ГринВИЧ : Придурки 3

Агеев не выспался в ночное дежурство. Хотелось домой, но Уйманов и Левин стояли вот тут же, напротив дежурки, и таращились сонно и преданно.
- О трупе вы сообщили в час сорок, — сказал Агеев, — так?
- Час сорок пять, — подсказал из-за решетки дежурный, — адрес дом семьсят три по Большевиков.
- Дальше куда он делся, — было так скучно, что желания допрашивать или орать у Агеева не было. -Труповозка пришла, трупа нет.
— Мы ведь как, трищ маёр…
- В семь тридцать утра…
— В семь тридцать пять, — встрял дежурный.
- В семь тридцать утра,- нудно продолжил Агеев, — труп находят на набережной обыкновенные граждане. Шли-шли и нашли, обычное дело. Что характерно, труп по приметам ваш.
— Не, не наш. Наш бомж был, — сказал Уйманов, — в валенках и ушанке.
— Этот тоже в валенках. Его уже опознали, Тимохин Андрей Валентинович, семидесяти пяти лет. Бабулька его ночью весь отдел подняла. Вышел за сигаретами, трезвый, около половины второго. Бессонница, вишь. Скорая говорит, инфаркт прихватил, точнее судмед скажет. Есть рассказать?
Лица Уйманова-Левина решили быть томными.
— Не, наш точно бомж был, — сказал Левин, — наш никакой не Тимохин. Вонял и так далее. Нашли, осмотрели на предмет документов, дали в дежурку, в скорую, скорая сказала – ждите труповозку, надоели со своими бомжами. Сидим, ждем, труповозка отзванивается, кричит, что на Дальняке огнестрел, будут не скоро…
— На Дальневосточном, в «Тортуге» три трупа и два ножевых, — опять влез дежурный.
— А, между прочим, зима! – воскликнул рассказчик. – А у нас бензина йок! И стартер вообще на ладан, товарищ маёр, случись, не заведемся? Кто нам там че, в два ночи, на Большевиков? Чего нам там мерзнуть, вот и отъехали. Палыч, ну ты че, в самом деле…
— Погреться пошли, — подтвердил Уйманов, — к Аслану в «24 часа».
— А труп?
-Так мы его в эту, — замялся Левин, — короче, там подснежник стоял…шестерка дырявая. Ну мы его туда засовали. Чтобы поздно ходящие граждане не шокировались, мало ли. Бомж все-таки.
— Что сделали, — Агеев почувствовал в воздухе перхоть. Перхоть кружилась в отделе, оседая в дыхалке, забивала ему носоглотку, отмершими клетками накрывала его, не сильно уже молодого и сильно не борзого. – Засовали? В чужую машину? Вы придурки или как?
-Палыч, да она брошенная была! Два года там ездим, два и года стоит. Бомж замерз, ни документов, ниче. Первый раз, что ли? Ну а что, не к себе же грузить… Мы буквально минут на пять. Труповозка отзвонилась, мы подъехали, а их нет.
— Кого – их?
— Машины и трупа.
— Бомжа свои забрали, — предположил дежурный. – на жарёху, Новый год скоро.
— Все бы ничего, — сказал Агеев,- только Тимохин проживал…, — он понюхал листок с заявлением, — в доме семьдесят три, откуда и шел до ларька. Что скажем, орлы?
— Люди без мяса на праздники, че, — сказал Левин. – Точно говорю, давайте на опознание, не наш он. Там вообще темно было.
— На опознание дуйте. Если не он, то ищите,- сказал Агеев, — и машину, и бомжа. До понедельника.
— А че вы менжуетесь, — помог напоследок дежурный, — сказали бы, что ваш. Что так, что этак убийства нету. Спишут рапортом. А вам дисциплинарное максимум, работать все равно некому…


История третья, последняя.

Леонардо появился с утра в понедельник, в момент, когда Агеев еще только пытался организоваться в пространстве. Воскресенье его получилось дурным, замутненным скандалом с женой, в результате которого Агеев привычно и тяжко напился.
Пацану было лет пятнадцать по виду, он мог оказаться и шпаной, и не очень, кем угодно. В лице и одежде его не содержалось никаких отличительных признаков для составления хоть сколько-нибудь примечательного портрета.
Единственное, что могло бы запомниться – детская и какая-то уж слишком наивная физиономия при росте в сто, скорее всего, восемьдесят.
— Заявление хочу написать, — твердо сказал Леонардо, — мне сказали, что к вам. Дайте листочек и ручку, а то вдруг передумаю.
— Э-э-э, — не понял Агеев, забывая выпить воды.
— Это я машину угнал, — объяснил Леонардо. – Но я не знал, что там человек. Про человека я вообще ничего не знаю, он к тому времени умер. Вытащил и положил на обочину.
Бумаги у Агеева не было, кончилась. Что-то подсказало Агееву, что, если он немедленно побежит в канцелярию, то в кабинете уже никого не найдет. Поэтому Агеев сказал:
— На Большевиков?
— Нет, — стал объяснять Леонардо, — то есть да, тачку взял с Большевиков. А на набережной багажник открылся, там я его и увидел. Вытащил, положил на обочину, дальше поехал.
— Понятно, — сказал Агеев. – Чем докажешь? С кем был?
— Чего докажу, — Леонардо аж встал, — что положил? Один я был. Ребята на районе говорят, что нашли и забрали. Все чики.
— Чем докажешь, что не ты его, — сказал с удовольствием Агеев. – Рассказывай, как дело было. Небось, присмотрел машину, решил украсть, тут бац — дедушка. А дедушка правильный оказался, слово за слово, обмен мнениями, а он взял и упал. И ты в одиночку его запинал. Богатырь.

