Голем : Везучий, подонок! (Фрагмент рукописи)

Часть ПЕРВАЯ. Отточенные скулы фанатика
* * *
Здесь нервы не пощекочут – бегите к порносайтам, коль так припёрло.
Зато изорвут вам в клочья лоскутную пелену страстей, словно в старинном романсе. Занятие безыдейное, но откуда взяться новым идеям в капиталистическую эпоху? Пуст он, пост-модернизм изношенный. Давайте к делу, дамы и господа. Череда происшествий, случившихся с моими героями, отражает непреложный факт: жизнь сама по себе является цепью перерождений. И лучше бы иному родиться грызуном, чем перевоплотиться в изгоя. Блуждая в лабиринтах Фортуны, термиты социума впотьмах прогрызают стены, надеясь выйти к свету и благу, но попадают в старые штольни, дремавшие на будущее либо хранимые прошлым. Что он, этот путь? Игра, движение, случай. Для чего-то ведь были мы рождены, кроме акушерских утех. И непрестанных маминых забот.
«И жизнь уж нас томит, как долгий путь без цели»… да-да, бесцельный путь утомителен, неблизкая цель отталкивает. Что застревает в памяти, а значит, что-то да значит? Пузыри страстей, щенячьи восторги. Шли, помню, юные годы по ребристой конуре берёзовой аллеи, обнявшись с такими же и заплетаясь кедами в подорожниках, похожих на сырые оладьи. Остановясь расчётливо и внезапно, отыскали губами стиснутый рот её, удивлённо раскрывшийся… левая рука прыгнула за спину, под лёгкую кофточку… вот и разобщён щелчком невидимый лифчик… и тронуты, будто ветром, пуговки на груди, и распахнута кофточка, и губы пасутся в нетронутых пажитях девичьих сосков и грудей. Будто собака носом, познавали женщин губами. Нет, не слабенькое зарево ответной страсти – глубоководным кальмаром всплыло иное, крохотное, изуверское торжество: ура! Не сглупил, не сфолил, не струсил. Самое приятное в сексе, не выглядеть идиотом.
Да мало ли вокруг удовольствий…
Череда душевных падений и взлётов постепенно складывалась, а порой и прирастала в прогрессии. Смыслом бытия становилась не цель, даже не движение к цели – оставим иллюзии меньшевикам-плехановцам. Значимым становится лишь проявление чувств, втайне проклинаемых как похоти и пороки, внешне провозглашённых амбициями и страстями. Были ли страсти Господни чем-то всерьёз возвышенным, не скажу. Но ноги Христа, бредущего к подножию Голгофы, определённо были в грязи. Умереть так, чтобы разделить народ на иудеев и жидов! Взятые вместе, они едины, и этот народ евреи. Когда мы сообща, мы тоже тело Христово. Но взятые в розницу, давненько отработанный шлак. Чего хотелось Создателю? Потрогать мир шершавой пядью человечьих эмоций. Полюбоваться искрами, рождёнными Его Огнём, маленькими сомнамбулами наших душ, так недолго парящими над океаном бед, усилий, иллюзорных надежд.

1.

Она же, сука, всем существом своим давала понять, что так и выйдет.
Второго захотелось родить. Случилось, что жили неподалёку, вот и случились.
Тьфу ты, ноги не идут, ползут по ступеням. Уходить под землю, что уходить из жизни. Не место под землёй человеку, будь оно неладно, это метро, насилуешь сам себя – изо дня в день, из года в год. Сева Субботин, прозванный Бароном-Субботой, морщится, спускаясь к пешеходному тоннелю, вырытому у метро «Рыбацкое». Следующие триста метров хотелось бы преодолеть, зажмурившись. Кругом таращатся жмурики, совершенно недвижные либо вяло текущие на платформу. Стены точно из ваты: ни тепла, ни света, ни звука. Потолок тонет в вогнутых сводах. По стенам стынут капли земного пота, им даже скатываться не хочется. Люди тонут в гаме, обувь – в грязи под ногами.

