил. Он и оторвал крышку, сатанюга!

— А вы уверены? – спросила какая-то женщина.

— Конечно, уверена. Он же только что у меня эти ключи опять клянчил, так я не дала ему, а он, смотрите, что вытворяет, замок как-то сломал и всем свет отключил. Решил, что раз у него свету нет, так и другим не надобно.

Ну, все, подумал я, преступление раскрыто. Моя недавняя смелость, проявившаяся неожиданно минутами ранее в разговоре с соседкой, вдруг сразу куда-то улетучилась. Спина покрылась холодным потом, а сам я в этот момент напоминал затаившегося в своей норе зверька. Ведь там, снаружи, в темноте, бродили хищные голодные звери, мечтающие лишь о том, что бы расправиться со мной как можно скорее. И зачем я только полез в этот проклятый электросчетчик? Сидел бы лучше себе в темноте и не высовывался.

После первого удара в дверь я едва не подпрыгнул от неожиданности. Били явно большим, тяжелым кулаком. Потом последовал еще один удар, потом еще и еще. Началось, подумал я. Толпа жаждет крови. Но вот только хрен вам всем. Стучите, сколько влезет. Хоть все кулаки себе отбейте. Только я вам все равно не открою. Нет меня дома. Нет и все тут.

— Открывай! – требовали снаружи. Удары один за другим сыпались на мою ни в чем не повинную входную дверь. – Слышь, ты, открывай, тебе говорят!

— Вот ведь, сволота какая, натворил делов и в кусты, — голосила соседка. – Ну, ничего, мы до тебя все равно доберемся!

Ага, доберетесь, как бы ни так. Не в силах выносить больше этот стук и возгласы соседки, я отправился на балкон, сел там на табуретку и принялся нервно курить сигарету за сигаретой, выпуская сизый дымок в вечернюю летнюю прохладу, пока, наконец, толпа в подъезде не успокоилась и не разошлась по квартирам.

Электрики приехали только на следующий день. Весь этот день я провел дома. Докурил все свои сигареты и выпил те немногочисленные запасы алкоголя, включая и бутылку противного и приторного портвейна три пятерки, что были у меня в холодильнике. Весь день из подъезда до меня доносились недовольные возгласы. Я не разбирал слов, но было и так понятно, на чей счет эти возгласы были направлены. Несколько раз в мою дверь нетерпеливо барабанили то легкими и короткими, то, наоборот, тяжелыми и с большим интервалом ударами. Я не открывал. И вообще, я уже решил для себя, что нужно хотя бы недельку не попадаться ни кому на глаза.

О том, что в моей квартире вновь появилось электричество, мне сообщил телевизор. Он просто взял и включился. Только я поднес к губам стакан, до краев наполненный портвейном, как на экране появился ведущий новостей с последними известиями. Он тут же принялся с упоением рассказывать о лесных пожарах в Подмосковье и в других регионах нашей необъятной страны, вдохновенно перечислять число жертв среди населения и размер причиненного ущерба. Я смотрел на него с открытым ртом, не веря своим глазам. Удивительно, но, похоже, мне все-таки поменяли пробки. Да еще и бесплатно. Вот так чудеса! Телевизор развлекал меня весь вечер и почти полночи, пока я, уже порядком поднабравшись, не уснул прямо сидя на диване под какое-то ночное ток шоу.

Я совершенно обычный, ни чем не примечательный человек. Со средним интеллектом и весьма заурядной биографией. Мне двадцать семь, и большую часть своих прожитых лет я провел здесь, в своем маленьком, грязном городишке, и, судя по тому, как я устраиваю сейчас собственную жизнь, в нем же мне суждено состарится и когда-нибудь умереть. Закончив школу, я, минуя, готовую с радостью принять меня в свои ряды, армию, отправился постигать науки в Тулу в педагогический институт, где без особого успеха обучался там на учителя русского языка и литературы, или, иначе говоря, на филолога. Жил я в общаге с двумя такими же потенциально будущими учителями, приехавшими сюда из своих захолустных райцентров. Звали их Илюха и Андрюха. Илюха все свое свободное время занимался поглощением спиртного и лишь изредка, в особенности, когда приходило время сессии, выходил из своего угара и брался за ум. Помню, он еще писал смешные и колкие пародии в стихотворной форме на известные песни и стихи и декламировал их нам, залезая на табуретку, улыбаясь, и раскачиваясь из стороны в сторону, как китайский болванчик. При этом в его руке всегда была неизменная бутылка пива. С Илюхой мы всегда были очень дружны. Больше всего меня поражало в нем умение знакомится с девушками. Он всегда был настолько раскрепощен и раскован в общении с ними, что практически ни одна из девушек, даже самая красивая, просто не могла устоять перед его пьяным обаянием. Нередко и я ходил с ним на поиски новых подруг. Мы называли это пойти на охоту. Правда большую часть времени я молча слушал, как он разглагольствует с ними обо всем на свете, и безуспешно пытался вставить хоть одну мало-мальски нормальную фразу. Иногда у меня даже получалось и, поймав кураж, я даже брал инициативу в свои руки. В таком случае, Илюха, не мешая мне, лишь снисходительно улыбался, дожидаясь, пока мой запал закончится, что бы вновь разразится очередной многословной тирадой. Илюха никогда ни о чем не мечтал, ну, разве что о том, что бы сдать очередную сессию и не быть отчисленным за неуспеваемость. Не знаю, как бы у него в итоге там все сложилось, наверно нашел бы себе состоятельную жену и жил бы припеваючи, работая на ее папашу, если бы на день города героя Тулы какие-то отморозки не проломили ему голову железной трубой. Я хорошо помню тот день. Было пасмурно и до противного сыро, накрапывал мелкий дождик. Я стоял на проспекте Ленина и ждал Илюху, дрожа и ежась от холода, закуривая одну за другой сигареты из сырой, промокшей пачки «Camel». Мимо меня проходили толпы хмельного народа. Все они двигались к центру, к кремлю и главной городской площади, где и должно было происходить основное праздничное действо. Илюха в то время встречался с одной весьма привлекательной тулячкой, кажется, ее звали Анжела, и должен был подойти от нее уже с пивом, поэтому я и стоял с пустыми руками и с сухим горлом, дожидаясь обещанного им «топлива». Но он так и не пришел. Я звонил ему раз двадцать на трубу и каждый раз получал ответ равнодушным искусственным голосом, что абонент временно не доступен. Наконец, мне надоело ждать, и я пошел на праздник один. А потом, на следующий день, мы ходили с Андрюхой в больницу, смотреть, как умирает наш друг, лежа на больничной койке, забинтованный с ног до головы, что мумия фараона. Он так и не пришел в сознание. Пролежав в больнице три дня, Илюха ушел.

