Алексей Медведев : У ангелов нет крыльев

Интеллигенция – это не мозг нации, а говно.
Владимир Ильич Ленин



- Послушай, Книжник, — почёсывая свою рыжую бородку, промямлил Макс, — ты вот сидишь в этой бетонной коробке, кидаешь остроты и жестяные банки в раковину, читаешь этих своих филинов…

- Пелевинов!

- Да хоть Сорокинов. На что ты живёшь, Дима? Стирая колени, на которых ты каждый вечер не оставлял живого места, от тебя уползла жена, а из друзей остался лишь я, и то мне пора отчаливать.Скажи мне, откуда у тебя деньги берутся?

Мы сидели на линолеуме, об который разбивался лунный свет и горячий воздух, прорывающийся в открытую форточку. Заодно с ним догорала суббота и наши, без того расплавленные, мозги. Я привстал, чтобы осушить последнюю банку пива и ответить ему, пока он не уснул у меня на глазах:

- Я журналист. Я зажигаю пламя в сердцах читателей «Нашего журнала», — мне платят за это уважением, любят всем сердцем и всё такое. Я не хочу выпрыснуть на твой девственный мозг всю свою гордость и гной, стекающий из раны, которую каждую субботу ковыряют твои мелочные вопросы. Мне просто осточертели ваши офисные фетиши: правильная машина, правильные девочки и перспективы – стать главным клерком. Ты – человек-откат, у которого в голове долларовые косички и вечная пустота за спиной. Я же всю свою жизнь бежал от денежного рабства.

Банка попала точно в цель.
-
Я тя умоляю. Ваша питерская интеллигенция у меня уже вот где, — он почему-то врезал себе по лбу, — вы пьёте в четырёх стенахи надеетесь на лучшее. А тем временем, мы действуем, выжимая из свободы все соки.

Я уставился в ночь, чтобы понять кто «они», а кто мы. Совершенно ясно, что на какой-бы стороне ты не находился, другие будут неправы. Способности у русского сознания безграничны, — оно способно беспамятно любить своих и страстно ненавидеть чужих. Но ту свободу, которой дышал Максим, плод демократии 90-ых и отрыжка гламурной чумы нулевых, можно назвать свободой разве что за решёткой.

На моём кухонном полу спал представитель среднего звена (это где-то между безработным и сутинёром), разбросав свои слабые руки налево и направо и поджав ноги немного под себя, отчего создавалось впечатление, что он соскочил с креста, на котором так и не умер.

Наверное, ему снились выборы, президент Путин, пальмы на острове Атлантического океана и проёбанная в офисе молодость. Мой знакомый, один из тех знакомых, которого по ошибке называют другом, хотя, конечно, никакие мы не друзья, а просто люди, которым ты звонишь, когда тебе нечем занять вечер и нужен собутыльник, чтобы просадить пару сотен на выпивку, постанывал во сне. И я решил оставить его наедине со своими иллюзиями, поезд на родину которых отходит ровно через два часа.

Я брёл по пустому Невскому проспекту в поисках выпивки, погружаясь в бесконечный флёр этого города, пока меня не ослепил яркий свет. Он освещал прилавки, заставленные книгами и манил к себе. «Вот тебе и духовность. Час ночи, а люди книги читают» — подумал я.

- Вот тебе и Петербург. Час ночи, а люди книги читают, — звонко прошептала себе под нос она.

Я шёл следом за её толстым бёдрами, об которые тёрлась ужасная юбка. Господь наклеил на её молодое лицо грустные глаза и сухие губы. Длинные чёрные волосы повиновались ветру, как флаг смерти, и я был готов к полной капитуляции. К тому же, от неё пахло женщиной; передо мной было блюдо из молока и пота. Мы зашли в книжный магазин. У кассового аппарата стоял седовласый старик, который не сможет спасти наличные от грабителей, но, наверняка, поможет отыскать среди кипы книг томик Бродского. Я спросил у него:

- Привет, старик. Никак не могу найти Бродского, поможешь?

Он закончил читать колонку в газете «Коммерсант», мельком глянул на мои ноги и снова уставился в газету:

- Слышал — писатель с седьмого этажа грохнулся? Насмерть.

- Значит, хреновый писатель был, — отрезал я.

-Это ещё почему?

- Да потому что настоящий писатель не будет умирать смертью Джульеты. Это же плагиат.

