Khristoff : Языковой барьер

***
В вагоне, как обычно, Лапушев сел у окошка. По привычке огляделся, потом навалился лбом на стекло и стал не то дремать, не то мечтать, лениво глядя на пейзаж за окном. В начале, было видно только шоссе, огороженное высоким серым забором, да крыши домов за ним. Но скоро шоссе свернуло в сторону, и поезд выкатил на большой пустырь, покрытый низким кустарником и редкими постройками непонятного предназначения. На дальнем конце пустыря виднелись силуэты многоэтажных зданий с торчащим над ними башенным краном. В целом, картина очень напоминала родное Подмосковье, отчего на душе у Лапушева в этом месте всегда теплело, и он вспоминал родные места, стараясь выхватывать из памяти какие-нибудь приятные моменты из своей прошлой жизни. Сегодня ему вспомнилось, как он уходил в армию в далеком 1983-м году. Как их команду пришел провожать весь поселок, сгрудившись на платформе. Из соседней части приехал оркестр и играл военные марши, а провожающие пили водку, смеялись, плакали, обнимались и неустанно давали советы призывникам как лучше и спорее пройти службу. Наконец, когда объявили посадку, и матери, растолкав всех, бросились со слезами на тонкие шеи своих чад, оркестр заиграл «Прощание Славянки». Лапушеву навсегда запомнились эти мгновения: залитое слезами лицо матери, семенящей за медленно уплывающим окном вагона, шагающий рядом с ней с папиросой в зубах отец, и натуженные лица оркестрантов, выдувающих из блестящих труб знакомое каждому русскому человеку, «пам-пам, пар-ам-парам, пам-пам, парам-параам…». Незаметно для себя Лапушев заиграл мелодию на губах, имитируя звуки оркестра. Потихоньку он увлекся, «выдувая» губами все более сложные звуки, меняя их тональность, надувая и сдувая щеки. Неожиданно, комбинация надутых щек и плотно сжатых губ завершилась таким образом, что вместо музыкального звука получилось нечто совсем даже и немузыкальное, нечто очень похожее на звук, который издает организм, раздираемый газами. Смешавшись, Лапушев оборвал мелодию и осторожно скосил глаза посмотреть, не обратил ли кто внимание на тот конфуз, что случился с ним. К его большому смущению, соседка по скамейке, недовольно поджала губы и вроде как даже слегка отсела от Лапушева. Взяв в толк, что она определенно неверно его поняла, и теперь, чего доброго, всю дорогу будет невесть что о нем думать, Лапушев решил, что лучше ему все самому объяснить и снять таким образом так некстати возникшее напряжение. Тем более здесь, в Америке, как он для себя уяснил, незнакомые люди запросто вступают в короткие дружелюбные беседы. Набравшись духу, Лапушев обратился к женщине.
- Извините, — стараясь смягчить свой акцент, и как можно шире улыбаясь, сказал он.
- Простите? – соседка настороженно улыбнулась в ответ.
- Я говорю, извините. Я тут нашумел немного.
- Нашумели? О чем это вы?
- Ну, только что вы слышали такой как бы хлопок. Ну не хлопок, а такой как бы…, ну хлопок почти. В общем, вы только не подумайте, что это было то, на что это похоже. Это я губами, понимаете?
- Нет, не понимаю. О чем вы мне тут толкуете? — соседка определенно напряглась и Лапушев, стараясь загладить ситуацию, лихорадочно пытался вспомнить перевод к слову фыркнуть, но ничего на ум не лезло. Тогда он попытался придумать что-то подходящее взамен слову «fart», которое казалось ему грубым и не совсем точным. Но и здесь словарный запас подвел его, и Лапушеву пришлось обходиться тем, что крутилось в голове.
– Ну, вы могли подумать, что я пернул только что. Но это не так. Я не пердел. Это я ртом, то есть губами так сделал. Пернул, но ртом, не задницей. Хлопок в общем такой.
- О чем вы вообще говорите?! Мне нет никакого дела до всего этого. Просто оставьте меня в покое, Ок? – Женщина возмущенно дернула плечами, и уставилась в телефон.

Удрученный, Лапушев посмотрел на соседа напротив – здоровенного черного парня. Но глаза того не выражали никакой надежды на то, что в их хозяине Лапушев сможет обрести моральную поддержку. Сказать по правде, они вообще ничего не выражали, и Лапушев снова стал смотреть в окно, стараясь больше не думать об этом досадном инциденте. Однако не прошло и минуты, как Лапушев почувствовал сильный и очень неприятный запах, в источнике которого сомневаться не приходилось: кто-то не сдержал себя и выдал коварного «шептуна» прямо в толпу (пассажиров в вагоне в этот момент собралось прилично). Что ж, если он хотел таким образом подшутить над Лапушевым, то ему это удалось выше всякой меры. Соседка сморщила свой нос и тяжело вздохнула, кто-то за спиной Лапушева протянул «О, Господи!», послышались шорохи, чиханья и кашель. И лишь черный парень напротив пару раз моргнул своими огромными глазами, как бы показывая, что он жив и способен воспринять этот запах. Лапушев густо покраснел, как будто это он на самом деле был виновником этого обонятельного кошмара. Посчитав своим долгом объясниться хотя бы с соседкой, он снова заговорил с ней на своем ломаном английском.