После того, как Илюхи не стало, в нашей комнате в общаге стало невыносимо грустно. Андрюха с головой погрузился в учебу, а я стал много пить. Андрюха мечтал стать журналистом, корпел сутками над конспектами и шел на красный диплом, а я мечтал лишь о том, чтобы не закончить подобно Илюхе с пробитой головой во дворе дома какой-нибудь мало знакомой мне телки. Все шло своим чередом. Наша учеба неуклонно подходила к своему логическому завершению. На ГОСах я едва не засыпался, лишь каким-то чудом отстояв свои тройки. Андрюха же хоть и не получил красный диплом, но все равно окончил институт почти на отлично. Его мечта сбылась. Последний раз, когда я видел Андрюху, он сказал, что работает на телевидении. Андрюха стал корреспондентом ВГТРК. А я вернулся к себе домой и устроился в родную школу учителем. После первого месяца работы я понял, что преподавательство это не мое. И дело тут даже не в сумасшедших и необратимо тупых детях, которые меня совершенно не воспринимали не то что за учителя, но и за человека, даже не в том, что приходилось каждый день вставать в семь утра и засиживаться допоздна, проверяя бесконечные тетради и ломая глаза о корявый детский почерк. На самом деле, больше всего меня напрягали другие учителя, большинство из которых всего каких-то пять лет назад учили меня самого. Оказалось, что я совершенно не коммуникабельный и не могу уживаться в педагогическом коллективе, где каждый только и норовил подколоть меня за очередную промашку или напомнить мне, что я и сам-то в бытность школьника умом особо не блистал, мол, чего же я хочу тогда от детей. Неудивительно, что успеваемость по русскому языку и литературе, с моим появлением, резко упала. Какой учитель, такие и ученики, говорили мне. И чему же тебя только в институте учили, если ты таких простых вещей не понимаешь? На педагогических советах я всегда молчал, разглядывая ногти на своих пальцах или поглядывая на часы, за что тут же получал замечание, типа, а вы, уважаемый наверно куда-то торопитесь, наверно у вас есть дела поважнее? Я всегда заливался краской, даже не пытаясь убедить их в обратном. Хотя дел-то у меня, конечно, ни каких не было. И я бы мог хоть целую вечность сидеть и слушать их пустую болтовню. В моей жизни от этого ровным счетом ничего бы не изменилось. Так и проходили мои школьные дни. Они текли вялым ручейком, сменяя друг друга, перетекая в выходные или каникулы, но в то же время практически ни чем друг от друга не отличаясь. А потом, не выдержав всего этого однообразия и давления со стороны коллег, я запил. Пил я каждый день, причем пил один в своей пустой квартире, доставшейся мне в наследство от покойной бабки, которую я в общем-то ни когда близко и не знал. Пил, проверяя тетради, пил, смотря телевизор или принимая ванну. Пил с утра перед работой, что бы унять головную боль. Пил на улице с не самыми близкими знакомыми. Сейчас я даже не помню, с чего это началось. То ли с очередного и переполнившего чашу терпения, выговора от завуча, то ли после скандала с родителями одного пацана, которые считали, что на своих уроках я неоправданно заваливаю их сына, короче, не помню точно. Зато помню, что закончилось все на ковре у директора, когда он, заподозрив у меня запах перегара, вызвал меня к себе на серьезный разговор, а я так разнервничался, что настругал прямо у него в кабинете вчерашним пивом с сухариками. Так и закончилась моя карьера учителя. Теперь я безработный. Сижу дома, ругаюсь с соседями. Хоть и меньше, чем раньше, но все равно много пью. Говорю родителям, что ищу работу. Получаю от них ежемесячную н-ную сумму денег на пропитание. Каждую ночь закрываю глаза и засыпаю, уже не надеясь на то, что следующий день принесет мне что-либо новое, ну, разве что новые неприятности. Потом просыпаюсь в обед и слоняюсь по квартире до вечера, не зная чем заняться. Один на тридцати двух квадратных метрах.

Хотя, нет, вообщето я здесь не один. Вечером еще не очень темно, но свет все равно приходится включать. Хотя бы для того, чтобы не ударится ногой о дверной косяк или еще обо что-нибудь. Я иду на кухню, заварить себе чай. Я знаю, что они там. Возятся сейчас в темноте, бродят по кухонному столу в поисках еды, живут в моем холодильнике, они везде, куда можно только кинуть свой взгляд. Они – тараканы и их у меня сотни, а может даже и тысячи. Тысячи мерзких тварей, от которых нет средства и нет спасения.

Любопытные факты о тараканах: например, их глаза, если верить интернет источникам имеют до четырех тысяч сегментов, которые помогают видеть все направления в одно время. Еще, оказывается, если как-нибудь изловчиться и отрезать таракану башку, он совсем даже не умрет, потому что мозг у таракана не в голове, а по всему телу. Без головы он запросто может протянуть неделю, но потом все равно подохнет, так как ему будет просто нечем пить и питаться. Тараканы большую часть своего времени проводят в спячке, почти семьдесят процентов времени, а их организм настолько устойчив к радиации, что они могут жить даже в атомном реакторе. На боках у таракана есть маленькие волоски, которые реагируют на малейшие колебания воздуха, а, учитывая, что таракан может изменить направление двадцать пять раз в секунду, поймать его голыми руками практически невозможно (можно только прихлопнуть). Другое дело, что кому придет в голову ловить их голыми руками. По крайней мере, точно не мне. Я предпочитаю расправляться с ними более традиционными способами.

Наблюдая за ними и ежедневно уничтожая их, я, от нечего делать, расклассифицировал тараканов по группам. Возможно, это в какой-то степени и глупо и уж, конечно, это совершенно не претендует на научность, но, на мой взгляд, моя классификация, как ни одна другая научная статья об этих насекомых, отражает саму тараканью суть. Итак, группа первая – пиздюки. Таракан пиздюк представляет собой маленькую черную букашку, мечущуюся в панике по кухонному столу или, реже, по полу, стоит только зажечь на кухне свет. Таракан пиздюк крайне беспомощен из-за своего размера и очень глуп от недостатка жизненного опыта. Уничтожается такой таракан простым нажатием пальца, либо, если прикосновение к нему вызывает чувство брезгливости (в моем случае уже давно не вызывает), ударом тапка или газеты. Таракан пиздюк, конечно, легкая и, с виду, не привлекательная добыча, однако не стоит его недооценивать. Пройдет совсем немного времени и, не уничтоженный, таракан пиздюк подрастет, окрепнет и перейдет в следующую, более опасную группу, группу под названием «Таракан средний-тупой». Тупой-средний таракан отличается от пиздюка окрасом и, конечно же, размером. Окрас у него темно-коричневый со слегка багровым оттенком, а размер уже раза в три-четыре больше, чем у самого маленького пиздюка. Почему в названии этой группы я употребил прилагательное «тупой», потому что он и правда очень туп. Во многом он даже тупее пиздюка. Ведь пиздюк, хотя бы, увидев меня, понимает, что его спасение заключается в том, что бы как можно быстрее скрыться с глаз. Он паникует, пытается маневрировать, однако ему банально не хватает скорости передвижения и четкого понятия, в каком направлении двигаться. Тупой-средний таракан, казалось бы, умудренный опытом, напротив, полагает, что если замереть на месте и сидеть тихо, изредка шевеля усиками, можно остаться незамеченным и, соответственно, живым. Тупой-средний таракан полагает, видимо, что он хамелеон и может сливаться с окружающей средой. Разубедить его в этом помогает резкий и точный удар, свернутой в рулон, газеты. Главное здесь нанести именно точный удар, ни в коем случае не промахиваясь, потому что второго такого шанса тупой-средний таракан не даст. Поняв, что он обнаружен, тупой-средний таракан тут же бросается наутек, и теперь, что бы по нему попасть, уже требуется хорошенько постараться. Следующая группа называется просто: «таракан средний». Средний таракан уже не тупой. Он не сидит на месте и не ждет, что его тупо не заметят. Он бежит, бежит очень быстро и сразу же, как только загорается свет. Правда бежит он все же не всегда осмысленно, часто попадая в раковину или на другую, удобную для удара, открытую поверхность. Внешне он практически не отличается от среднего-тупого, разве что, чуть большим размером и более светлым окрасом.