Хм… трудяги ползут, зомбированные шестисоточники, измученные полтора землекопа, сумчатые и тележчатые, с общим лицом, исковерканным заботами о хлебе насущном, подножном, а повезёт, и подкожном. Вдоль стен кариатидами из грязной желчи стоят бомжи, серые и глинистые, как раздувшиеся мокрицы. И рожа у всех одутловатая, мучнистая, бесформенная. Стойте рядом или идите прочь, но только, ради Бога, не нюхайте! Все наследственные либо приобретённые заболевания – не ровня заразе, разносимой помойных дел мастерами. Пара бомжей старательно изображает торговцев, держа пару банных веников или ведёрко краденых яблок. Другие без затей подгребают снизу воздух грязными грабками.
Это не рядовая школота – это аристократы свинства, профессиональные попрошайки. Дачникам до них столько же дела, сколько пробегающей электричке до деревьев за окнами. Но бомжи стоят, проводя час пик в янтарном безвременье, и держат свои веники, точно ружья. Мнимая свобода стиснет в оковах крепче, чем тюремные стены. Вся страна конца 80-х замерла с не вынутой клизмой свободомыслия, размышляя, как быть дальше, дорогая редакция? Старые оковы исчезли, новые пока не выкованы. Чей нынче сапог придавит выю? Может, тюрьму народов сменят на одиночное заключение? Дай ответ, страна – не даёт ответа. Скандируя безостановочно: так жить нельзя!
А жить иначе попросту не умеем.
Один из питекантропов, прерывая Севины раздумья, хлопает его по плечу:
– Курнём, студент, за компанию?
– Ещё чего не хватало! – отвечает Сева, стряхивая чумазую длань.
Грязная лапа бродяги ползёт анакондой из рукава и, протянувшись к Севиной курточке, обрывает накладной карман с начатым «Беломором». Вот гадёныш, сам себя угостил, размышляет Сева и невольно вздрагивает: кольцами вокруг расходится гогот. Сева скашивает глаза и наблюдает прочих архаровцев. Рожи всё преотвратные, заплывшие, с чёрными подглазьями и потрескавшимися губами. Пытаясь успокоиться, Сева переводит взгляд к настенному фонарю и в отражении пыльных стёкол кое-как отыскивает себя. В лоб ему уставился тридцатилетний ботан, упитанный и кучерявый, в очках, с широким лицом, припухлым ртом и неопределённым носом. Нос разбит не однажды, кое-как и сросся. Вздохнув, Сева опускает на пол багаж, вечный мешок заплечный и подругу-гитару. Схватив за грудки, он бьёт оборванца затылком в стену. С вызовом поворачивается к дружкам. Но те лишь отворачиваются: наших бьют? гавно-вопрос, здесь и не такое видали… ворюга издаёт негромкое «х-хек!» и вяло съезжает на пол.
Из его ладони сыплются раздавленные папиросы. Сева, досадливо морщась, подымает пачку. Отряхивает, суёт в боковой карман: чёрт, вот невезуха! Раскрошатся в труху. И без того от «Беломора» разит дерьмом, будто куришь не табак, а старые носки ассенизатора. Бродяга открывает глаза. Пробует подняться. Двое его приятелей, стараясь быть незамеченными, обходят Севу с боков… ну?! Компания вздрагивает, а с ними и Сева.
Раздаётся протяжный женский вопль:
– Люся… да Люся же!!! Беги за Виталичем! Человека убили!!
Сева оторопело смотрит по сторонам. Кажется, говорят про него…
Народ, скашивая налитые кровью глаза, несётся к платформе и, как повелось, безмолвствует. Бродяге, сидящему у стены, к утратам не привыкать.
Потирая затылок, он цедит сквозь осколки зубов:
– Ах ты, сволочь! Свезло тебе, фраерок. Ничего… Бог даст, ещё свидимся.

Севе свезло, вы слышали?