Старик не оценил моего чувство юмора. Он снова озадачено посмотрел на мои протёртые до дыр джинсы и принялся лениво искать поэта. Я же решил заговорить с девушкой. Она брала книги одну за одной, — вытаскивала Глуховского, наслаждалась дурманящим запахом свежих страниц, клала книгу на место, следом вытягивала из стопки Бегбедера, чтобы вновь вкусить плод типографского станка. Тоже самое она могла сделать и с Чарльзом Диккенсом, если бы я вовремя не остановил её своим слегка опьяневшим голосом:

- Девушка, вы безумна, оттого, пардон, сексуальна. Могу ли я угостить вас лимонадом?

- Перед сном я обычно пью молоко, — не отрываясь от пыльной книжной полки, отозвалась она.

- А я пью лимонад. Всегда, когда я протестую против молока, я пью лимонад.

Она широко улыбнулась. Её зубы были белоснежными, а глаза хмельными. И кто сказал, что для того, чтобы попасть в рай, нужно умереть?

Продавец не взял с меня ни копейки, сетуя французским акцентом на то, что этому магазину жить осталось совсем немного, посему утрату душераздирающих строк Иосифа Бродского никто не заметит. Я пожал его розовую руку и вылетел вон. «Вероятно, он вегетарианцем. Или еврей», — подумалось мне. Но это уже было неважно. Следом за мной вышла она. Она, она и ещё раз она. Чуть прикусывая нижнюю губу, стирая с лица земли все переживания, трагедии и мечты, оставляя позади себя запах настоящей женщины.

- Тебе кто-нибудь говорил, что ты до уродства красива? Что твои волосы самые…

- Ты только посмотри на свою штанину. Она вся в крови!

Я опустил свой взор на джинсы, посмотрел сзади и сбоку. И впрямь, на моей правой ноге красовались алые пятна крови. Придя домой после десятичасового рабочего дня, я забыл бросить штаны в стирку. Во вчерашней газете я нашёл работу грузчика на фабрике по производству колбасы, непременно отправился в цех и отыскал руководство, чтобы сразу приступить к работе. Начальник отдела приказал мне таскать в холодильную камеру туши жеребцов, из под брюха которых струилась кровь. Она стекала с плеча, а я молил Бога, чтобы он жалился надо мной и дал прикурить.

- Это краска.

- Что ты делал?

- Рисовал.

Мы перешли на другую улицу и свернули в сторону автовокзала. На повороте я огляделся назад, чтобы в последний раз попрощаться со стариком. Но свет больше не прорывался через стёкла манящих витрин, да и витрин самих больше не было. Вместо них выросла красная кирпичная стена, на которой, как поганки на коре старого дерева, прорывались объявления о сдаче квартире, продаже волос и смене пола. На фоне трёхсотлетнего дома стена выглядела ужасно; своей неказистостью портила фасад здания, в котором умирал Достоевский, — об этом гласила мраморная табличка, скрывшаяся за холодным кирпичом. «Чёрт подери, — сказал я про себя, — готов поспорить, на месте этой стены был книжный магазин. Не может быть. Был книжный магазин, а сейчас там стена. Холодная красная кирпичная стена. Блять, я готов поспорить, на месте этой стены был книжный магазин… Похоже, я вышел из ума».

Я пятился назад, чтобы вновь разглядеть бородатого старика, кассовый аппарат, с которого слезал второй слой десятилетней краски, цветные обложки современников и старые книжные полки с умирающими на них трудами классиков. Но дома молчали. Таили секрет, одним им известный.Я тоже решил ничего не говорить девушке, которая ловила своими зелёными глазами огни Петербурга, играющие на дразнящих волнах великой Невы, чтобы она не приняла меня за одуревшего пьяницу. Я чувствовал её дыхание, как бьётся её сердце. Она не могла надышаться запахом мокрого асфальта, таким едким и, в тоже время, приятным. Я успокоился.

- Как твоё имя, красотка?

Не лучшее начало разговора с первой девушкой, которой не надо было платить 50 долларов за ночь и напаивать до полусмерти дешёвым портвейном. Но я не был дамским угодником. Для этого нужно было красиво говорить, что делать я не умел.

- У меня нет имени, — ответила незнакомка.

- Этого не может быть. У всех есть имя. Твои родители, они разве не подарили тебе что-нибудь от «-лия». Тебе бы подошло Лилия. Или Юлия.

- Говорю же тебе, у меня нет имени.И родителей тоже нету.