Следующую группу, стоящую особняком ко всем остальным, я назвал: «таракан матерый». Хитрая, быстрая и мерзкая на вид, рыжая бестия. Это взрослый, сформировавшийся уже полностью, таракан. Такой не будет сидеть и ждать своей смерти. Он ни когда не побежит в раковину или по голой, лишенной укрытий, стене. Матерый всегда бежит прямиком туда, где его не достать, во всевозможные углы и щели. Что бы убить его требуется ловкость и навыки. Требуется зоркий глаз, способный в мгновении ока оценить месторасположение матерого в тот момент, когда загорается свет, и начинается вся эта тараканья свистопляска. Удар газетой следует производить либо прямиком по самому таракану, либо, если нет такой возможности, по тому месту, которое он выбрал в качестве укрытия, дабы, сбив его с толку, вынудить матерого таракана искать новые пути к бегству, причем эти пути, как правило, всегда куда длиннее основного. Длинный путь ко спасению матерого таракана дает куда больше шансов на его уничтожение, нежели основной. Он двигается быстро мимо кастрюль и немытой посуды, мимо пыльной разделочной доски и чайника, а удары сыплются на него со всех сторон, причем удары сильнейшие, ибо простым, легким ударом газеты матерого не прибить. Он лавирует, меняет направление, поворачивает вспять и, в конце концов, умирает раздавленный очередным ударом. Но это лишь в идеале, потому что чаще всего матерый таракан, нырнув в какую-нибудь щель между газовой плитой и мойкой, остается цел и невредим, выходя из этого забега победителем. Матерые тараканы это всегда первоочередная цель, потому что в своем брюхе они носят яйца. Яйца, из которых потом на свет появляется куча маленьких пиздюков. Целое поколение маленьких ублюдков, готовых вновь продолжать тараканий жизненный цикл. И я стараюсь делать все, что в моих силах, что бы этому помешать.

Однажды я посмотрел фильм Квентина Тарантино «Убить Билла». Этот фильм до сих пор находится в числе моих самых любимых киношедевров, наряду с «Форестом Гампом» и «Спасением Рядового Райана». Вечером, когда я, держа в правой руке, свернутую в рулон, газету, захожу на кухню и включая свет, я представляю себя Умой Турман, Черной Мамбой, держащей в руке свой самурайский меч. Я будто бы вхожу в логово Билла, которое битком заполнено его прислужниками. Усталым, полным достоинства и жажды мести, взглядом я окидываю помещение, а в моем воображении уже звучит знаменитая мелодия из этого фильма. Они все здесь. Все как всегда. Изо дня в день все повторяется. Я вижу двух матерых на холодильнике, это отличная мишень. Удар «мечом» следует незамедлительно и один из них тут же замертво падает на пол, оставляя на холодильнике пятно своих раздавленных внутренностей. Второй уходит за холодильник. Я его не преследую. Всех тараканов убить невозможно. Потом я разворачиваюсь к газовой плите, попутно отмечая для себя то, что целая группа пиздюков уже копошится на кухонном столе, пытаясь найти пути к отступлению. Ладно, их я оставлю на потом, ведь между конфорок уже снуют в поисках пищи средние и средние-тупые. Мне некогда разбираться кто из них кто. Я бью всех. Обрушиваю на тараканов удар за ударом. Некоторые, особо везучие уходят, но большая часть все равно погибает. Я кручусь по кухне, словно заводной волчок. Тараканы везде. На стенах и на подоконнике, на полу и на потолке. Я наношу удар за ударом, забирая тараканьи жизни. Мной овладевает ярость. Я ненавижу тараканов каждой клеточкой своего тела. Я кричу:

— На тебе, пидорас! Получайте, пидоры! Вот вам, вот! Умрите, гомосеки! — называя так тараканов, я, между прочим, совсем не далек от истины, ведь, насколько я знаю, эти твари бесполые. В каком-то смысле, они все мужики, которые то и дело шпилят друг друга.

Тараканы гибнут пачками. Газета окрашивается бурыми пятнами, а пол покрывают тараканьи трупы. Потом я принимаюсь за пиздюков, их слишком много, что бы давить их пальцами, поэтому я вновь прибегаю к помощи газеты. Я накрываю ей всю популяцию, копошащуюся на столе, и давлю пиздюков через нее ладонью. Потом поднимаю газету, с удовлетворением отмечая, что никто не выжил. Все, битва окончена. Все как всегда.

Не могу сказать, что тараканы, прям таки, отравляют мне жизнь. Нет, это не так. Я уже давно к ним привык. Привык уничтожать их каждый вечер. Привык после этого собирать тараканьи останки и смывать их в унитаз, после чего мыть руки и выкуривать сигаретку. А они, наверно, так же привыкли ко мне, к тому, что бы питаться за мой счет и ежедневно гибнуть под ударами моей газеты. Нет, они совсем даже не мешают мне жить, скорее, они вносят в мою жизнь нечто особенное. Они являются ее неотъемлемой частью, как телевизор или интернет. Без них все было бы примерно так же, но все-таки, как-то ни так. Каждый вечер я оттачиваю свои навыки в уничтожении тараканов. Каждый вечер я делаю это лучше и лучше. Это похоже на хобби, на любимое бесполезное занятие, способное отвлечь меня от реальных жизненных проблем.

У меня нет друзей, с которыми я бы мог проводить время и общаться. Нет врагов, которых бы я боялся или ненавидел. Иногда мне кажется, что я вообще не существую. Будто бы я застрял между двумя параллельными мирами, в каждом из которых все и всё взаимосвязано между собой. Для меня нет места ни в одном из этих миров. Я ни как не могу вклиниться, не могу присоединиться к системе вещей, я лишний, я не нужный элемент. Если меня вдруг не станет, вряд ли это станет для кого-нибудь заметным и значительным событием, не считая, конечно, моих родителей, с которыми, я, правда, тоже практически не общаюсь.