Рогоносцу, отымевшему с горя жену приятеля, обрюхатившего Севину супругу? Такой вот, граждане, мезальянс. В припадке истерического веселья Сева запрокидывает голову так, что капли с потолка срываются прямо ему в лицо, и гогочет: везунчик, а-а!!! лаки-мазафакер! Властелин, бля, сноса и прикупа. Падающие с потолка капли дребезжат теперь так, что хочется заткнуть уши и поубивать недвижных бомжей. Сева тянется к выходу со словами: вот уроды, мне бы ваши заботы! Этой фразе суждено стать пророческой. Именно в эти дни Севино благополучие получило пробоину, не совместимую с жизнью, и угрожающе кренится, обещая пойти ко дну… пора, пора бы на выход! Во всех смыслах.
Впрочем, выйти Сева не успевает.
Дальний конец тоннеля начинает крениться книзу, напоминая киношный «Титаник». Все, кто вовремя не утёк, съезжают во тьму и растворяются в клубах серого, сырого тумана. Крен растёт, грязный пол всё сильней скользит под ногами. Сева борется с ним в полу-приседе, пытаясь затормозить – но всё напрасно, мольбы и слёзы. Проехав, Сева молча слетает в бездну… но успевает, чуть ли не кончиками ногтей, вцепиться в какую-то склизкую планку в конце трубы. Слава Богу, дух можно перевести! На краю ямы появляется давешний бомж и с хохотом начинает отдирать от планки скрюченные Севины пальцы. Сева пытается кричать, но слов не слышно. Через минуту-другую он срывается в чугунную тьму...

2.

Всего лишь эсэмэска, Суббота. В офисе посетитель.
Проснись, толкнул себя Субботин, не то разбудишь храпом всех членов Ассоциации. Ошеломлённый видением из прошлого, Всеволод Субботин – крепкий мужчина с правильным лицом, перебитым носом и проседью в беспризорных кудрях – кое-как унял сердцебиение и в который раз пожалел, что бросил курить. Дело сделано, позицию его поддержали – Гильдия риэлтеров не вольёт свои ряды в Ассоциацию специалистов недвижимости. Сейчас бы две-три затяжечки, и не «Мальборо» задрипанное, только «Кэмел»! Крепкий, бескомпромиссный… настоящий корабль пустыни. Зачем тебе свара ассоциатов, Суббота? Затем, что не нужны они Городу – ни Гильдия, ни Ассоциация. А независимые менеджеры кое-где пригодится. Городу незачем знать своих героев.
Если, конечно, вместо работы спать они на совещаниях не начнут.
Пойду в буфет, решил Субботин. Кончайте с резолюцией без меня.
– Два вторых без гарнира, салат с капустой, три компота! И булочку.
Кассирша обсчитала его с хорошо поставленным равнодушием. Рублей на семь-восемь, прикинул Субботин. Надо бы замолвить ей пару ласковых, но сон из прошлого покидать мозги не торопится, словно о чём-то предупреждает. Субботин поставил на стол поднос, бросил рядом чёрную кожаную папку, с которой не расставался. За соседним столиком металась сутолока: двое рылись в карманах третьего. Нет-нет, аппетит так легко испортить – и грайте сами.
– Это не ваш бумажник? – треплет его за плечо крепыш, похожий на бодигарда.
Любые силовики нынче – бодигарды сильных мира сего, мелькает в голове у Субботина. Он озирается: крепыш указывает пальцем на соседний столик с лежащим в центре пузатеньким портмоне из коричневой кожи.
Субботин пару мгновений косится на портмоне, затем спохватывается:
– Да нет же у меня кошелька! Не ношу… не имею такой привычки.
Но имеется, талдычит внутренний голос, дурная привычка рассовывать купюры по карманам, а мелочь ссыпать в футляр для ключей. Субботин вновь развернулся к столику со своим подносом и чёрной папкой, но папка показалась странной… тень, что ли, какая-то пролетела. Открыл – лежит сверху незнакомый зелёный файлик. Много букв… поедим, потом разберёмся, решил Субботин – да щас! В нагрудном кармане очнулся мобильник, вихляясь и жужжа, как заспанный майский жук. Пожав плечами, Субботин принял вызов судьбы, озвученный голосом институтского приятеля Гарика:
– На собраниях всё готовы профукать, Барон. Страну уже просвистели! Моду взял, понимаешь, дебаты вести. Ответь, сукин кот! Соври, что рад меня слышать!!
