Владимир Павлов : Зима. Наброски ко второй главе

– Вань, вставай! Семь часов!
Если пять минут полежать с закрытыми глазами, можно вспомнить сон. Мне снилось, что я на коне. Наш конный отряд врывается во вражеские ряды. Впереди – Учитель. Розоватые земли с молочным туманом оскверняют куски чьей-то ауры. Демонические существа верхом на жутких монстров одолевают. Тогда Владыка берет части наших аур и швыряет в самую гущу вражеского войска. Мерзкий жуткий звук, похожий на писк паука на раскаленной газовой конфорке, пронзает пространство. Одежда на многих демонах пылает. Они отступают. Я просыпаюсь.
– Вань, вставай! Семь часов!
Постоять немного перед портретом Владыки. Постараться перенести изображение в третий глаз. И всегда держать его перед мысленным взором. Владыка! Укрепи мысли!
– Ты сегодня во сколько придешь? – спрашивает мама, накладывая нам кашу. – Я думаю, сегодня к нам приедет Олег. Ты же хотел с ним увидеться?
– Да. В семь, наверное. Я еще хочу сдать в ремонт сапоги.
– Тебе денег дать? У меня пятьсот рублей есть. Хватит?
– Да.
Пришла Ира, и они с мамой стали разговаривать о том, что подруга ее уезжает во Францию, потому что ее мама познакомилась с французом. Токи пространства особенно тяжелы сегодня. Трудно пребывать в радостном состоянии. Надо идти.
– … Она уже виделась с ним, – увлеченно рассказывала Ира. – Ирка в шоке. Не хочет во Францию. Вань, ты меня не подождешь?
– Мне надо… выставку еще развесить. Я пошел.
– Ванечка, удачи тебе! – сказала мама.
– Удачи, брат!
Перед начертательной геометрией было окно, и я, предварительно заручившись поддержкой декана, решил провести в этот время выставку. Захватив с собой тяжелую связку репродукций, я вышел в обжигающий мороз утренней полутьмы. Блаженные тона – сапфирово-синие – насыщали небосвод. Венера! Звезда Утра! Путеводным маяком ты светишь в духовных странствиях. Нынче приблизилась Звезда Матери Мира. Наступает Новая Эпоха! Конец Тьмы предрешен! Надо каждым днем своим устилать собою путь Новому Миру!
Перчатки забыл. Руки мерзнут. Даже в страдании лютом надо помнить о главном. Образ Учителя – щит от всех напастей. Ибо все – иллюзия. Реально лишь сознание, дух, остальное – покрывало Майи.
Вот и маршрутка. Меня смущают взгляды людей на мою поклажу. Почему? Ужели устыжусь дела благого?
Луч. Настроиться. Опять отвлекся. Эти самолюбивые картины, как я буду играть на рояле в актовом зале университета, смешны. Ты тратишь энергию созидания, воин, на пустые миражи самости. В мире астральном целые города лживых устремлений. Так устыдись же! Нет ничего хуже, чем невырванные вовремя ростки эгоизма. Они дадут в будущем целые всходы, когда придется поработать серьезно, и ответственность будет высокой. Явления предательства даже у высоко стоящих учеников знаем. Моя остановка. Где же деньги… Черт! Не ругаться! Держи себя в руках. Спокойствие двигает горы. Где же…
– Я деньги забыл, извините пожалуйста! – говорю я водителю. Нужно преодолеть трусость. – Можно без денег? Ничего, да? Ничего страшного?
– Иди отсюда.
Я вышел на своей остановке, как облитый помоями. Тьма хочет помешать сегодняшнему светлому прорыву и всячески пытается сломить меня и понизить мой настрой. Я будто боюсь Университета. Прочь сомнения! Сейчас начнется битва. Атмосфера здания будет затоплять сознание хаосом. Я буду бороться с окружающим настроем. Сознания хаотически мыслящих студентов фонят, наполняя близлежащие тонкие слои хаосом неоформленных мыслей и страстей. Грязно-алый и мутно-сизый цвета преобладают в ауре потока. Мой белый там как пламя в пыльном чулане с паутиной. Отсюда ненависть. Отсюда желание всячески достать меня, вывести из равновесия. Если я отвечу им злом, я стану таким же бесноватым. Зло ищет трещину, чтобы завладеть сознанием целиком.