Она продолжала упиваться запахом сколького асфальта. А я молчал, чтобы понять – почему она старательно изображает из себя нимфетку. Мы быстро дошли до Александрийского сада, не замечая времени, взглядов уставших офисных работников, возвращавшихся после работы в своё холодное гнездышко, в котором никто их не ждал, и холодные капли дождя, скользящие по горячей бетонной столице. Этой ночью она умерла и не подавала никаких признаков жизни. Дома по-прежнему настырно молчали.

Брюнетка посмотрела на меня. На сей раз её глаза показались мне синими. В таких орбитах французские писатели мечтали плескаться, ради этих двух рыцари пели серенады и Мишель Легранд писали песни. «Она подобная ангелу» — сказало моё сердце. Оно, казалось, билось ещё сильнее, чем сердце незнакомки. Химия тел распирала меня изнутри, заряжая романтикой, которая приближала мои губы к её губам, мои уста, к её устам…

- У нас мало времени. Если мы не поторопимся, боюсь, не успеем и…

- И что? – разочарованно поинтересовался я.

- Я могу остаться здесь навсегда.

- Не понимаю. Что, чёрт подери, происходит? Куда не успеем? Кто ты такая?

- Не успеем в штаб. Если до рассвета нам не удастся добраться до штаба, я могу остаться здесь, среди вас. А я не могу жить среди обычных людей, – её дыхание сбилось, мы незаметно перешли на быстрый шаг, а через минуту уже бежали, сломя голову. Она свернула в ближайшую арку, я последовал за ней. Мы вбежали в подъезд и по небольшим ступенькам, переступая через одну, поднялись на девятый этаж. Дверь, ведущая на крышу дома, была заперта. Поддалась она только после того, как я пару раз приложился плечом. Как только пред нами открылся вид мёртвого города, наши лица обдал горячий поток.

Нимфетка увела меня в сторону, туда, где не было антенн, которые, словно, надгробные кресты, хоронили под собой мучеников, лишающих себя жизни ради телекартинки и странички парочки хороших порносайтов. Мы подошли к самому краю, встали на водосточную трубу, чудом не потащившую нас назад, к земле.

- Бери меня, — она не могла отдышаться, отчего подавилась воздухом, — бери меня за талию.

- Ты можешь мне объяснить, что ты хочешь от меня? – я сделал два шага назад, — ТЫ НЕНОРМАЛЬНАЯ, ДА? Мы же сейчас просто шмякнемся об землю и о нас даже никто не узнает и не вспомнит. Или ты просто не хочешь умирать одна и всё такое – я понял! Ха-ха. Решила потащить за собой простого парня, чтобы не было одиноко в раю. Знаешь что? УМИРАЙ, пожалуйста, ОДНА! Родилась, как ты говоришь, одна, вот и уходи отсюда в одиночку. НЕ НАДО ВЕСТИ МЕНЯ ЗА СОБОЙ!

- Просто возьми меня за талию и угомонись, прошу, — удивительно спокойным тоном ответила брюнетка. Её волосы разлетались в разные стороны, тем самым создавая иллюзию прекрасного чёрного в мира, в котором хотелось жить. Жить, но никак не умирать. Да ещё так просто и нелепо. Но мне пришлось поддаться их волшебству и вновь успокоить самого себя.

Я переступил свою истерику, какие-то бесконечно длинные провода и прижался к ней сзади. Пахло от неё по-прежнему прекрасно. Я положил свои руки на её бёдра, поднялся чуть выше и взялся за хрупкие плечи.

Как только девушка почувствовала на себе мои руки, она сделала шаг вперёд и мы полетели вниз. «Ну вот и всё» — подумал я. Мне не было страшно, мне не было всё равно. Тело ещё не поняло, что оно падает, будто камень, вниз, чтобы бесславно умереть. По закону жанра, секунда казалось вечностью, которая показывает бесконечную парадигму прошлого. Но моя память лишь нашла небольшой отрывок из детства: я сидел на холодном полу в шерстяном свитере и рисовал бескрайние просторы своей малой родины. Меловые горы закрывали за собой небольшую деревушку с покосившимися деревянными домами и хоронили под собой кладбище.

Я прижался к сумасшедшей ещё сильнее, ухватив при этом её шею, и мы взмыли вверх, словно птицы. Иномарки активизировали свои сигнализации, она улыбалась, я дышал всей грудью. Мы поднялись выше девятого этажа, а через какое-то мгновение наши головы уже касались облаков. То ли от перепада температур, то ли от большой скорости и высоты, меня стошнило прямо на сонный город. От этого я немного отрезвел, но реальность стала ещё более фантастической. На лице ангела больше не красовалась улыбка.