Субботин что-то промычал в ответ, надеясь, что это будет расценено как приветствие.
В ответ раздался бомжацкий гогот. Вот гад настойчивый, тиран-ветеран…
– Ты лучше вот что, – продолжал невидимый собеседник. – Дело есть… не откажи, старый! Понимаешь, племянник вернулся из Гарварда. Рвётся в родные палестины, хочет пороху делового понюхать. Вынь да покажь ему, что за хрень такая, российский бизнес! А откуда бизнес в «Резинке»? Артель «Напрасный труд»! Не при делах мы ноне, повышаем культуру отечественного латекса…
– Да ладно! Вы-то как раз… э-хм.
Субботин даже замычал с досады на собственную оплошность. На кой чёрт трепать языком? Так, выяснил кое-что о трудовых буднях Гарика во Всесоюзном Институте Каучука. И точка… да переключайся же, чёрт!
– На хрен он сдался мне, отрок багрянорожденный? Чего ты хочешь, Гарик? Чтобы я его в Думу упёк? Там нет никакого бизнеса! Ни таможни, ни контрабанды, ни Верещагина… одна сплошная коррупция. Кристально чистая, как финская водка.
– Какая, к аллаху, Дума! Что ему там делать с чиновниками? Сидеть, как пудель, и водку жрать? Молод ещё! Поднатаскал бы ты Генку в недвижимости. В поле сходит, с клиентами пообщается. Продаст пару-тройку квартир, сам глянет, что к чему. Интересно у вас! Даже весело, сам же как-то рассказывал.
– Угу, обхохочешься… ну ладно, подумаю. Только предупреди племянничка, язык придётся держать за зубами! Я болтунов в печку ставлю, ножками босыми на угли.
– Всё понтуешься… и впрямь утечки боишься? Ну, так возьми расписку! Или организуй, хе-хе, форму доступа, – в голосе Гарика слышится явное облегчение.
Похоже, племянничек нос совал и в дядюшкины делишки, злорадно ухмыльнулся Субботин. Хм, привыкнет, надо будет расспросить невзначай. Любая информация о Гарике – не лишняя! В «Резинке» пахло не только тальком, но и крупным инвестором.
– Стой, стой! – спохватился Субботин. – А что мне за это будет? Изделие номер два самонадевающееся, не изнашиваемое, из латекса? Носи, дуся, не снимай…
– Чудак-человек! Да я бесплатно офисного раба предлагаю! Дрессированного по последнему слову техники. Готов землю рыть! Пареньку не терпится доказать, что после долбаного Гарварда можно всё здесь перевернуть. Дурачок еще… ничего! Звездюлей навешают, потрётся в коридорах власти – глядишь, поумнеет. Если раньше ни во что такое не влезет! Но на то и ты у меня, Барон-Суббота, чтобы соплякам задницы прикрывать. Имей в виду: братец мой двоюродный, папенька Генкин, по-прежнему в министерстве… помнишь, в каком, надеюсь! Расчёт на месте.
«На то и ты у меня, Суббота». Вот чёртов пижон! Ну-ну, досмотрим кино.
– Щедрый ты что-то нынче, работорговец. Не к добру это! – сказал Субботин деланно ворчливым тоном. – Небось, опять начнёшь что-нибудь клянчить? Собачку, случайно, не надо выгулять? Аспирантку переселить на Институтский проспект… или прямо на кафедру?
– Какое там! Не те пошли аспирантки! Тебе не понравится. То ли дело… теперь, кто девочку поит, тот её и танцует! Синтезы одни на уме, плюс никакого полета мысли. Ну, вымучишь с неё минетик… зря только время гроблю. Податься, что ли, в шоу-продюсеры? Вот где размах! Тамошние девочки тоже в постельных делах ни бум-бум, зато какой экстерьер!