– Привет! – сказала Катя Алешко, догоняя и обгоняя меня. – Что несешь? Никак лабораторную установку?
Я заметил, как приятно мне рядом с ней. Что это? Любовь? Как ложное отличить от истинного? Я люблю Великую Мать, я поклялся Ей в верности. Могу ли я полюбить кого-то из земных? Но ведь все – любовь, и любовь едина. Главное чистота чувства. А земные женщины – это отражения Великой Матери в зеркале материи, ее Лучи…
– Репродукции картин Рериха, – сказал я. – Сегодня выставка возле кабинета начертательной геометрии. Всем быть…
Я почему-то опять устыдился произнести великое имя. Позор! Встряхнись, воин!
– Выставка посвящена Рериху?
– Да… То есть, не совсем… наступающей новой эпохе…
– Интересно. Я схожу.
Опять я что-то промямлил. Не зацикливайся. Упал – поднимись и иди дальше. Вот и Университет. Шум, крики, балаган обрушиваются на сознание. Где пропуск? Неужели забыл? Нет.
– Ваня, тебе помочь? Что это у тебя? – спрашивает Коля Коваленко. – Ты сегодня в обнове… Рубашка. Гламур!
– Это не обнова… Спасибо! Картины Рериха… репродукции… Еще со школы осталась. Дядя подарил. Он директор ресторана.
– Супер! Тебя приодеть, ты вообще красавчик будешь! Все девченки твои!
– Шутишь!.. Ты больничный принес?
Зачем-то эти ужимки, глупые смешочки… И про дядю сказал. Лишь ничтожество пытается опереться на богатых и знаменитых, потому что их власть от праха рожденная. И в прах она уйдет.
А в голове звучит третий концерт Рахманинова. Cкромно, по-моцартовски, тепло и проникновенно вступает одноголосное фортепиано. Тема, словно бы лишённая стимулов к росту, рожденная из русских щемящих мелодий унылых мечтаний, реквиемных настроений, преодолевается мощной рахманиновской ритмикой, такой же живой и немеханической, как и сама начальная тема – тема исповеди одинокой души, которая разрастается в общечеловеческую песнь, суровую и утверждающую торжество жизни вопреки смерти.
История. Я должен объявить о начале занятий в нашей организации «Крита». Завтра семинар, посвященный эпохе Ивана Грозного. Моя тема – противоречивая личность царя. Особенно запомнилось мне утверждение Скрынникова. Но вряд ли у него была психическая болезнь. Это, скорее, похоже на одержание. Такая резкая перемена в поведении и моральном облике царя. Сейчас мое слово. Глупый страх…
Светлана Алексеевна, преподаватель по истории, строгая харизматичная женщина лет сорока, заставила замолчать улюлюкающий, ржущий, шепчущий, шелестящий поток:
– Секундочку! Сейчас Иван скажет свое объявление. Я на пять минут выйду. Кто будет орать и не слушать, вылетит быстро. Назад не пущу.
Невысокого роста, широкая в кости, быстрая, она умела испугать чем-то психологическим и успокоить неуправляемую у большинства других преподавателей аудиторию.
Когда я вышел к доске, раздался дикий свист. Вся аудитория стояла на ушах. В меня полетели бумажки и самолетики. Справа, на доске, я заметил надпись мелом «СЕКТА». Был порыв ее стереть, но я сдержался: пусть. Выпью Чашу до конца.
– Я хочу… объявить, что у нас открылся центр культурно-просветительской… культурно-просветительский центр… «Крита»! В программе лекции по комогонии и антропогенезису, семинары… посвященные… современной эпохе, наступающей Новой Эре… Я хочу сказать… В общем, в субботу первое занятие! Приглашаются все желающие! Миллионная, 23, подвальное помещение… Вход бесплатный!
Я слышал гул неодобрения, пробежавший по классу. До меня доносились отдельные фразы, обжигающие и отравляющие:
– По-любому, это секта.
– Кинь в него тряпку. Просто заткнись.
– Староста, нам тут сектанты не нужны…
– Это Свидетели Иеговы. Они засоряют сознание.