- Извините, — громче чем нужно, сказал он, – Но это не я!
Отпрянув, женщина вытаращила на Лапушева глаза, полные отвращения и ужаса. «Не верит», мелькнуло в голове у Лапушева, и он продолжил объясняться с новой силой, пустив в ход весь свой словарный запас, который, к слову, от волнения опустел в раз на три четверти.
- Вот сейчас кто-то на самом деле пернул. Это верно. Но тогда, когда я первый раз извинился, то это я пердел, но только ртом. Понимаете? Как лошадь губами пердит, так и я. А вы подумали, что я жопой напердел (Лапушев помнил только самый грубый вариант обозначения этой части тела), верно? И ошиблись. Я это ртом сделал (тут он еще раз пукнул губами, чтобы она поняла, о чем он ей толкует.)

Все это время, пока Лапушев говорил, он сам того не замечая, непрерывно наращивал тембр своего голоса и сильно жестикулировал, как будто разговаривал с глухонемой. Женщина отшатнулась от него и тонким голоском пропищала:
- Оставьте меня в покое! Просто оставьте меня в покое!
- Ок, ок! Без проблем. Просто я хочу, чтобы вы поняли – я не пердел? Понимаете? Если не верите, то можете проверить. Я не знаю как. Но, ведь можно, я думаю. Айподы вот изобрели, так что датчик какой-то есть наверняка. Или… — Тут Лапушев вспомнил шутку, которая, как ему показалось, очень удачно разрядит обстановку – …в детстве мы с ребятами играли в такую игру; кто-то из парней пернет, а ведущий потом нюхает жопы у всех, и определяет кто. Если угадает, то он победил. Знаете, очень смешно было. Так что, если хотите, можете мою дырку в жопе понюхать, но я шучу, конечно. Я сам могу ее понюхать. То есть я имею в виду, что никто ее не хочет нюхать. Вернее не будет. Но…. Не знаю даже что еще…. Так что, в игру будем играть или датчики найдем? Как же вам еще объяснить, что это не я…. – Лапушев уже совсем растерялся и позабыл все английские слова, какие знал. Он и по-русски начинал забывать, как говорить, и с ужасом стал осознавать, что его никто решительно не понимает, а, напротив, пассажиры рядом заметно обеспокоились и даже безучастный малый покачал головой и вполголоса пробормотал, обращаясь скорее к окну: «Еб твою мать, парень, что ты творишь. Что ты, еб твою мать выделываешь». В отчаянии Лапушев бросился в последний штурм, отстаивая свою честь.
- Да поймите, не я это делал. Понимаете – не я! Я никогда не пержу жопой. Это кто-то тут насрал, а я причем? Чего вы на меня все уставились?! Вот нюхайте, — он провел пальцем по штанам сзади и сунул его под нос перепуганной соседке, — нюхайте! Пахнет?!
В этот момент женщина вскочила на ноги и истошно завопила:
- Помогите мне!!! Кто-нибудь помогите мне!!!
Тут же в проходе между двумя сидениями возник крепкого вида белобрысый парень с характерной военной стрижкой.
- Что случилось, мэм?
- Это сумасшедший, Господи, это просто сумасшедший!!! Помогите мне! О Господи! — соседка, не то и правда перепуганная, а скорее опьяненная таким внезапным вниманием со стороны людей и в частности со стороны дюжего хлопца, начала входить в истерический транс. Парень бережно обнял ее за плечи и протянул бутылку воды.
- Не волнуйтесь, мэм. Я офицер военно-воздушных сил США, обстановка полностью находится под моим контролем. Сядьте и выпейте воды. Эй, кто там, парни! Передайте машинисту, что у нас тут ситуация, пусть вызовет полицию. Кто-нибудь, позвоните в 911, немедленно!
- Не надо полицию! Я все объясню… — начал было перетрусивший Лапушев, но офицер весьма неделикатно его оборвал и решительно усадил на место.
- Эй парень, просто заткнись, ок? Просто сиди молча, иначе мне придется применить физическую силу, ок? Мы все едем до следующей остановки, и там с тобой будет разбираться полиция, ок?
- Ок, — промямлил Лапушев и чуть не плача затравленно посмотрел по сторонам.
Все уставились на него с нескрываемым осуждением и гордым презрением. Лишь пассажир напротив все так же безучастно глядя вперед, чуть покачал головой и снова тихо сказал самому себе: «Ну и набрал же ты себе хуйни, браток, это же просто усраться можно с того, как ты себе жизнь испортил».
