Безнадёгин : Там, где почти не осталось меня

Я смертельно ранен тобой. Ранен навылет, в грудь, в солнечное сплетение. Жить мне осталось недолго- примерно целую жизнь. Из рваной раны, тобой оставленной, в зимний туман сочиться кровь. Не черная тягучая и вязкая, как беспамятство, а чуть красная, похожая на эти красные огоньки, на башнях огромных железных машин, разбросанных тут и там в микрорайоне, где не ступала твоя изящная ножка.
Но не волнуйся. И до встречи с тобой я был не жилец. В спину мою вонзались ножами рассветы, что встречал я рядом с прохладным, уставшим от людей морем, ноги мои, избитые о пороги церквей и публичных домов, несли меня неизвестно куда, то ли к обрыву, то ли к болоту, то ли к исповедальне. Редко я открывал глаза на этом пути, а когда открывал, в них врезалась колючая жестокая снежная крупа, или горячий и безликий песок крымской степи.
Ты смотришь в сторону. Я смотрю на тебя. Никогда ничего и ни с кем. Звенящая пустота как предупредительный выстрел. Тепло как защитная реакция против этого разъедающего февраля.
Зачем мы встретились?
Как тебя занесло сюда?
- Ангелы, надсмотрщики за небесным порядком, прошу вас, вырвете меня из круговорота часов, дайте свободу шагнуть назад, снимите решетки с камеры реальности, постойте за дверью пока я буду резать и жечь пленки старых выцветших фильмов, пока буду закрашивать мутно-зеленой краской цвета больничных стен картины эпохи расцвета, полотна эпохи упадка, отвлекитесь на пение птиц, пока я, спятивший и счастливый, буду глушить нестерпимо звучащую чистую музыку звоном бокалов пивных Дайте мне шанс не узнать красоты. Разучите меня сгорать.
Молчание.
Только молчание и твой взгляд поверх.
Душный салон междугороднего автобуса, рядом со мной женщина, закутанная в пошлую яркую дрянь, впереди меня небо, от которого пахнет копченостями, позади мир, треснувший, как вареное яйцо. И откуда здесь ты? Убегай. Тут остались лишь соляные столпы
Даже мыслью боюсь я испачкать лицо твое. Единственно живое в этом потоке несчастных запуганных слов. Я не умею писать, символы врезаются в слепое бельмо монитора, вторым, таким же отвратительным невидящим глазом, он будет пялиться в тебя сквозь сеть, полную пустоты. Текст капиллярами разрывает белки маленького уродца. Чувства мчаться куда-то мимо, падают в молоко, и ни всплеска ни шума, только тупая беззубая неизвестность.
Кто мы такие чтоб нарушать этот покой? Что я могу, что позволено мне, чего стоят все детские письма, восторг всех открытий, боль всех утрат? Ничего. Все смолкает. Вместе со снегом медленно падают птицы, сквозь мягкую тьму фонарей и задернутых штор я смотрю, замерев, как танцуешь ты на мокром песке возле выброшенных на сушу звезд и уставших, замерзших штормов. Танцуешь под что-то глупое, под простую матросскую песенку, и пальчики ног твоих выводят слова, поняв которые, камни сходят с ума.
И как я посмел войти в этот мир? Что мне придется отдать, чтобы на парус секунд задержаться, толкаясь в дверях, споря с той силой, что заставляет меня плестись по земле, мимо домов без людей, мимо глазниц без глаз, мимо тяжелых ветров, что бьют меня в спину, швыряя в толпу задыхающихся от тоски будущих мертвецов.
Я, наверно, готов на все. Как смешно звучат эти слова мальчишки. Глупо. Смешно. Обернись. Я все еще тут. Когда ты исчезаешь, когда твое лицо растворяется среди граней реального мира, я пытаюсь сбежать.
Остановка. Несколько человек. Жирные серые хлопья мокрого зимнего дождя. Все сливается в одну большую бензиновую лужу на поверхности Стикса. Безумный Харон прячет в карман железные деньги. Люди набиваются в лодку. Отдают последнее. Спешат в свои маленькие и огромные филиалы извечной тьмы. Они называю это работой, домом, семьей, социальным положением, заботой о будущем, которое кончится трупным окоченением, серьезным подходом к проблемам, которые невозможно решить.
Я не могу сосредоточиться, мне хочется обнять самого грязного из них, хочется набросить удавку на самого счастливого, и вырвать сердце самому обыкновенному, самому серому человеку, так похожему на меня. Я не могу объяснить себе все это. Я больше не понимаю себя. Я не могу привыкнуть к моментам, когда из меня исчезаешь ты.
Я ныряю в память свою, ищу в ней улыбки тех, кто когда-то умел заставлять меня жить. Но что-то выталкивает меня из некрополя лиц, неведомая сила выбрасывает тело мое над водой прошлого, я в ужасе осматриваюсь и понимаю, больше нет ничего. Никаких волн и радужных брызг. Я стою, по горло, по макушку, выше своего роста, в сладковатой паутине бессмыслицы. Она расступается передо мной и смыкается над головой, стоит мне протянуть руку к очередному портрету женщины, запечатленной спиной. Мне больше не место здесь.
Больше не место.
А где оно?
Где найдется несколько квадратных сантиметров материи, чтобы я смог уместить на них свои стопы, и, балансируя над обрывами ненависти, гордыми, злобы, уныния и отчаяния, над ледяными ущельями жадности, зависти и похоти, на миг застыть. Застыть. И смотреть на тебя. Пока ты, немного отвернув голову, будешь смотреть куда-то поверх, в пустоту, сквозь тот туман, в который сочится моя ярко- красная кровь, сквозь то море, к которому я возвращаюсь каждый раз, когда стрелки часов упираются в вечность, сквозь то единственное чувство, которое может оправдать бессмысленную авантюру бытия. Сквозь любовь, от которой почти не осталось меня.