Я хотел рассказать, чем занимается Общество, но в аудиторию вошла Светлана Алексеевна и перебила меня:
– Ну, что? Сказал? У нас урок же…
С трудом сдерживая дрожь, я сел на свое место, сохраняя любовь к Светлане Алексеевне и ко всем присутствующим. Все принялись лихорадочно записывать, прося повторить, но Светлана Алексеевна раздраженно говорила, что нет времени. Я писал быстро, и потому завитушки в моих буквах взвивались, как языки пламени.
– Это зачем ты вот это рисуешь? – спросил сидящий со мной рядом парень. – А, это ты подчеркиваешь так?
– Просто почерк такой.
– Нифига у тебя почерк…
– Вано у нас креативный товарищ, – заметил Женя Капырин. – Он изобрел систему доставания своих одногруппников. Я позавчера ему принес справку, а он мне вчера говорит, что я ее не приносил…
Студент заржал. Девушка, сидевшая позади, в очках, злобно толкнула его в спину.
– Петрова, я в другой раз тебя отымею, – сказал тот, и в этот раз заржал Капырин.
Бесы. Они не ведают, что творят. Ибо сознание у них едва намечено. Эта грязь липнет, вот что самое страшное. Они забыли, что сказали, а слова остаются в пространстве, наполняя его смрадом и оседая слизью в нижних слоях астрала.
– Это можно не писать, – сказала Светлана Алексеевна. – Почему Иван Грозный разрывает с «Избранной Радой»? Некоторые историки считают, что это результат борьбы кланов…
Некоторые особенно усердные девочки записывали. Сидящий позади меня Вася Курочкин тоже старательно записывал. Что-то раздражало меня в нем, может быть, женская старательность. Нельзя допускать этих чувств. Попробую размять кисти, потому что в последнее время я мало играю на фортепиано, из-за учебы.
– На пианино, что ли, играешь? – спросил Вася. – Учишься?
– Да. Слегка так…
– Вано, правда что ли? – подхватил Александр Дикий. – Люди, у нас будущий виртуоз, – сказал он, обернувшись в аудиторию. – Мне билеты по блату достанешь?
– Давай ему букет подарим! – раздался голос с галерки.
– На восьмое марта!
Раздался хохот, и Светлана Алексеевна выгнала парня в джинсах с ирокезом. Он не хотел выходить, но она подошла к нему и угрожающе рявкнула.
Я пытался представить воочию, как играю третий концерт Рахманинова. Нежная и проникновенная капель холодного марта растапливалась солнечными ударами волевого ритма, переходя в весенний разлив общечеловеческой радости.
– Вань, не долби, – раздраженно сказал Вася.
– Раздражает, да?
– Да. Я нервный. Меня лучше не раздражать.
Что-то прилило к голове, захотелось крикнуть на него, стукнуть кулаком по столу, испугать. Что это со мной? Такие мысли недопустимы. Настроится на Луч.
Бритоголовый плотный парень, с которым я проходил летом практику, с усмешкой спросил резкого очкарика, имея ввиду меня:
– Он бы тебя вырубил. Это супермашина. Посмотри. Одни сухожилия.
– Типа терминатор?
– Маленечко засушенный.
– Ну, если бы только он захотел меня облегчить…
– Ты бы его отымел?
– Если только палкой…
Я ощущал злобу и ненависть очкарика, который дернул подбородком, когда я повернулся в его сторону, и презрение и агрессию заржавших над шуткой других парней, и не понимал, за что они меня ненавидят… Впрочем. Надо пить Чашу сполна, и не говорить, что тяжело. Они проходили свой путь, страдая за человечество, ни в чем не повинные, безгрешные! Неужели мы, мелкие грешники, не можем искупить хотя бы свои грехи, прежде чем войти в Царствие Небесное?
– …Следующее занятие мы пройдем опричнину, – подытожила Светлана Алексеевна. – Лекция окончена. Спасибо за внимание.
Сидящий на задней парте долговязый неформал с крашеной челкой побежал вперед, как олень. За ним ринулось стадо. Я старался не поддаваться общему сумасшествию. В результате чего оказался последним. Светлана Алексеевна быстро собрала материалы лекции и книги и тоже выходила. Строго посмотрев на меня, она спросила:
– Расскажи, как у вас с землей?
Я как-то сказал ей про наше Общество и про свои религиозные взгляды. Выяснилось, что она наш человек. Она читала и изучала Агни-Йогу, Блаватскую и еще ряд мистических трудов. С тех пор она часто спрашивала меня про дела нашего Общества и была в курсе.