Но недавно в моей жизни все же произошло одно весьма незаурядное событие. Я встретил девушку. Тут надо сразу прояснить, что последнее мое тесное общение с противоположным полом было еще в институте, и еще при живом Илюхе. Звали ту девчонку, по-моему, Катя. Катя училась на курс ниже меня и снимала со своей подругой уютную квартирку на окраине Тулы. Катя была невысокая и какая-то нескладная. С большой мясистой грудью и маленькими ногами, с плотной талией и с добрым розовым лицом она внешне походила на сказочного персонажа, какого-нибудь гнома, или на большое говорящее насекомое. Илюха за глаза называл ее Губка Боб. Я на него не обижался. На Катиной квартире мы с ним провели несколько веселых недель. Засиживались допоздна, а потом под каким-нибудь нелепым предлогом оставались ночевать. Я спал с Катей в зале на разложенном диване, а Илюха уходил с ее подругой в другую комнату. Спустя несколько минут мы с Катей уже слышали их приглушенные стоны и скрип пружин их кровати.

— Началось, — смеялась Катя. – Ты скажи своему другу, что если он сломает нам кровать, пусть сам с хозяйкой потом разбирается.

— Не бойся, не сломает, — говорил я и, распаленный, доносящимися до нас стонами, принимался целовать Катю в пухлые розовые губы.

— Дурак, мне завтра вставать к первой паре, отстань, — деланно капризничала Катя, легонько отталкивая меня рукой.

— Мне тоже, но я же не переживаю, — резонно замечал я, наминая ей груди.

Потом Катя начинала учащенно дышать, а я залезал на нее, попутно стягивая с себя трусы. Потом мы вместе снимали с нее ночнушку и, разгоряченные и счастливые, занимались сексом. Я погружался своим лицом в ее огромные груди, а она обхватывала меня своими руками и ногами, изо всех сил прижимая к себе так, что мне было тяжело дышать. Потом, спустя некоторое время, я кончал и, в изнеможении, сползал с ее круглого, как воздушный шар, живота на свою половину дивана. Потом мы спали, а утром вставали и ехали вместе в институт. Эта идиллия могла бы длиться еще очень долго, но Илюха и Катина подруга однажды все-таки сломали ту самую кровать. Грохот был такой, словно в их комнате обрушился потолок и рухнули стены. Я сразу же вскочил с Катиного живота и бросился к ним, напрочь забыв, что на мне нет совершенно ни какой одежды. Ворвавшись в комнату, я увидел Илюху. Он лежал на матрасе посреди обломком кровати и хохотал. Илюха был в стельку пьян. Его лицо искажала гримаса смеха. Мокрые от пота волосы на его голове торчали в разные стороны. Увидев меня, он заржал еще сильнее и принялся бить по матрасу кулаком. Глядя на него, я тоже заулыбался, а потом и меня начали распирать приступы хохота. Катина подруга сидела в противоположном углу комнаты. Она вся съежилась в клубок, обхватив свое весьма привлекательное тело руками, пытаясь скрыть от меня свою наготу. Ее глаза испуганно разглядывали меня. Мне кажется, она была в шоке. Илюха, заливаясь смехом, принялся показывать на нее пальцем. Он пытался что-то сказать, но так и не смог. На это ему просто не хватало дыхания. А потом за моей спиной появилась Катя и принялась орать на Илюху и почему-то на меня. Она размахивала руками, требуя у нас денег за испорченную кровать, а мы все хохотали и хохотали, пока у нас, наконец, не закончились силы. А потом, назвав Катю «жадной, психованной сучкой», мы оделись и ушли и больше ни когда не возвращались.

Катя так и осталось последней девушкой, с которой у меня что-то было. Расставшись с ней, я не переживал, веря, что впереди меня ждут новые интересные знакомства. Но потом Илюха умер, а я так и не смог найти себе девушку. Все как-то сразу пошло наперекосяк: пьянки, экзамены, окончание института, потом работа в школе, учителя, дети, снова пьянки, потом увольнение с работы и домашний арест, который я сам себе устроил, полностью утратив интерес к жизни, внешнему миру и противоположному полу. Как будто я тоже умер, точнее, как будто моя душа вдруг умерла, оставив мое тело само разбираться с тем для чего и как ему жить. А телу для нормального существования, как известно, нужно лишь три вещи: еда, питье и сон. Правда, в моем случае и применительно к моему телу, нужен еще и алкоголь, причем в больших количествах, но это, скорее, для того, что бы заглушить боль, скопившуюся после разрыва тела и души.

Короче, до недавнего времени о девушках я практически не думал, не говоря уже о том, что бы наладить с кем-то из них контакт, пока вдруг не встретился с ней, с Вероникой. Никогда бы не подумал, что ее именно так зовут — Вероника. Каждое женское имя вызывает у меня свои особенные ассоциации и образы. Например, имя «Маша» ассоциируется у меня с крепкой дородной бабой с круглым, лишенным интеллекта, лицом и огромными грудями. А вот «Лена» в моем представлении – хрупкая длинноногая блондинка, не красавица, но и не уродина, с такой воображаемой «Леной» не стыдно прогуляться вечером по городу или посидеть в кафе. Что же касается «Вероники», то это имя раньше вызывало у меня образ девушки с воздушными, длинными, возможно кучерявыми, светлыми волосами, с ангельским лицом и чудесной фигуркой, с легким, певучим голосом и отличным характером. В моем воображении девушка с именем «Вероника» должна была быть просто идеальна, и не удивительно, что раньше я никогда не встречал ни одну Веронику. Мне просто не могло так повезти. Вероника же, с которой мне волею судьбы и стечением обстоятельств довелось повстречаться и познакомиться, совсем не подходила под мое воображаемое описание. Скорее ей бы подошли имена Оксана, Света, или, например, Олеся, имена резкие и вызывающие совершенно противоположные ассоциации, нежели «Вероника». Моя Вероника носила короткую прическу под мальчика, в ее левой брови и на губе блестел пирсинг, а ее хитрые прищуренные глаза недоверчиво скользили по моему лицу, будто пытаясь отыскать в нем какой-нибудь изъян и заставляя меня невольно отводить свой взгляд в сторону. Одета она была в розовую футболку с непонятными мне черными, расплывчатыми надписями на иностранном языке, в узкие, обтягивающие бедра, джинсы и серые кеды. Она сидела на автобусной остановке и болтала ногами. В ее зубах была зажата сигарета, в руках она держала банку алкогольного коктейля «Ягуар». Светило яркое солнце и стояла убийственная жара. Город плавился, а все нормальные люди разъехались по водоемам. Лишь я, повинуясь какому-то непонятному зову, вышел на прогулку по городу размять конечности и, быть может, попить пивка где-нибудь в теньке. Неприятности, которые в последнее время обычно преследуют меня везде, куда бы я ни отправился, начались сразу же, как только я вышел из подъезда. Во-первых, едва пройдя несколько шагов по горячей, прогретой солнцем земле, я понял, что мои новые кроссовки, которые я купил днем ранее на рынке за восемьсот рублей, мне нестерпимо жмут. Непонятно, и как я мог не заметить этого, когда их мерил. Всегда у меня так. Ничего не могу сделать нормально, даже кроссовки купить. Впрочем, в таких случаях всегда остается надежда, что придет время, когда неудобная обувь, наконец, разносится. Теша себя этой мыслью, я попробовал прошагать через весь двор к магазину. Пальцы на моих ногах сдавило словно под прессом. Я шел, сжав зубы от боли и заметно хромая на правую ногу, которой почему-то доставалось куда как в большей степени, нежели левой. В магазине я приобрел две бутылки пива, после чего, отправился на поиски уютного, тихого, прохладного местечка, где можно было бы снять кроссовки и дать ногам необходимую передышку. В качестве такого места я выбрал для себя один заброшенный детский садик. По ночам там тусили местные наркоманы, но сейчас, в разгар дня, там, скорее всего, ни кого не было. До детского садика было минут пять ходу, правда, с учетом моего положения можно было смело приплюсовывать к этому времени еще десять минут. Но я не унывал. Холодные бутылки приятно освежали мои ладони, и я уже предвкушал, как усядусь в тени деревьев на маленькую детскую лавочку, открою пиво, скину с себя кроссовки и буду слушать пение птиц, попыхивая сигаретой. От этих мыслей сразу захотелось курить. Я полез в карман за пачкой, но ее там не было. Тут же пришло осознание очевидного – я забыл сигареты дома. Настроение мое резко ухудшилось. Теперь придется делать приличный круг, что бы купить их в газетном киоске. Сплюнув с досады, я захромал в сторону автобусной остановке, возле которой и встретил Веронику. Она сидела, пила «Ягуар» и курила, погруженная в собственные мысли. Мое появление сразу привлекло ее внимание. Она подняла на меня удивленный взгляд, но ничего не сказала. Хромая, как раненый лебедь, я подошел к ней и произнес, стараясь говорить как можно уверенней:

— Привет, ты не против, если я присяду? А то нога жутко болит.

— Садись, — пожала она плечами.

Честно говоря, я и не рассчитывал на то, что бы завести с ней знакомство, да и внешне она была не совсем в моем вкусе. Но у нее были сигареты и свободное место, куда я мог присесть, а закурить и дать ногам немного передохнуть, это все, о чем я в тот момент мечтал.

— Меня Дима зовут, — представился я, усевшись рядом с ней.

— Меня – Вероника, — без особого энтузиазма сообщила мне она.

— Я немного посижу, потом пойду. Ты, наверно, ждешь кого-то?

— Нет, никого я не жду, просто делать нечего.

— Понятно, — больше мне нечего было ей сказать. Ее пачка сигарет лежала между нами на лавке, приковывая к себе мой изнывающий взгляд, но я все ни как не мог набраться храбрости, попросить у нее закурить. Несколько минут мы так и просидели молча. Потом я не выдержал и открыл бутылку пива. – Будешь пиво? У меня еще есть, — с глупейшим выражением лица я протянул ей бутылку.

— Нет, спасибо, — покачала она головой.

— Ну, как хочешь, — я жадно приложился к пиву, после чего между нами снова повисло неловкое молчание.

К остановке подъехала маршрутка. Полная женщина с маленьким ребенком кое-как вылезла из нее и, окинув нас неприязненным взглядом, пошла в направлении жилых домов. Маршрутка уехала. Потом к нам подлетел голубь и, воркуя, принялся расхаживать взад-вперед, выпрашивая у нас еду. Еды для него ни у меня, ни у Вероники не было. Мы молча пили, каждый свое, и старались не обращать внимания на голубя. Если бы на мне была нормальная обувь, я бы просто встал и ушел. Дошел бы до палатки, купил бы сигарет, потом взял бы еще пива и отправился к детскому садику. Но одна только мысль о том, что придется проделать такой путь в этих кроссовках, приводила меня в ужас. Поэтому я решил попытать счастья еще раз. Откашлявшись и кивая на голубя, я сказал:

— Жрать хочет.

— Да, похоже на то, — согласилась Вероника.

— У тебя ни чего нет для него?

— Нет. А почему тебя так волнует этот голубь? Птиц любишь?

— Да нет, не очень.

— А что тогда переживаешь?

— Так, просто, — опять раз наш разговор свелся к тому, что я сморозил очередную глупость.

— Странный ты какой-то, — сделала вывод Вероника. – А что у тебя с ногой?

— Что? – я сделал вид, что не расслышал вопроса, а сам тут же принялся лихорадочно обдумывать варианты ответов.

Если бы я сказал, что мне тупо жмут кроссовки, она бы наверняка решила, что я полный придурок и, скорее всего, просто ушла, забрав сигареты с собой и оставив меня наедине с голодным голубем и моими несчастными, больными ногами. Значит, надо было придумать что-то особенное. Что-то, что вызвало бы у нее интерес ко мне. Да, Вероника была не совсем в моем вкусе, но в тот момент мне почему-то мучительно сильно захотелось понравиться ей, захотелось произвести на нее впечатление и завязать с ней знакомство.

— Я говорю, что у тебя с ногой? Почему хромаешь? – повторила свой вопрос Вероника.

— А, ты про это, — я как мог, старался, что бы мой голос звучал естественней. – Это у меня после аварии.

— Аварии? – Вероника развернулась ко мне, и в ее глазах сверкнули искорки любопытства. – Расскажи, а что случилось.

Мне все-таки удалось вызвать ее интерес и, сразу почувствовав уверенность в себе, я продолжил:

— Это случилось примерно год назад. Я тогда жил в Туле, снимал квартиру с приятелем, его звали Илюха. У меня была машина, десятка. Не новая, конечно, но нормальная: стеклоподъемники, музон, ну, короче, все дела. Мы с Илюхой в фирме одной работали, компьютерной, компьютеры продавали. Неплохие деньги зашибали. Ну, и как-то под новый год решили мы в Москву сгонять на моей машине, погулять. Как раз зарплату получили, в общем, деньги у нас были. Думали шмоток прикупить, ну и всего такого, — рассказывая, я то и дело поглядывал на Веронику, пытаясь понять по выражению ее лица, насколько достоверным выглядит в ее глазах то, что я говорю. Так ни чего и не поняв я продолжил. – Короче, едим мы по трассе, а гололед страшный, почти через каждые двадцать километров аварии. Мне еще Илюха говорит, «ты не гони, а то улетим куда-нибудь», ну а я и не гнал, так, сотню держал, да и все. Въехали мы в Подмосковье, впереди нас фура едет с бревнами. Огромные такие бревна везет. Я за ней пристроился и еду себе не спеша. А Илюха еще песню свою любимую поставил, эту, как ее, Tokio Hotel Monson, — почему-то я решил, что ей нравится Tokio Hotel, наверно из-за ее розово-черной футболки, — Он сидит, подпевает, а мне уже как-то надоело за этой фурой тащится. Дай, думаю, обгоню ее. В общем, прибавляю ход и иду на обгон. И тут фуру заносить начинает, представляешь? – я даже сделал небольшую паузу, что бы показать, насколько тяжелы для меня эти воспоминания.