- Ты ведь ангел? — нерешительно спросил я, чтобы скрыть тишину, из-за которой нам стало неловко. Мой голос прозвучал где-то вдалеке от меня. Казалось, что это спросил не я, а кто-то другой, кто не летел сейчас над северной столицей мира. Именно такой казалось она этой ночью.

- Да, можно сказать и так. И мой тебе совет – молчи. Если во время полёта слишком часто раскрывать свой рот, можно задохнуться. Если захочешь задать очередной глупый вопрос, воспроизведи его у себя в голове, и я тебе непременно на него отвечу.
Девушка посмотрела на летящую вниз рвоту и проверила, не задела ли она её ужасную юбку. Ангел не походил на ангела. Ангел летел, но у него не было крыльев. Я решил поинтересоваться: «Где твои крылья?»

Мысленный обмен заработал, и она ответила в ту же секунду: «У ангелов нет крыльев». Больше я старался не думать о том, в какое дерьмо влип. Оставалось убеждать себя в том, что это всего лишь пьяный сон и держать ум и рот на замке. Она набрала скорость, так, что я уже не слышал собственных мыслей, а ангел не слышал моих.

Под ногами один за другим гасли жёлтые огни и вновь загорались. Дома всё также молчали.
После недолгого полёта мы приземлились на лужайке, трава на которой была покрашена в зелёный цвет. Краска оставляла следы на моей подошве и красной штанине при каждом движении. Поначалу двигаться я старался как можно аккуратнее, но так как я то и дело отставал от брюнетки, пришлось прекратить всяческие старания. Газон был подстрижен идеально ровно и на траву, посаженную на территории казармы, не походил. Вокруг не был ни души. Лишь безмолвствовали берёзы и светили огни одиноких столбов. Огни освещали высоченный дворец, растворяющийся в темных облаках. Он возвышался над нами и каменными дорожкам, расположенными по периметру. Они вели к железным вратам.

Ангел завёл меня внутрь. На входе нас никто не встретил, и мы последовали в холл. В холле были слышны голоса людей разного пола. Кто-то шептался за дверью, кто-то говорил басом на балконе и кричал в коридоре. Как только под нашими ногами заскрипели лакированные дощечки пола все призраки, витавшие во дворце, перешли на шёпот. Мы завернули в коридор слева. В нём расстилался золотой персидский ковёр, но никто больше не разговаривал. Видимо, краска на моих ботинках окончательно высохла, посему следов я на шикарном ковре не оставил. Лишь еле заметные пятна красовались на его узорах.

Мы вызвали лифт. Молчание затягивалось, но неадекватность моих поступков и поступков рядом стоящей женщины затмевала это недоразумение. Лифт распахнул металлические двери, я пропустил девушку внутрь и зашёл следом. На панели управления было множество рычагов и цветных кнопочек. На одну из них, на самую большую красную клавишу, нажала моя спутница. Лифт беззвучно начал подниматься вверх.Экран показывал -какой этаж преодолевают пассажиры, чтобы они не пропустили, в случае чего, свой. Но вовремя остановиться на своём этаже было просто невозможно. Цифры менялись очень быстро. Как только появлялась цифра четыре, за ней загоралась цифра восемь, после уже мерцало десятичное число.

Раздался громкий звон. На экране загорелась надпись: «Канцелярия».

Двери распахнулись и представили перед нами всё тот же ковёр, но уже без зелёных пятен.

Как настоящий джентльмен я снова пропустил ангела, озарившего меня своей божественной улыбкой, вперёд.

В этот раз далеко идти не пришлось. Мы зашли в ближайший кабинет. На деревянной двери кабинета, как на других, не красовался номер, лишь весела табличка, на которой были написаны приёмные дни. «Суббота и воскресенье – не приёмный день» — нацарапал кто-то от руки большими красными буквами в самом её низу. Зайти туда сначала я испугался. Немного замявшись у входа, осторожно вошёл, стараясь не наступить на скрипучий паркет.