– Район Лисьего Носа. Уникальный участок…
– Молодцы! Так держать! А ты чего сегодня плакат с объявлением не принес? Я бы сама сказала про занятия вашего Общества…
– Да… как-то не подумал. Я… вас приглашаю на первую лекцию.
– Кто будет читать? Линский?
– Да. Тема «Крита-Йога»
– Вот я бы сходила. Но не отпустят же…
– Кто?
– Дети. У старшего годовщина свадьбы, приглашал.
– А…
– Ну, ладно. Пока.
Вот теперь предстоит вытерпеть предпоследний натиск. Перед второй парой. Насколько изощряется Тьма! На табели успеваемости вывешен рейтинг. Моя фамилия в конце рейтинга. На третьем с конца месте. Рядом карандашом подписано «Староста лох».
Пока я стоял возле рейтинга, подошли Женя Капырин и Александр Дикий.
– Женя, ты последний! – сказал Александр. – Перед тобой Алексеев. Он тебя обгоняет. Вы соревнуетесь.
– Какой-то Алексеев выше меня! – сказал искренне обиженным голосом Женя. – Нифига себе… Староста, ты тоже здесь?
– Староста в конце списка! – довольно провозгласил Александр.
Они пошли в аудиторию, а я решил сбегать и развесить картины. То, что я был в конце рейтинга, нисколько не смущало меня. Я работаю не для самовозвеличения, а ради Общего Блага. Вчера хотел сделать контрольную по начертательной геометрии, но не успел. Надо было заложить Светлый Магнит речью на фестивале.
Нет одной веревочки на картине «Сон Востока». Надо зайти в аудиторию, попросить.
– Здравствуйте, извините! У вас не найдется веревочки?
Пожилой мужчина беседовал с женщиной средних лет в пустом классе. Он недоуменно поднял голову, когда я обратился к нему с вопросом, но тут же вернулся к своему разговору:
– Мои права нарушены.
– Вы видели? Диссертация?..
– Ну, не то что диссертация, но я видел цитату. Там без указания ссылки…
– Да? Ну, там же есть сейчас электронные каталоги. Есть программа антиплагиат: вбиваешь, и она сразу находит…
– А моей, наверное, нет.
– Вы смотрели?
– Мне просто вернули…
С этими словами он посмотрел на меня и злобно спросил:
– Что вам здесь надо?
– Я хотел… веревку…
– Нет веревки. Выйдите, пожалуйста, отсюда. Вы мешаете…
Я решил не терять времени и пока развесить все остальные. Уже поздно, я запаздываю на лекцию. Сегодня предстоит прорвать завесу тьмы, которая висит над сознаниями одногруппников. Если я сегодня пойду на занятие к Ольге Вадимовне, то не успею на урок фортепиано. Но в чем целесообразность? Нужно выбрать то, чем я буду заниматься в будущем. Это должно быть дело, в котором я смогу максимально себя выразить. Возьму шнурок из сапога, чтобы сделать тесьму. Надеюсь, сапог с меня не слетит. Уф! Все развесил. Можно идти.
Практика по физике идет уже 15 минут. Преподаватель даже не ответил, когда я спросил разрешения войти. Группа уже разбилась по парам, выбрав себе установки получше. Мне одному будет вдвойне тяжелее. Новый преподаватель – мужчина лет пятидесяти, вспыльчивый, злой, с татуировками на руках и запахом перегара, разбирал кипу бумаг.
– Здравствуйте! – говорю я ему, подходя к столу. – Можно мне лабораторную…
– Ты опоздал.
– Ну, я выставку готовил.
– А бабушку через дорогу не переводил? Где предыдущая лабораторная? Только не говори, что ты был болен.
– Я забыл.
– Забыл?! А ты голову свою не забыл?!!
– Я принесу вам все на следующем занятии. – В моем голосе зазвенело что-то металлическое, и это взбесило его.
– Где у вас журнал?! Староста где?
– Вот он староста! – раздались крики из класса. – Лох!
– Это староста такой лентяй?! – Преподаватель чуть не подпрыгнул на стуле. – О-о-о… Понятно. Рыба гниет с головы. Староста, – он теперь смотрел на меня с интересом. – А почему у тебя вся группа пришла неподготовленной? Они все берут пример с тебя.