— Ну а дальше-то что? – не выдержала Вероника.

— Прости, просто тяжело вспоминать.

— Ничего, я понимаю.

— Так вот, фуру заносит, и разворачивать начинает прямо поперек дороги. Я по тормозам, а их будто и нет вовсе. Не дорога, а каток. Короче так мы в нее и воткнулись. Все что помню, это звон стекла и скрежет металла. Даже не помню самого удара, только звуки эти до сих пор в памяти.

— Ужас… — покачала головой Вероника.

— Ага, — горько усмехнулся я. – Илюха сразу погиб, весь удар в него пришелся. Малый, считай, ничего и не почувствовал, хоп, и готов, — для наглядности я хлопнул в ладоши, — а я почти месяц в коме пролежал весь переломанный как лестница, а потом, когда очнулся, еще полгода лежал в больнице. Потом на костылях ходил, а сейчас, вот, хромаю…

— Офигеть, вот тебе не повезло! – теперь Вероника уже во все глаза смотрела на меня, не скрывая своего восхищения. – И чего, ты теперь на всю жизнь хромой?

— Врачи говорят, что со временем это пройдет, правда бегуна уже из меня не выйдет, небольшая хромота все равно останется.

— Слушай, а этот твой друг, Илюха, получается погиб, слушая свою любимую песню, да?

— Да, получается, что так.

— Надо же, как жалко.

Мы опять замолчали. Вероника приходила в себя от моей истории, а я соображал, что бы еще такого сказать.

— Вероника, а можно я сигаретку у тебя возьму, а то я свои дома забыл? – наконец решился я.

— Конечно, бери, — с готовностью кивнула она. – Знаешь, я вообще в шоке. Может, пива вместе попьем?

— Давай, — я затянулся ее сигаретой и с наслаждением выпустил дым из своих легких.

— Ага, я тогда сейчас в магазин сбегаю за пивом, а ты тут пока посиди.

— Хорошо, давай я тебе денег дам, — предложил я.

— Да не надо, у меня есть, — улыбнулась Вероника. – В следующий раз ты пиво купишь.

— Окей, — ни фига себе, подумал я, значит, у нас еще и следующий раз будет.

Вероника убежала за пивом, а я, наконец, скинул с себя ненавистные кроссовки, позволив ногам хоть ненадолго, до ее возвращения, вздохнуть свободно.

А потом она вернулась с большим звенящим бутылками пакетом, и мы так до вечера и просидели на этой остановке, попивая пиво и рассказывая друг другу всякие всячины. Я узнал, что Вероника учится в Москве, в институте на дизайнера. Еще она играет на гитаре, пишет песни и мечтает организовать собственную группу.

— Что-то вроде «Ранеток»? – спросил я.

— Ага, конечно, — засмеялась Вероника. – Не знала, что ты обо мне так плохо думаешь.

Потом я по памяти воспроизвел несколько строк из какой-то песни «Ранеток»: «Если ты захочешь обо мне сейчас забыть, мне будет грустно одной, просто невозможно так отчаянно любить, но я хочу быть с тобой», чем вызвал у Вероники приступ безудержного смеха. И мы вместе с ней пропели весь припев этой песни: «О тебе все мысли, о тебе все слезы, для тебя все песни до последнего дня, может быть не вместе, может быть не вспомню, может быть забуду и уйду навсегда». После чего я обнял Веронику за талию и чмокнул в щеку. А Вероника сказала, что еще никогда не встречала такого как я.

— Какого такого? – улыбаясь, спросил я.

— Не знаю, как объяснить, — задумалась Вероника. – Ты словно ангел, как будто ты весь светишься, и этот свет передается всем, кто находится рядом с тобой. Я как будто чувствую, как он греет меня, касаясь моей кожи, как играет на ней солнечными зайчиками.

— Ни чего себе, — удивился я. – А я вот этого света совсем не ощущаю.

— Это потому что у тебя душа темная. Точнее, она тоже светлая, но на ней темные пятна. Как раковая опухоль, понимаешь? Ты как светлый ангел с темной душой.

— А разве такие бывают?

— Поэтому я и говорю, что ни когда не встречала такого как ты.

— Понятно, значит, по-твоему, у меня рак души?

— Что-то типа того, — улыбнулась Вероника. – А вообще-то, по-моему, я уже пьяная и мне пора домой.

— Подожди, я еще спросить хотел. А ты всех людей сравниваешь с ангелами?

— Нет, только тех, кто мне нравится.

— Получается, я тебе нравлюсь?

— Нет, получается, что я ни когда еще не встречала такого, как ты.

— Ты это уже говорила.

— Знаю. Ну что, пойдем, я провожу тебя до дома, инвалид ты мой.

И мы побрели к моему дому, пьяные и счастливые. Мне было так хорошо с ней, что я даже не чувствовал боли от натирающих ноги кроссовок и хромал только для вида. А потом мы еще долго-долго целовались возле моего подъезда на зависть всем местным бабкам, что наблюдали за нами из окон своих квартир и с лавок соседних подъездов. Ведь для них это время невозвратно ушло, и их теперешний удел это сидеть с утра до вечера и обсуждать с такими же пережитками времени, как и они сами, таких счастливых людей, какими были в тот момент я и Вероника. Я то и дело ловил на себе их осуждающие взгляды, наслаждаясь собственным счастьем. Потом, пошатываясь и еле-еле ворочая языком, я признался Веронике, что люблю ее, а она сказала, что я ни какой не ангел, а самый настоящий псих. А я сказал, что лучше быть психом, нашедшим свою любовь, чем ангелов с раком души, и мы снова хохотали как безумные. И бабки с лавки у соседнего подъезда потребовали, что бы мы вели себя потише. А я предложил им пойти домой смотреть «Поле чудес» и не мешать людям радоваться своему счастью, после чего узнал о себе от них много нового. Тогда Вероника сказала, что ей уже действительно пора домой и ушла, поцеловав меня на прощанье в губы и оставив мне свой номер телефона.

— До завтра, — сказал я. – Мы же ведь увидимся завтра?

— Если только ты не улетишь в свою небесную канцелярию, — засмеялась Вероника.

— Мы же вроде уже решили, что я не ангел, а псих, — напомнил ей я.

— Я пока еще не решила, кто ты. Завтра разберемся.

Простившись с ней, я, поборов в себе желание сходить еще за пивом, пошел домой. Дома я сразу же завалился спать и проспал как убитый почти до обеда.