На остановке их уже ждали, как положено: карета скорой помощи, пожарный наряд и несколько полицейских машин. У всех ярко горели «мигалки», платформа была очищена от посторонних. Первой вагон покинула хныкающая уже скорее для проформы женщина, которую увели врачи. Потом попросили выйти всех пассажиров, и только после этого в вагон зашла пара полицейских и направилась прямиком к Лапушеву. Один из них обратился к нему с механической вежливостью робокопа:
- Сэр, Вам следует положить обе руки на спинку этого сидения и раздвинуть ноги. Это понятно, сэр?
- Да это просто какое-то недоразумение! Я сейчас все объясню…. Я ведь просто напердел… Я… – Лапушев двинулся навстречу полицейским, что, как он понял мгновением позже, было в корне неверно. Оба полицейских стремительно расстегнули кобуры и встали в бойцовские стойки. Один из них что-то быстро сообщил по рации. Другой, держа руку на рукоятке пистолета, угрожающе выговорил Лапушеву:
- Сэр, мне надо, чтобы вы медленно положили свои руки на спинку этого сидения и раздвинули ноги. Не пытайтесь делать резких движений, это понятно?
Лапушев покорно исполнил требуемое. Тут же полицейский с удивительной проворностью подскочил к нему и, больно заломив руки за спину, защелкнул на его запястьях наручники, не забыв продиктовать легендарные слова про молчание и право на адвоката.
***
В полицейском участке, куда его привезли, Лапушева сразу стали допрашивать. Правда, на этот раз он не стал ничего мямлить сам, а сообразил попросить для себя переводчика. С помощью переводчика он и узнал, в чем его обвиняют.
- Детектив говорит, что вы угрожали этой женщине и пытались совершить с ней противоестественные действия сексуального характера.
- Я ничего не пытался совершить. Я просто нечаянно пукнул ртом и решил извиниться. Но она не стала меня слушать. А когда кто-то пукнул, извините, по-настоящему, то все подумали, что это сделал я. И тогда я попытался объяснить всем, что все это какое-то недоразумение, но видимо, меня не так поняли.
- Детектив говорит, — продолжал переводчик, — что у него есть сведения потерпевшей, которая утверждает, что вы хотели ее заставить нюхать свой задний проход и даже принудительно заняться с ней анальным сексом, изображая из себя жеребца.
- Я? Нет, я такого не говорил, что вы! Я просто показал ей, что я пукнул ртом, ну как лошадь фыркает, но как это на английском сказать, я не знал и показал жестами.
- У детектива есть показания очевидцев, которые утверждают, что вы неоднократно приставали к этой женщине.
- Я?! Я не приставал клянусь! Спросите у негра! — воскликнул Лапушев, но тут детектив очень недовольно сообщил переводчику, впрочем, Лапушев и сам понял смысл сказанного, что данный термин запрещен к использованию в США и подозреваемому следует тщательнее подбирать слова, а еще лучше обратиться к услугам адвоката. На этом допрос был окончен, и раздавленного горем и страхом Лапушева отвели в камеру.
Через час его снова попросили к детективу, который сухо сообщил, что он может идти, так как мистер Робсон дал свои показания в пользу Лапушева, тогда как потерпевшая уже отказалась от своего главного обвинения и свидетели с ее стороны не были прямыми очевидцами всего инцидента, а присутствовали только в конце. Не веря своим ушам, счастливый Лапушев стоял, глупо разинув рот, и глядел на детектива, силясь собрать свои мысли вместе и переваривая услышанное.
- Вы можете идти, сэр. Вы свободны.
- Хорошо. Спасибо. Спасибо, сэр! А кто такой этот мистер Робсон? — наконец сформулировал свой вопрос Лапушев.
- Мистер Робсон, это тот парень, которого вы изволили назвать негром, сэр. А теперь идите.
***
Солнечное теплое утро. Ровно по расписанию к платформе подъезжает поезд и Лапушев занимает свое любимое место возле окошка. Навалившись лбом на стекло, он постепенно выключается из реального мира, уносясь в воспоминания. В этот раз ему грезится, как он маленький, с сестренкой гуляет в лесу, что растет возле их поселка, и собирает ягоды. У сестры ягод полная корзинка, а у него всего несколько пригоршней. Лапушеву хочется обогнать сестру, но та, проворная, успевает обежать все деревья, забраться под каждый кустик, и ему остается только две три давленые ягоды, которые она то ли не заметила, то ли из жалости к нему оставила лежать в траве. Лапушеву становится обидно, он чуть не плачет, но внезапная резь в животе пробуждает его от волшебного сна. Очнувшись, Лапушев прислушивается к своему кишечнику. Тот низко продолжительно урча, наконец, затих, изготовившись к прорыву. Лапушев сильно напрягается и затем громко и протяжно гудит выпускаемыми на свободу газами. Пассажиры с изумлением смотрят на него, но Лапушев, улыбнувшись широко и свободно, сообщает им всем, на русском впрочем, языке:
- Идите вы все на хуй!