Он выдал мне лабораторную и указал на незанятую установку. У меня не было методички, и я подошел к Кате.
– Дай, пожалуйста, на две минуты!
– Нужна сейчас. – Она с такой презрительной холодностью посмотрела на меня, что я испытал подобие ожога.
Я, как двоечник, подаю плохой пример, она не может ко мне ничего испытывать, кроме презрения. Я предал их всех, группу, а ведь мне так верили вначале, и Катя смотрела на меня такими восхищенными глазами. Разве могу я о чем-то сказать им, если не соответствую образу руководителя так сильно? Надо бросать фортепиано. И срочно выправляться по учебе. Я позорю Иерархию, являясь Ее представителем в университете.
Когда занятие закончилось, я неуверенным голосом напомнил группе, что сейчас мы пойдем на выставку.
– Вот урод! – услышал я слова Красовской в коридоре. Она говорила с Мишей.
– Да пошли, че ты…
– Это типа за пару считается. Декан сказал.
– Во бля…
Мы шли по длинным переходам в третий корпус. Послеполуденный свет разъедал кислотой желудок. Пришедший в нетрезвом виде Алексеев стал изображать меня, очень смешно и нелепо маршируя сзади. Капырин и Тимур начали повторять за ним.
– Староста, ты не будешь нас зомбировать? – вдруг серьезно спросил Алексеев. – Че там за секта у тебя? Вы даете пирожки с опиумом?
– Нет, это кришнаиты… – попытался возразить я.
– Смотри мне…
– Староста! – необычайно ласково обратилась Красовская. – Мы, когда поедем на природу, можно… мы возьмем спиртное? Ты как?
– Спиртное нельзя, – ответил я жестко.
– Нууу… – потянули жалобно парни. – Ну, Ваня!
Тем временем мы пришли в холл, где висели картины.
Возле выставки нас ждал наш куратор.
– Декан сказал тю-тю выставку.
– А что… Совсем нельзя как-нибудь уладить?
– Нет. Железо. Чем-то ты ему насолил.
Группа разбрелась по холлу, с недоумением посматривая на прекрасные репродукции Рериха.
Тимур заверещал искаженным голоском:
– Ну, что, Володя, плохо, очень плохо! Где у тебя журнал отзывов? Я хочу пожаловаться!
Александр подошел к портрету Махатмы и сказал насмешливо:
– Че за дебил с немытыми волосами? Это дегенерат, Володя, посмотри, какие у него глаза!
Волна возмущения сжала меня в колючий шар:
– Не смей…
Но Александр не услышал, а я не смог побороть трусость и заступиться за имя Учителя. Сегодня я уже дважды предал Его.
– Он курит что-то, – присоединился Капырин. – У меня сосед по подъезду с такими же глазами. В день долбит по шесть косяков.
– По ше-хе-хесть? – заржал Александр. – Да он бы уже даже поздороваться с тобой не смог, Женя!
– Я тебе отвечаю! Я с ним долбил…
На лекцию начертательной геометрии я пришел, опять не выполнив домашнее задание. Когда преподаватель, женщина с очень мягким и тихим голосом, позвала старост с журналами, я ощутил стыд и не мог его побороть. Они все в верхних строчках рейтинга, лучшие у себя в группах. Прочь уныние! Упал? Встань и иди дальше.
Я пытался сосредоточиться на посыле Луча и на лекции. Галерка очень шумела, и я не слышал многое из того, что говорила преподаватель. Снег на оконных отливах напоминал горные вершины. Мне пришла записка. Аккуратным почерком было выведено: «Ваня, где и во сколько будет лекция в вашем Обществе? Таня» Я написал ответ. Есть живые сердца в этом царстве Тьмы! Милая Таня…
Быть может, мой путь отличается от ваших. И мне предстоит уйти в духовное странствие. Но я буду благодарен судьбе за то, что мы здесь пересеклись на этом жизненном промежутке. Я вас всех люблю. Вы все разные. Но именно здесь и сейчас, вместе с вами, я понял свое предназначение. Я увидел немыслимое многообразие и сложность мира, и решился пройти до конца той дорогой, которая мне уготовлена.
