Шева : Fool on the Hill

…Да-да, все верно. Та самая вещь из Magical Mystery Tour. Вторая на первой стороне винилового диска.
Одна из лучших вещей психоделического периода Beatles.
Так он считал.
Ключевым в названии, безусловно, было слово Fool.
Дурак.
То, что «на холме» — это уже было вторично.
Fool on the Hill.
Точнее не скажешь.

…По прошествии нескольких десятков лет, когда в жизни все окончательно улеглось и устаканилось – по крайней мере, так виделось со стороны, он понял, что из рок-грандов юности, если вынести «за скобки» Beatles, больше остальных ему все-таки нравился и продолжает так же нравиться Led Zeppelin.
Да, и Deep Purple, и Uriah Heep, и Queen, и Genesis, и Black Sabbath и другие ребята были, безусловно, оригинальны, необычны, сильны и хороши, особенно в сравнении с комсомольскими ВИА тех лет, но вот душой он почему-то прикипел именно к Led Zeppelin.
Может поэтому, может — в силу каких-то других причин, а может быть — и чувств, возвращаясь домой после свиданий с ней, своей маленькой, как ее называл, он всегда поступал по давно установленному им же ритуалу.
Неспешно ставил на журнальный столик коньяк, нарезал скупую символическую закусь. Хотя часто обходился и без нее.
Чтобы лучше прочувствовать послевкусие встречи.
Находил в своей коллекции в тысячу компактов двойник Led Zeppelin «Mothership» две тысячи седьмого года. Тот, в котором, по мнению Пейджа, двадцать четыре лучшие вещи группы.
Затем CD-плейер с довольным тихим шорохом втягивал в себя первый диск.

А дальше…дальше он просто растворялся в любимой музыке и воспоминаниях о сегодняшнем вечере.
С маленькой.
Конечно, он никогда не прослушивал за вечер оба диска, но даже те несколько вещей, в которые он с головой окунался, погружали его в нирвану, очередной раз заставляя удивляться таланту, изобретательности, мощи и удивительной выверенности и точности аккордов.

Наглая, брутальная, с фирменным Пейджевским звучанием гитары Good Times Bad Times, резкая, неожиданная, заводная Communication Breakdown, загадочная, космическая, вводящая в транс брэндовая Dazed and Confused, невыносимо нежная и вместе с тем взрывная Babe I‘m Gonna Leave You, легендарная и удивительная Whole Lotta Love, почти джазовая психоделическая Ramble On, тягучая и упорная Heartbreaker, лихая, хулиганская Immigrant Song, мастер-класс блюза — Since I‘ve Been Loving You, настойчивая Black Dog, несколько заунывная, но все-равно классная When the Levee Breaks, энергичная Over the Hills and Far Away, удивительная по мелодичности D‘Yer Mak‘er, философская No Quarter, задорная Trampled Under Foot, тяжеловесная Houses of the Holy, трагическая Achilles Last Stand, вроде и незамысловатая, но с внутренним стержнем In the Evening, фантастическая по красоте и душевности All My Love…
Почти никогда не слушал только две вещи — Stairway to Heaven и Kashmir.
Почему?
Да потому что считал, что их надо слушать только точечно, отдельно. Ибо каждая из этих вещей была отдельным микрокосмом, отдельным миром.
Очень дорогим для него.
Будто синопсис молодости.

А когда в душе колготились кошки с выпущенными когтями — потому что вечер прошел не так, как хотелось, когда в сердце саднила пресловутая заноза ревности и подозрения в обмане и лжи, он брал такой дорогой для него фотоальбом о Led Zeppelin и начинал медленно перелистывать страницы.
Внимательно рассматривая на фотографиях даже мельчайшие детали.
Совсем пацанячьи лица ребят в «доLedZeppelin‘овский» период — в цветастых рубашках и приталенных пиджаках молодежной моды тех лет; фотки первого турне в Штатах, сделавшего их знаменитыми; Бонэм в своей знаменитой кожаной ковбойской шляпе; потрясающие прически Планта и Пейджа, которым обзавидовался бы и Карл Маркс; такая юная и такая вызывающе сексуальная четырнадцатилетняя Лори Мэддокс, от которой потерял голову Пейдж жарким июнем тысяча девятьсот семьдесят второго в Лос-Анджелесе; широченные кожаные пояса Планта с огромными вычурными бляхами; Пейдж с закрытыми в экстазе глазами, «выдающий» соло на своей знаменитой гитаре с двумя грифами постPhysicalgraffity‘евских времен; он же в высоких ботфортах, черной рубашке, офицерском галифе и эсэсовской офицерской фуражке с высокой тульей на концерте в Штатах; вечно голый по пояс, демонстрирующий густо заросшую грудь и живот Плант; изредка улыбающийся, но обычно задумивый Джон Пол Джонс с удивленным выражением лица – Что это вы, мол, творите такое, ребята?; знаменитая фотография двадцать восьмого ноября тысяча девятьсот семьдесят девятого года в отеле Waldorf в Лондоне.
Чем знаменита?
Джонс, Плант и Бонэм, без Пейджа, стоят со статуэтками очередной музыкальной награды.
Из их троицы притягивает к себе внимание Бонэм.
Именно его статуэтка «горит» как солнце, отражая вспышку чьего-то фотоаппарата. Глаза его опущены, но выражение лица — необычайно для него серьезное и задумчивое.
Будто какая-то мысль точит его.
Как чувствует, что жить ему осталось меньше года…

Но перед тем, как окончательно провалиться в сон, он всегда открывал первую страницу альбома.
Почему?
Да предельно простая, можно сказать, смешная, или даже дурацкая вещь.
Округлым девчоночьим почерком на первой странице было написано – С Днем рождения! Дорогому Вовочке от Каринки.
Прямо по классику — Дорогой Эсме — с любовью и всякой мерзостью.
И сразу на душе становилось тепло, уютно, покойно.
Ведь было, было…
Артефакт любви.
Блядь…

- А что она?
- А она и не знала об этом. Двадцать лет. Ветер в голове. Да и что ей?
Ей — еще подниматься.
На холм.
Вот он — уже… давно там.
Жизнь так хитро устроена, что у каждого — своя дорога.
И лестница в небо…