Произнеся эту речь, Агеев резко, как в советском кино, вперил пронзительный взор в мальчугана. И опешил: морда мальца находилась в неподдельном к нему, Агееву, восхищении.
— Ну вы даете! – сказал Леонардо. – Я бы не додумался. Ну, можно и так, конечно. Но сами подумайте – зачем бы мне париться, грузить, толкать, на дорогу выкладывать. Там бетонный завод напротив, скинул бы за забор по концовке. И к вам бы не пришел.

Агеев смотрел на мальца и не понимал ни черта. Бумажка из СМЭ о смерти гр. Тимохина была вставлена в щель кабинета с утра, толком он посмотреть на неё не успел. Пацанчика никто бы и никогда не нашел, да и кому бы он на хрен нужен…
— Так ты в краже пришел сознаться, — догадался Агеев, — явка с повинной?
— Типа того, — приуныл Леонардо. – Я бы не пришел, если бы не этот дед. Кто-то же его запихал в багажник. Надо поймать, правильно?
Агеев не верил ушам.
— Правильно.
— Думал-думал, целое воскресенье думал. Потом решил – пойду. Там ведь убийство, товарищ следователь. А мне за явку с повинной и помощь следствию условно дадут. Я почитал.
— Чего, — тупо отозвался Агеев, — какое убийство?
Леонардо с сочувствием смотрел на Агеева.
— Я когда его выгружал – ну чтобы дальше толкать – так еле отодрал. Он там, в багажнике это… как сказать… описался. Ну и примерз. Но мертвые же не ссутся, правильно, товарищ следователь? Короче, живого засунули. Поэтому он и замерз.

Агеев схватился за серый исштемпелеванный бланк с размашистой надписью Ниночки –судмедэксперта. Инсульт с последующим переохлаждением, приведшим к смерти потерпевшего, гласило собственноручное заключение Нинули.
Агеев смотрел на пацанчика, и явственно чувствовал: выпить.
— Пиши, — сказал он наконец, — все как есть и пиши. Я сейчас … три минуты.
Паскудник кивнул, и принялся деловито расписывать ручку у себя на ладони, нанеся между делом контрольный:
— А машину могу показать. Весь багажник обоссан. Не растает, не бойтесь.
Шансов нет, догадался Агеев.

**

— Каждый день об этом думаю, — сказал Шамбала и заплакал. – Почему не пришел, не дал показания… я знаешь, испугался. Я так испугался, что память провалилась в какой-то момент. А когда ты в ментовку пошел, тогда я совсем…
— Потому и не сдал, — сказал Леонардо, — сам решил, сам и влетел, ты тут при чем. У них там что-то было завязано с этим дедом, как свидетель ты ничего бы не сделал. Пристегнули бы, и попыхтел паровозом. Правильно все.
— Так зачем ты пошел, вот скажи! – и грохнул по столу кулаком Шамбала, отчаянно так, словно печень достал из себя, да и выбросил – жрите вы, жрите…
Леонардо курил и не двигался, морщился неизвестно зачем – а может, и улыбался – кто их, с тех мест, разберет.
— Я тогда знал, Шамбала, — сказал он, наконец, — и сейчас знаю одну вещь. Когда отнимается жизнь, то за это должен кто-то ответить. Если невинная жизнь, то ответить вдвойне. Не факт, что она твоя или моя – любая.
— Тебе тогда два года влепили, — Шамбала говорил тихо, в стол, водка закончилась, — а потом? Почему снова?
— Сбежал, добавили, — махнул Леонардо, — потом на дело одно подписался, опять добавили. Там, знаешь, своя движуха. Не сказать, чтобы неинтересная, слышь ты меня, Шамбала…
— Ну а теперь-то? Все?
— Говорю же, сбежал. Могут прямо сейчас зайти.

— Но зачем ты сбежал, зачем? Отсидел бы спокойно, приехал, работа, жизнь бы наладилась, Лёня!
Шамбала верещал, и ему не было стыдно.
— Оперный театр, — сказал Леонардо, — чеж ты голосишь, как молодая жена. Дело у меня тут, сделаю и без сюрпризов в люлю обратно. Я ж теперь там живу.
— Дело?
— Агеева надо убить, — сказал Леонардо, — но мне помощь нужна.
— Не, не смогу, — протрезвел Шамбала, — свои дела сам решай.

- Само собой, — сказал Леонардо, — ты тут вообще ни при чем.

И рассмеялся.