Помещение не показалось мне кабинетом какого-нибудь начальника. Судя по количеству светло-серых телефонов, лежащих на столе, подоконнике и серванте, это была приёмная. А кабинет неизвестного находился или слева, или справа. Склонялся я всё же к первому варианту; мне казалось, что кабинет находится слева. Обе двери были открыты. В дверном проёме, куда вошёл ангел, было видно, как он что-то ищет в ящике стола, ковыряется в красных папках. Видимо, она искала какой-то важный документ. Делала она это не торопясь, поправляя то и дело спадающую на глаза чёлку. Это создание, в отличие от многих представительниц её пола, не беспокоило, что оно — женщина. В другом дверном проёме, где, как я подумал, и был кабинет, в котором сегодня не ждали посетителей, из угла в угол ходил силуэт мужчины в чёрном костюме. Лица его увидеть было невозможно. Ходил он быстро, можно сказать, нервничая и суетясь. Единственную деталь, которую мне удалось на нём приметить, это красный галстук.

Я решил не двигаться с места, чтобы не привлекать своего внимания. Никто мной не интересовался и меня это несколько расслабляло. В приёмный я был как предмет интерьера; сливался с книжными полками, бархатными обоями и высокими стульями. Силуэт больше не двигался взад вперёд. Тень исчезла.

Помимо перечисленных здесь вещей, было большое полотно, опирающееся на распахнутую слева дверь. На полотне был изображён дедушка Ленин. Сей образ вождя доселе я не встречал. На его лице была ухмылка, брови чуть подняты, глаза, как всегда, смотрят на процветающий пролетариат. Одежда на коммунисте была тоже странной. Белый пиджак, синяя бабочка на голую шею, алого цвета платок, торчащий из кармана.

Прежде я уже парил в воздухе. Лететь приходилось в уютном кресле аэробуса, по которому, виляя ягодицами, ходили стюардессы, предлагая мне рыбу или мясо. Но я никогда ещё не летал на человеке. Странные ощущения никак не могли покинуть меня.

- Пройди, пожалуйста, сюда,- на сей раз девушка это сказала уже по-настоящему, так, чтобы кроме меня её просьбу никто не услышал.

Я прошёл в кабинет. В нём царствовал минимализм: перед окном стоял дубовый стол и табурет. У окна лежали стопки макулатуры, а поверх них — две пепельницы и больше ничего. Ничего кроме стола, табуретки, пепельниц и бумаг.

Девушка всё ещё искала в своих папках какие-то документы, изредка останавливаясь для их подсчёта. Я посмотрел в соседний кабинет. На меня смотрел мужчина, ходивший минутами ранее в своей клетке из угла в угол. Он сверлил меня своим тяжёлым взглядом, так, что я не выдерживал и бросал свой пред его ногами. На нём были поношенные ботинки без шнурков, чёрный деловой костюм и еле заметная седина на висках. Волос на его голове было немного.

Небольшая залысина выдавала в нём пожилого человека. Но у него не было проблем с осанкой. Держался незнакомец ровно, уверенно. Можно сказать, агрессивно.

Он отвернулся. Ангел приказал мне сесть. Я не подчинился.

- Садись же!

Я сел же.

Сидеть было жёстко. Перебрав несколько поз, я всё же нашёл одну, в которой мне было боле-менее уютно.

- Ты должен расписаться здесь, здесь и вот… здесь.

Она положила передо мной два одинаковых листа, на которых было поставлено несколько прямоугольных печатей. Я достал из заднего кармана шариковую ручку, оставил на них свою роспись, не вникая в суть написанного, и как только я оторвал от стола руку, чтобы положить ручку обратно, девушка в тот же момент быстро схватила и положила их в папку.

- Здравствуйте, Дмитрий Аркадьевич.

В дверях стоял он. Я сразу узнал его брови, скулы и ироничную улыбку. Грех было не узнать человека, жизнь которого каждый вечер показывают по телевизору и обсуждают в Сети. Передо мной стоял Владимир Путин собственной персоной. Я резко поднялся с табуретки и направился в его сторону, чтобы поприветствовать президента.

- Что с вашей штаниной, Дмитрий Аркадьевич? – крепко держа мою руку, спросил Путин.

- Во дворе трава у вас плохо покрашена, Владимир Владимирович. Ни куда не годится. Всю обувь испачкал. Только поглядите, — я пожаловался бывшемуФСБшнику на изуродованные зелёной краской ботинки.

- Разберёмся, — ответил Владимир Владимирович – и был таков.

Поверить своим глазам удалось не сразу. Весь хмель вылетел из моей головы с приходом Владимира Владимировича Путина. Верховный Главнокомандующий отрезвил мой разум до такой степени, что я не чувствовал своих ног. Казалось, что их залили цементом. Ими было невозможно пошевелить. Я стоял как вкопанный и наслаждался обществом этого могущественного человека.