С Вероникой я виделся после этого еще три раза. Мы гуляли, сидели у меня дома, слушали музыку и смотрели фильмы по телику и DVD, пили пиво и признавались друг другу в любви. Все это время я умело притворялся хромым. Я уже так к этому привык, что стал немного прихрамывать и в отсутствии Вероники. До секса у нас дело так и не дошло. Вероника сказала, что еще не готова, а я не стал настаивать, убежденный в том, что для этого время еще придет. А потом она уехала с родителями отдыхать в Крым. Вероника сказала, что это всего лишь на десять дней. Еще она сказала, что это даже здорово, потому что за это время мы успеем как следует друг по другу соскучиться.

— А что хорошего в том, что бы скучать друг по другу? – не понял я.

— Временное расставание только укрепит наши с тобой отношения, — сказала она. После ее слов я сразу подумал о сексе и успокоился. Я подумал, что именно это она и имеет в виду.

Не знаю, как мне удалось протянуть эти десять дней. Никогда бы не подумал, что полторы недели могут длиться настолько долго. Все это время я просто не знал, чем себя занять. Слонялся по квартире словно зомби, без мыслей и без желания заняться чем-то полезным, то и дело выходил на балкон курить, или садился курить на кухне, или курил на унитазе, короче, курение стало основным моим занятием. За эти десять дней я выкурил, наверно, больше сигарет, чем за последние два месяца. А потом эти десять дней закончились, и я решил, что совсем брошу курить, как только увижу свою Веронику.

Но курить я не бросил. И не потому, что я слабохарактерный и не выполняю данных самому себе обещаний. Просто с Вероникой я больше так и не увиделся. Сначала, она просто не отвечала на мои звонки, и я даже испугался, что с ней что-то случилось на отдыхе. Я просто сходил с ума от переживаний. Я проклинал себя за то, что до сих пор не узнал, где она живет и теперь не имею возможности сходить к ней домой и все проверить. Но потом она сама позвонила мне.

— Извини, что не отвечала, — сказала она. – Просто, понимаешь… Просто я не могла с тобой разговаривать.

— В каком смысле? – я не верил своим ушам. – Что случилось? Вероника, ты что издеваешься?

— Нет, я не издеваюсь. Дело не в тебе. Ты очень хороший, правда, и ты тут ни в чем не виноват. Я много думала о тебе и о нас с тобой…

— Что? Что ты думала?

— Просто на меня так подействовал твой рассказ о той аварии и о твоем погибшем друге, что мне показалось, что ты… Что тебе очень плохо, а я могу тебе помочь. Ты так это все рассказывал, и ты выглядел таким несчастным, что я подумала, что смогу вернуть тебя к жизни, мне даже показалось, что и ты тоже можешь привнести в мою жизнь нечто особенное. Я подумала, что ты тоже сможешь сделать меня счастливой. Но, видишь ли, наверно это не так. Прости. Зря я это все затеяла. Ты так старался, просто из кожи вон лез, но, понимаешь, мне с тобой не интересно, у меня свой круг общения, свои друзья. У меня даже парень есть. Он москвич, учится со мной в одной группе, и я, кажется, люблю его, а он, похоже, любит меня. А ты… Что ж, еще раз извини меня, но мы не можем быть вместе. Не звони мне больше, пожалуйста.

Бред. Бред, все это бред. Этого не может быть. Я не верю, не верю в это. Этого разговора не было. Мне все это приснилось. Как она могла со мной так поступить? Зачем я только рассказывал ей эти сказки про эту не существующую аварию. Про своего погибшего друга, который, правда, на самом деле погиб, но совсем при других обстоятельствах. Лучше бы мне и не знать эту Веронику, эту лживую тварь. Надо было просто ей сказать, что мне жмут кроссовки, и поэтому я хромаю, а не потому, что я несчастная жертва автокатастрофы. Катастрофа произошла в моей голове, когда я решился рассказать ей эту чушь. Но и она тоже хороша. Называла меня ангелом с черной душой. Надо же такое придумать. Это уж почище будет, чем моя авария. Какой я, в жопу, ангел? Обыкновенный спившийся неудачник, укрывшийся от мира в своей конуре. Поверивший, что судьба наконец-то смилостивилась над ним и подарила ему девушку. Девушку, в которую он тут же втюрился, как мальчишка. Неудачник, который решил, что может еще кому-то по настоящему понравиться. Идиот, думающий, что способен вызывать у других чувства отличные от отвращения и презрения. Кретин, не способный понять, что для него уже все кончено. Кончен его бал, музыканты давно уже отыграли свои песни и разошлись по домам, а он сидит один в пустом зале и ждет, что какая-нибудь красавица пригласит его на танец. Ни какой я не ангел, и души у меня нет. Хотя, если так, то почему мне так хреново? Почему щемит сердце, а на глаза наворачиваются слезы? Нет, это все-таки не душа. Это остатки моего, растоптанного в пыль, самолюбия. Самолюбия, неспособного осознать простой вещи, что любить-то мне себя уже не за что и не зачем. Самолюбием должен обладать человек, который хотя бы верит, что на что-то способен. А это не про меня. Я способен только ныть о том, какой я несчастный и как мне не везет, заливая свое нытье алкоголем, вместо того, что бы реально что-то сделать, реально на что-то решиться.

Однако встреча с Вероникой меня кое-чему научила. Я даже начал делать успехи. Например, позавчера я назвал свою соседку дурой и старой жирной пиздой. Я перестал сдерживаться, и, пускай, мне еще не хватило решительности выйти в подъезд, где меня ждала разъяренная толпа моих соседей, но это все равно уже кое-что. Оказывается при определенных обстоятельствах, я могу выплеснуть эмоции наружу, а не загонять их внутрь себя, где они потом начинают сжирать меня изнутри, словно паразиты, поселившиеся в кишечнике. Я понимаю, что на самом деле это мелочи, короткий выплеск эмоций, выражающийся в оскорблении выжившей из ума старухи, не сможет сделать меня счастливым и не сможет в корне изменить мою жизнь. Он подобен лишь обезболивающему лекарству, которое прописывают смертельно больному человеку. Это лекарство ни за что не спасет ему жизнь. Я прекрасно это понимаю, и тут мне совершенно нечем гордиться. Я знаю, что кончу плохо. Это даже не депрессия, это безнадега. Это неизлечимая болезнь, поражающая каждую клеточку моего тела, накаляющая мой мозг докрасна, и только добрая порция алкоголя способна немного притупить эту боль. Боль, которая вместе с похмельем все равно вернется утром. Утром, от которого уже по обыкновению не ждешь ни чего хорошего.