Кобель ты беззубый, подумал Субботин. Не покусаешь, так засосёшь кого-нибудь до смерти. Почуяв неладное, Гарик заспешил, посерьёзнел:
– Ну, всё. Некогда с тобой… Лора ждёт, мы ужинаем с проректором. Кстати, дал я племяннику твой адрес и телефон… но велел тебе не звонить! Так что Генка, скорее всего, в подъезде, на пороге трётся. Ждёт, когда к себе пригласишь. Всё-всё – бывай, Суббота! Не проспи, завтра воскресенье, хе-хе…
– Постой-постой… как на пороге?! – спохватился Субботин, понимая, что старой хохмой разговор и закончится. – Я ещё ничего не решил! Тьфу ты, пропасть!
Но трубка уже молчала.

3.

Пришлось отдать визитёра, полузабытого в офисе, на растерзание Люське.
Придя домой, Всеволод Борисович с сомнением посмотрел на папку: откуда прибыток? Слямзил во сне у соседа по конференции? Но вместо того, чтобы сесть и разобраться в тексте, Субботин решил приготовить кофе. Скоро из экспедиции приедет Вера, приёмная дочь Субботы, а тут этот пацан… ох, нехорошие одолевают предчувствия. Зажужжала старая кофемолка. Насыпая в ароматный, с бурой смолистой шапкой кофе специи – молотый перец, соль и корицу, Субботин заново переживал выкрутасы Гарика на финише их совместной карьеры. В лоскуты порвать холёную морду! А впрочем, Бог с ним… недолго осталось. Помрёт на бабе. Так или иначе, но Гарик остался должен, зато названивает теперь, как ни в чём ни бывало. И рвать с ним незачем. Полезен он, гад ползучий. А чудом ведь с цирконием обошлось! Везунчик, Барон-Суббота… Жаркое было время, самое начало 90-х. Субботин нехотя оторвался от воспоминаний. Остывший кофе выплеснул в раковину и прислушался: да, это был короткий, деловой стук в дверь.
Поздно думать, барин, надо что-то решать…
– Иду-иду! – сказал Субботин, поддевая ногами шлёпанцы.
Так было хорошо одному… на тебе, племянник пожаловал! Гость незваный – даже скорее, гостинец. От старого и закадычного врага. Что-то вроде горячей булочки к ужину. С марципанами и цианистым калием. Спешит, однако, гостинец! По всему видать, борзой фраерок. Правильно, что стучит, лишь бы в сторону не постукивал, хмыкает на ходу Субботин… звонкам в дверь он сам не доверяет. Субботин вышел в прихожую и, щёлкнув замком, распахнул дверь.
На пороге стоял Андрей Губин.
Бывший тенор из телеящика, ежели невдомёк. Не до грибов мне гламурных, Петька. Вы жёстко ошиблись дверью, хотел отпугнуть Субботин. Но мнимый Губин, улыбнувшись, протянул Субботину ладонь с растопыренными пальцами и сказал:
– Здравствуйте, Всеволод Борисович! Я – Рогачёв, Гена Рогачёв из Москвы. Дядя-Гарик должен был позвонить! Хочу к вам на работу устроиться.
– Здравствуйте, Гу… Гена! – отозвался Субботин, пристально разглядывая «гостинец». – Зовите попросту, как своих: Всеволод Борисович, или можно «шеф». Хотя нет, от «шефа» меня тошнит. А Гарик, он тот ещё… много кому должен и постоянно звонит!
Спохватился гостеприимный хозяин, на пороге стоят – пожал-таки гостю руку и пригласил в квартиру. Странное дело, в прихожей вошедший уже не напоминал бывшую телезвезду. Мальчик невысокий, крепенький. Держится уверенно, озирается исподтишка.
Лицо открытое, как у всех, кому есть что скрывать. Подбородок округлый, чуть заостренный, отточенные скулы фанатика. Глаза светло-серые, выпуклые – любит быть напоказ. Коротконог, но мускулист, двигается, как на шарнирах… единоборец?