Когда я был маленьким, все взрослые говорили, что президент трудиться в Кремле, не покладая рук, чтобы обеспечить достойное будущее своей стране, будущее, в котором мне предстоит жить. Эта правда основательно уложилась в моей голове и до сих пор. Посему, принять тот факт, что президент работает во дворце, наполненном безликими существами, было практически невозможно. Зато теперь было ясно, что Путин был здесь самым настоящим. С живыми глазами и горячим сердцем.

Конечно, у меня накопилась к нему масса вопросов, но выдавить из себя получилось только один:

- Владимир Владимирович, вы что, Бог?

- Можно сказать и так, — люди из небесной канцелярии никогда не были конкретны. Ангела и президента мой вопрос заметно поднял настроение. Они улыбнулись друг другу. Но я не унимался:

- Получается, народ сам выбрал вас Богом?

- Бога, мальчик мой, не выбирают. Его преподносят.

Президент не соврал мне. Господа никто не выбирает, с ним смиряются и его любят. Третьего не дано.

Владимир Владимирович посмотрел на свои командирские часы и достал из заднего карман брюк связку ключей. Один ключ он отдал своей секретарше, а второй выдернул и вручил мне.

- Вы уходите, Владимир Владимирович?

- Пора, мальчик мой, пора.

- Вот так вот просто – с небес не Землю?

- Да, вот так вот просто – с небес на Землю. Но ты даже не представляешь насколько это сложно.

- А… а как же быть теперь? Кто народ поведёт, Владимир Владимирович? – я чувствовал, как внутри меня всё кипит. Ещё немного, и моя любовь к Родине вырвется наружу и обдаст кипятком всех с ног до головы. Я знал, что со стороны выгляжу наивным идиотом. Но от этой мысли я испытал лишь ещё большее благоговение до пяток, кое испытывали туземцы при виде кораблей испанских конкистадоров, приплывших выкачивать их золото. Я так и не мог до конца понять, что происходит. Что всё это значит и скоро ли это всё закончится. Закончится ли это вообще?

- Думаю, ты справишься, Дмитрий Аркадьевич. Уж в тебя-то я верю.

Путин в полном молчании покинул приёмную. В кабинете было слышно, как за ним приехал лифт и увёз его вниз. В мир содомии человеческих душ, в хаос, в котором он умрёт от одиночества в толпе и растворится среди однородной массы. Хотелось верить, что он вернётся. Боги всегда возвращаются.

Солнечные лучи нагло прорывались сквозь москитную сетку, чуть задевая моё лицо и пивную лужу, расползающуюся по горячему полу. У меня не сразу получилось встать. Я посмотрел на рыжую голову Макса, сидящего в позебодхисаттва и решил разделить на двоих его недопитую банку пива.

Из-за жёсткого пола болела спина, но, видимо, моего знакомого это ничуть не беспокоило. Он потягивал свой напиток и смотрел через открытую форточку на голубое небо.

- Чувак, я видел Путина. Он – Бог.

- На, — сонным голосом откликнулся Макс, — пей из моей тары. Совсем припизднутый стал со своим Петербургом, ПутинОм и духовностью. Поезжай к нам, в Москву.

Я молча сделал последний глоток сладкого безумия, чтоб наконец опьянеть.

Я не спеша подошёл к окну и уставился в день. Подо мной кипела жизнь. Шумели иномарки, гудели прохожие, на лицах которых играло яркое летнее солнце. Маленькие дети жмурились, но не смотри ни на что, не отрывали взгляд от проплывающих над ними облаков. Я тоже, раскрыв рот, посмотрел на небо в надежде увидеть наверху прекрасную черноволосую деву. Её там не было. Лишь проплывали воздушные облака и светило яркое летнее солнце.

Я закурил. Из моего окна было видно, как рабочие уродуют фасад старого дома, построенного в позапрошлом веке. В большие морщины этого здания они клали красный кирпич, а в еле заметные заливали строительную пену. Реставрация наследия наших прадедов в этом городе означало только одно – грядут выборы. В арках дома напротив трудились коммунальные службы. Они, как всегда, боролись с ветреными мельницами – закрывали толстыми слоями зелёной краски уличное искусство, такое же ничтожное, как и попытки этих самых коммунальщиков.

Я не глядя бросил потушенную сигарету в форточку. На доме другой фешенебельной улицы было написано: «Здесь сдох мой фиалкоокий ангел».