евгений борзенков : Мери Джейн блюз

… попробуйте сравнить с чем-нибудь дым — совершенно пустое занятие, когда это с ним, это он вино, превращённое в дым, пряный грех, да и грех ли вообще, просто первое отравленное яблоко, афганский чарс, он не пьянит, обрывает цепи, что путают по ногам и растут из детства, свобода, это она, сука привередливая; поймал свободу за хайер, так намотай на кулак, оседлай и — увидишь игры теней сквозь стены, скрытый смысл предметов, ожившей кухонной утвари, — подгоревшая яичница и дымящиеся пальцы уводят внимание чуть в сторону, но деревья за окном пускаются в пляс, — и снова похуй мороз, — хоровод, интрига и колоссальная напряжённость, недосказанность между домами, конфронтация стен, затянутый годами диалог, лица домов, их напыщенный вид, глазастые, карие, жёлтые, всё воочию, их пафос, рассуждения о том, о сём, разборки, склоки, скандалы — всё это видишь, бьёшься головой в колокол стен, стенн, стенннн, ннаполненнные сарказмом и иронией крики птиц, умудрённые глаза собак, наглое враньё болтливых котэ;

какафония городских звуков сплетается в змеиный клубок проволоки с шипами, отравленными гибельным блюзом; в музыке ведь что главное, главное — дым, это и есть музыка, под ритм светофоров, ветер ведёт, дым кружит; вмерзаешь в лавочку посреди городского подиума с дымом в руке, тебе аплодируют стоя и ждут перформанса — ты нехотя встаёшь, расстёгиваешь ширинку и щедро писяешь со сцены в благоговейно раскрытые рты: а вокруг жара немилосердно плавит асфальт, ты снова распят на центральном перекрёстке и гаишники отгоняют от тебя мух лопатами, острые глазки девчонок полосуют вкривь и вкось прямо по телу шрапнелью, пулемётной очередью, боевыми, тонкая неуловимая ртуть женских линий, голые танцующие ноги, попирающие покорный тротуар, точёные икры, увитые липкими взглядами, пряный и терпкий запах умирающего времени года; путы на руках и ногах отпадут самисо, бой, и, оттолкнувшись от берега, гонимый встречным ветерком от поребрика к бордюру, против ветра, нарушая законы гравитации, двинешь по встречке, обгоняя ебучие железные гробы, сочувствуя тем, кто томиться в пробках;

тебе почти всё равно, что там на улице — лето или зима — важна память, запах первой учительницы, Мери, марихуаны, приправленный горечью неудач, запах женщины, примятой и пахнущей нафталином и сандалом, ароматными палочками кришнаитов и горелым луком, запах побелевших костяшек пальцев, упертых в стену, когда она движется тебе навстречу всем телом и молочными ягодицами, прожигающими насквозь диагональ сумрачного подъезда, бьётся, стучится в твой пах из последних сил, хрипит, будто сволочь, будто взмыленная, загнанная в конец лошадь…

разве можно сравнить с чем-нибудь это грешное, кочевое счастье, цыганское, превращённое в дым, летучий порох: что можешь дать ему, кроме себя, своих детских надежд, несмелое откровение первых поллюций, разочарования, боли, он искупит все поражения, он примиряет с людьми; часами наблюдая потоки разодетых самодовольных рептилий, снующих по тротуарам, перебегающих улицу, жующих, пьющих, умеющих улыбаться и плакать – приходишь к выводу: остаётся одно из двух – либо освятить их всех, скопом, сразу, с их бредом, глупостью, нежностью, страстью, эти их улыбки, взгляды, полные едкой слизи, движения наэлектризованных трупов, стремление выпятиться, заработать очки, их многомерную грязь – либо война, то есть продолжать, то, что начал, война объявлена, знаю врага, знаю, что с ним делать, знаю, как его победить, куда его деть потом...

Заряжаю обойму, палю из орудий, пускаю дым… яд…

И вот… шёпот, ропот мыслей, они накрывают с головой, шум волны — посмотри, какая вода на ощупь, на слух, как лёгок шелест букв, что разноцветными шариками перелетают из уст в уста улыбающихся ящеров, — вы не поверите, сколько всякой хуйни по накурке лезет в голову, — голоса камней, листьев, разноголосье, разнотравье, каждая травинка отдельна, известна вся их история, тайны, сила – сила травы, мощь, скрытая в неприметном, всё сплетается в дивную, слышную только тебе музыку, снова духовая секция каменных джунглей, городской блюз никогда и никем не рождён — он просто звучит, всегда, ведь город так безжалостно сплошь опутан струнами, а ветер, тот ещё блюзмен, тянет микрофон на себя, падает, но продолжает выть так, что яйца подкатывают к горлу и роешься в карманах в поисках мойки; всё в движении, мелочность, обиды склоки — позади, твоя мысль обретает плотность и контур, скользит вдоль стен, поперёк света, в тень, в конце концов мысль рвётся, её обрывки непреодолимо тянутся вверх, в качестве якоря в твоих руках лёгкий завтрак, хрустальная туфелька проститутки или бутылка напитка, что-то земное, притягательное к земле, всё те же каблучки и мини-юбки, их хохот, девицы, белая продажная плоть, лёгкий, обязательный и не обязывающий флирт, искорки пузырящегося секса в зрачках, в движениях…