Гость играючи прошёлся по комнате. Скользнул взглядом по книжным полкам, старенькому компу, такому же потёртому видеокомплексу и вроде бы заскучал. Интересно, зачем такому упакованному поцику чей-то бизнес, размышлял Субботин, опять возясь с кофемолкой. Шёл бы к папе, в министерство. Или к маме… в банк, кажется. Похоже, здесь имеет место домашний конфликт, и это хорошо. Может, не так всё и плохо. Гость и хозяин присели за кухонный стол. Субботин, не спрашивая, налил по чашечке кофе. Подвинул бублики и свежие донатсы – пухлые, как щёчки деревенской красавицы. Несколько минут за столом царило молчание. Мужчины ели и пили кофе. Первым оживился гость. Покрутил головой, осмотрелся по стенам:
– Спартанское у вас убранство. Один живёте? Но были, видать, женаты!
Рогачёв подмигнул Субботину и с хрустом разломил бублик.
– Трижды. Но всё – неудачно! – сказал Субботин. – Э-э, да ты почём знаешь?! Гарик просветил? Смотри, какой шерлок-холмс...
Вот наглый поц.
По мысли голландца Ламбера, размышлял Субботин, склонность к преступлению кроется в натуре преступника либо заложена в его благодетелях. Не отослать ли мне гостинец обратно к дядюшке? Субботин открыл было рот, чтобы выставить нахала за дверь.
Но гость опередил:
– Нет, это информация не от Гарика… я по интерьеру сужу! Он у вас такой весь… подобранный, как солдат на плацу, закрытый от посторонних. А женской рукой не пахнет, хоть пол везде чистый. Цветы почти засохли. Сурово, но упорядоченно! Похоже, брали уроки по поддержанию быта. Или, может, домохозяйка… В общем, это предположения. Зарядка для ума, так сказать. Не сердитесь!
И Гена Рогачёв искательно, но с долей иронии, заглянул Субботину в глаза. Отхлебнул кофе. Улыбнулся с нескрываемым удовольствием… зажмурился. Словно кот на завалинке. Сработаемся, заключил Субботин. Молодец, пацан!
Почти пронюхал про тётю Хесю.
– Чужеродная квартира, согласен, – сказал гостеприимный хозяин. – От алкаша одного досталась. Ну, перебрал её чуток по углам. Так и живу.
– А алкаша, конечно, вывезли на помойку, да и… ой, простите! – в шутливом ужасе Рогачёв прикрыл рот ладонью. Ладонь, кстати, внушала доверие. Была она маленькая, но костистая и крепкая. При случае определённо могла собраться в кулак… да только на кой они, подобные случаи?! Верин ровесник, вот что плохо.
Прервав себя, Субботин ответил:
– Наоборот! Привез однажды сюда, в эту помойку, алкашову дочь. Она, хоть и через силу, но отца пожалела. Отскребла перед смертью, отнянчила, потом уж и схоронила. Ну, а алкаш, чуя, что помрёт, в знак благодарности отписал мне квартиру. Дочка-то на папино жилье не позарилась (сколько же дискуссионного пороху пришлось на это убить, вскользь подумал Субботин). Издалека дочурка приехала, из ЮАР. Страшновато ей здесь показалось. Одного крысиного помёту я столько вывез – колхозу хватило бы на удобрения!
– Круто! А еще алкаша нет у вас на примете? Я бы от родаков уехал.
– Сам заработай! Ишь, дятел: Гарвард окучил, а про халяву не позабыл! Закончили кейф, гуляем в офис, стажёр.
Хозяин квартиры встал из-за стола, давая понять, что завтрак окончен.
– Сегодня же выходной! Уик-энд. Кто же работает по выходным? – изумлённо спросил Рогачёв, но всё же поднялся и, пожав плечами, вышел в прихожую. Субботин сложил посуду в заткнутую пробкой раковину, залил водой с гелем для мытья посуды и заглянул в гостиную. Переложил зелёный файлик из папки в портфель и принялся одеваться.