Сегодняшнее утро началось как обычно. Соседи за стенкой вновь устроили свой утренний скандал. Их крики и ругательства столь стремительно ворвались в мой сон, что, проснувшись, я даже не сразу сообразил, что происходит и еще долго сидел на кровати, очумело хлопая глазами. Мои соседи за стенкой полные придурки. Веселая семейка, как я их называю. Мужик, лет за тридцать, выглядит так, будто на дворе еще конец восьмидесятых. Длинные, немытые волосы, потертое, вечно небритое лицо. Осенью он носит черную кожаную куртку, косуху, а летом футболку с надписью «Кино» или « Цой жив». Он вечно бухой и всегда орет на свою жену, худенькую, неприметную, как мышь, женщину примерно его возраста. Видно, что она его до смерти боится. Я всегда представляю выражение ее лица, когда он орет на нее, называя то «тупой блядью», то «никчемной тварью». Мне ее не сколечко не жаль. Надо было думать раньше, с кем связываешь свою жизнь. Жалко мне только ее дочь, милую спокойную девочку шести-семи лет. Вот уж кто действительно ни в чем не виноват. Ведь родителей, как известно, не выбирают. Иногда я мечтаю о том, что бы набраться смелости, зайти к ним домой и сказать этому кретину, ее папаше: « Слышишь, ты, долбоеб, посмотри какая у тебя чудесная дочь. Может тебе уже хватит бухать и орать на свою жену, а лучше заняться ребенком? Купить, например, ей красивую куклу, почитать на ночь сказку, или сводить в зоопарк. Посмотри на нее. Кто из нее вырастит в такой обстановке? Неужели водяра тебе дороже этого чудесного ребенка? Подумай, ублюдок, над моими словами, потому что если я еще раз услышу, что ты орешь тут на весь дом, я приду и проломлю твою тупую башку!»

Конечно же, я не стал наведываться к соседу, что бы продемонстрировать ему свое красноречие. Вместо этого я, с досады, стукнул в стену кулаком и пошел на кухню выкурить сигаретку. Курение натощак это мой стандартный, давно вошедший в привычку, ритуал. Потягивая дым, я окончательно просыпаюсь, прихожу в себя и начинаю думать о том, чем бы заняться этим новым, унылым и совершенно бесполезным, как и предыдущий, днем. О Веронике я стараюсь не думать, с ней покончено. Все, что бы мне напоминало о ней, фотки на моем телефоне, ее забытые в моей квартире вещи, будь то маленькое, раскладное зеркальце или пиратский DVD диск с подборкой тупых и безвкусных современных блокбастеров, стерто, уничтожено и выкинуто в мусорное ведро вместе с моими новыми кроссовками. Мне эти вещи и воспоминания теперь ни к чему, и я не думаю, что она когда-нибудь решится зайти ко мне, что бы вернуть их. Иногда мне даже кажется, что этой Вероники ни когда и не было в моей жизни, что это был только сон. Хотя обычно сны обрываются на самом интересном месте, мой же имеет вполне логичный во всех отношениях конец.

В моем холодильнике пусто. Поэтому я собираюсь и иду в магазин. Денег мне хватит только на хлеб, несколько БПшек, полторашку пива и сигареты. Таков мой сегодняшний рацион. Я выхожу из подъезда под палящее солнце и жмурю глаза. Во дворе многолюдно. Бегают счастливые дети, играют в мяч и гоняют старого, седого пса, похожего на большую половую тряпку. Его радостно пинают ногами, а он только кряхтит и бегает с места на место. Мне кажется, он уже давно выжил из ума, как и бабки, сидящие тут же на лавочке. Я иду мимо них, стараясь смотреть себе под ноги, а они при моем появлении затихают и ждут от меня «здравствуйте», но я молчу. Не хочу ни кого видеть и не хочу ни с кем здороваться, а особенно с ними. Я иду через весь двор, глядя себе под ноги и стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Люди проходят мимо меня. Смотрят, окидывают меня равнодушными взглядами. Кто я? Куда я иду? Зачем и для чего я живу? Да кому какое дело.

Затарившись в магазине, я иду обратно. Снова все тот же родной и совершенно чужой двор. Все те же чужие, незнакомые лица. Навстречу мне идет, покачиваясь нетрезвой походкой невысокий, плешивый мужичок. Его я знаю. Его все знают. Он что-то вроде местной знаменитости, или просто местный дурачок, не знаю, как будет вернее. Его зовут Степан Куролесов. Несколько лет назад у него погибла дочь. Какие-то уроды изнасиловали ее в подъезде, а потом долбанули чем-то тяжелым по голове. Не помню, сколько ей было лет. Может быть восемнадцать или двадцать, что-то вроде того. С тех пор у Куролесова поехала крыша. Даже отсюда я слышу, как он что-то бормочет самому себе. Поговаривают, что он всегда держит за пазухой нож, а ночами выходит на улицу и ищет убийц своей дочери. Надеюсь, что когда-нибудь он их найдет. Он проходит мимо, едва не задевая меня плечом. В его руках большой белый пакет. Внутри пакета что-то позвякивает. Наверно, пустые бутылки. Я смотрю ему вслед и вижу в нем самого себя лет так через тридцать. Меня определенно ждет та же участь. Конечно, у меня нет дочери, которую бы кто-нибудь мог изнасиловать в подъезде, но поводов сойти с ума у меня предостаточно. Я иду дальше, представляя себя таким же, как он, одиноким, больным и старым, понимая, что я уже, в принципе такой же. Просто мне нужно еще немного времени, и тогда я тоже возьму нож и буду ходить по ночам, разыскивая тех, кто убил Илюху, или тех пацанов, которые стебались надо мной в школе на моих уроках, или Веронику, которая подарила мне надежду и жестоко отняла ее у меня, или просто людей, которые прожили свою жизнь куда как лучше меня, которые перетянули на себя мое одеяло, оставив меня мерзнуть на этой планете в одиночестве.

Снова скрипя за мной захлопывается входная дверь, я дома. Включаю телевизор и тупо пялюсь в экран. Опять новости. Опять мне рассказывают о том, сколько народу погибло в той или иной катастрофе. Снова ведущий подсчитывает число человеческих жертв. Я готов смотреть этот бесконечный некролог целые сутки, попивая пиво и закуривая очередную сигарету. В этом проклятом мире изо дня в день будут падать самолеты, взрываться станции метро, или начинаться очередные бессмысленные войны. Люди изо дня в день будут умирать, и с каждым днем на их место будут приходить все новые и новые трупы, о которых вновь расскажут новости. Какой-то бесконечный круг!

Кто знает, может быть и я, закончив сейчас свой рассказ, залезу на крышу и подобно майскому жуку, выбравшемуся из-под земли, совершу свой последний, непродолжительный полет. Такие мысли уже давно приходят ко мне в голову. И тогда меня, возможно, тоже покажут по телевизору, по местному каналу. Мой поступок будут обсуждать, будут думать, зачем и по какой причине я решился на него. А этот рассказ послужит моей прощальной запиской и, возможно, его даже опубликуют на каком-нибудь интернет сайте, посвященном самоубийцам. Люди будут оставлять после него свои комментарии, которые обязательно будут заканчиваться грустным смайликом. Будет не так уж и плохо. Во всяком случае, лучше, чем прозябать тут одному.

Что ж, вот и конец моей истории. Хватит уже самобичевания. Пора ставить последнюю точку. Очередной день подходит к концу. За окном темно, на небе высыпали звезды. Пора идти бить тараканов.