Качирга : Космос зовет!

На планете Земля прошло много лет, а космический корабль, спижженый талантливым автором В.О.Пелевиным из фильма «Козерог 1», все еще двигался к Альфе Центавра.
Давно сошедшие с ума командир и инженер беседовали, называя друг к друга то Гагариным, то Юлием Цезарем и вызывая третейским судьей в своих бесконечных, как пейзаж в циклопическом глазе иллюминатора, спорах надувную резиновую женщину, которую каждый называл по своему: капитан — Ксюшей или Аксиньей, а инженер-механик — Иляной.
Космический корабль, а точнее, последняя отделившаяся от него ступень, потерявшая придатки сопел в процессе космической эволюции видов, выглядел как большая горошина, имевшая идеальную аэродинамику, улучшаемую многолетней полировкой космической пылью, с невидимыми изнутри фимозными, в сравнении с изначальной колоссальностью, придатками мини-реактивных двигателей для регулировки маневра и сплошным панцирем серебристых светонакопительных элементов, поддерживающих жизнеобеспечение капсулы и ее бесстрашных обитателей Жореса Копылова и Мариана Гугуцэ. Изнутри космической капсулы в единственный, находящийся в центре относительного потолка, люк виднелась бесконечная карта звездного неба, ставшая для них обыденной, как заплатка на тротуаре.
— Ну и сука этот Виктор Олегович! — после длительного молчания вдруг сказал капитан. — Настоящая сука! Отправил нас в бесконечный полет с вариативным вектором. Теперь каждый, владеющий русской письменностью на уровне начальных классов, взявшийся за тему космоса, написав пару строк, может менять курс корабля.
Капитан также неожиданно замолчал, вперившись в приборную доску — монолитный монитор с отображающимися на нем процессами и массивным «подменю», нависающим вверху экрана. Во рту подсушивало от сладковатой на вкус, вот уже сорок лет регенерируемой из собственной мочи, космической воды. Благо, процессы регенерации были мудро сепарированы — буквы Ж (Жорес) и М (Марианн) на табличках над двумя круглыми, окантованными ассептичной резиной, отверстиями в аппарате позволяли не запутаться его пользователям. Выше, над отверстиями находились два латунных краника, из которых можно было получить регенерированную воду.
— Вы, русские, — большие фантазеры, — глядя на общеизвестный, широко растиражированный еще первыми изданиями, портрет Виктора Олеговича, монотонно забубнил Мариан Гугуцэ. — Если бы Королев был румыном, он бы изобрел реактивную лошадь с золотыми зубами и…
Оценив бесполезность разговора, Гугуцэ замолчал, переключив свой монитор на караоке с песнями Аурики Ротару и, одев наушники, стал беззвучно напевать «Кодрэ мэрджалай…» Достав органайзер с автоматически высветившейся датой, он записал несколько кратких, отшелушенных многолетним опытом ведения космодневника до талантливости, фраз: «Копылов-дурак. Очень хочется мамалыги. Романия-марэ!» и нажал тумлер «Сохранить».
Копылов знал каждую букву наизусть во вложенном Виктором Олеговичем в их с напарником уста диалоге, активирующемся при каждом новом прочтении книги «Звездная Пыль» (изд-во «Эксмо» М. 2017, тир 120000 экз. изд 3-е, с аннотацией автора). Но, видимо, сейчас какой-нибудь студент, доехавший до своей станции в пределах Садового кольца, захлопнул книгу именно на этой странице, и диалог прервался…
Судьба этих космонавтов была странной и бесконечной, можно сказать, бесконечно-странной. По графику сейчас на станции должен был появиться сам Юрий Алексеевич Гагарин, задействованный автором эпизодически, ввиду не утихающего читательского интереса к персоне первого космонавта, являющийся в проекте неким подобием приманки. Мысли капитана Жорэса Копылова были размерены и неспешны, как будто им передавалась природа окружающего их много лет безвоздушного пространства.
Мариан Гугуцэ, механически подумав то же, что и капитан, сняв наушники, поморщился и потянулся к кружке с теплой сладковатой жидкостью, сделал полглотка — нехотя, просто чтобы смочить пересохшее горло. Оттолкнувшись опционными вьетнамками от пола, он перелетел к противоположной стене и потянулся пальцами к кнопкам пищевого вариатора. Заведомо зная результат, Марианн Гугуцэ набрал по буквам «М-А-М-А-Л-Ы-Г-А» и замер в ожидании. На светящемся кварцевом табло, помигавшем в раздумье комбинацией красных букв, высветилось традиционное «ОКРОШКА» и из носика в сосуд-непроливайку, похожий на пластиковую сиську для капельницы, с шумом полилась розовая жидкость «Окрошка орбитальная ТУ69/82**63».
В ожидании завершающей струйки сметаны Гугуцэ поднял глаза к потолку и вдруг… автомат затрясло и раздался страшный металлический грохот. Вместо улыбающегося из-под плексигласа знакомой с детства всем советским детям улыбкой Юрия Алексеевича Гагарина показалось разъяренное лицо мастера Рамаданова, колотящего по люку цистерны полуметровым обрезком арматуры.
— Копылов, блядь! Гугуцэ! Конец смены! Сколько Вас, пидарасов, искать можно?!
В кругляше люка показалась вторая голова — мастера цеха, в котором проходили практику учащиеся ПТУ, будущие сварщики Копылов и Гугуцэ, Марата Абельгазиевича Илюмжинова, молча смотревшего на возящихся на дне железнодорожной цистерны нерадивых учеников.
— Горе мне с тобой, Копылов. Мать твоя приходила вчера в слезах! Просила, чуть ли на колени не падала, чтоб тебя не отчисляли из училища. А ты, Гугуцэ, молдаванин ебаный, у тебя бабушка и восемь братьев, тебе государство бесплатные блинчики-оладьи и спецовку, а ты с Копыловым шмаль в цистерне куришь?!
Рамаданов вновь ритмично заколотил по ребру люка, подгоняя сомнамбулически возящихся друзей наружу.
Наконец, оба вылезли на свет божий — если так можно было назвать внутренности огромного прокопченного цеха, замершего в пересменку, со светящимися под потолком тусклыми желтыми лампочками, казавшимся, нарисованным кистью душевнобольного, пологом неба.
— На выход, блядь, на проходную, скоты!!! — заорал Рамаданов и, когда парни спрыгнули на пол цеха, выдал каждому по обычному сочному подсрачнику пыльным кирзовым ботинком 43-го размера.
На дне цистерны остались лишь пара электродов и раскрытая, выпавшая из-за пазухи Марианна Гугуцэ и ставшая на ребра обложки домиком, книга с непонятным, немного восточным названием на титульной, надорванной при закручивании «гудка» для папиросы, странице — «Омон Ра». И въедливый запах шмали, смешанный с нотками ржавчины, машинного масла и сурика.