– Эй, староста, урок закончен! – сказал Егор, грубо хлопнув меня по плечу.
– У него батарейка села! – добавил парень с другой группы, скривив угрожающую рожу.
Дождавшись, пока пройдет очередь в гардеробе, я взял одежду и вышел, наконец-то, на свежий воздух.
Необыкновенная радость переполняла меня. Хотелось слиться с проспектом, стать им, раствориться в студеном воздухе, вознестись в небесную синеву.
Город – просто как поле битвы Тьмы со Светом. Отвратительную рекламу возле университета уже сняли, и вместо нее повесили красивую. Я вновь ощущаю странные приливы равнодушия. Мне все равно, добро или зло. Только умом я держусь на стороне Света. Сердце, ты живо? Почему тебе не отвратительно зло? А мысли идут темным эшелоном, как посланники Тьмы: поняв, что главная преграда рухнула, она всячески стремится завладеть моральным трупом.
Нельзя допускать этих сомнений! Я буду бороться! Не смотря ни на что и всему вопреки.
Мрачные места. Волковское кладбище. Но именно здесь – я чувствую – нужен сейчас светлый Луч. Как тяжко! Слои низшего астрала необычайно плотны в этих местах.
Эти морды с рисунков граффити на гаражах словно прогрызали реальность и выпадали в наш мир. Одна, нарисованная на стене заброшенного здания, почти черная, перебинтованная, выдвинулась из стены. Ее глаза засветились белым огнем. Надо зайти в это здание. Я чувствую, здесь поселилась Тьма.
Я запнулся о штырь, не заметный в обступившем меня мраке. В здании кто-то был. Я явственно слышал шорох наверху и приглушенные голоса. Преодолев свою трусость, я пошел наверх, по бетонным лестницам без перил, стараясь держаться стены. Наверху был будто бы свет. Возможно, это просто свет фонарей проникает через множество оконных проемов… Но нет…
– Что для тебя такое «бродяга»? – спрашивал мужской тенор с уличными интонациями.
– Бродяга – это без пяти минут вор, – отвечал ему голос, быстрый как выкидной нож. – Так нам раньше говорили. Это человек, принятый в семью, он общается с ворами, ест с ворами, спит с ворами. А сейчас это уже не так. Я почему и ушел из этой жизни. Ну, представь. Ты, например, знаешь этого человека, что по жизни он черт, а он просто посидел в тюрьме – два года, например, и все. Он вышел, он уже бродяга. С ворами пообщался, воры ему сказали – ты соответствуешь, ты бродяга. А ты знаешь, что по жизни по своей он, вообще черт конченный. Ну, представь, ты с ним в школе учился, плевал на него, дрочил его, чуть ли не ссал на него, и тут он приходит и говорит: я бродяга. А там люди – они сидят за тысячу километров, им похер, они не знают что здесь, а ты знаешь, ты здесь живешь.
– Значит, надо довести до этих людей то, что они не знают про этого человека.
– Да похер, а он соответствует. Похер, что раньше было. Вот, ты сидишь с такими бродягами, общаешься, они берут белую кружку, доказывают тебе, что она черная. Ты говоришь: она белая. Ну, они говорят: давай ворам позвоним спросим? Звонят, воры сказали: кружка черная. Все. Ты нифига не сделаешь. Вот, что в такой ситуации делать?
– Бить, я тебе скажу. Просто: бить.
– А как ты будешь бить? Они бродяги. Позвонят ворам. Если воры скажут «черное», тебя просто сломают. Поэтому я ушел. Опа, че за птица?
Они увидели меня только через минуту после того, как я поднялся на этаж, где был разведен костер. Неровное пламя бросало красные отсветы на лица двух мужчин и одной женщины с двумя детьми.
Мужчина, говоривший тенором, сидел ко мне почти спиной. Он резко оглянулся, и я увидел худое лицо физически очень крепкого человека с быстрой реакцией. У него был бешеный взгляд и такая же бешеная реакция. Ему было лет двадцать пять.
Мужчина, который рассказывал про бродяг, был метисом, наполовину азиатом, наполовину русским. Ростом он был повыше первого, но намного легче и тоньше. Он превосходно и быстро говорил, а его раскосые глаза цепляли каждую мелочь и фотографировали все происходящие перемены. Возраст, судя по всему, у них был одинаковый.
Женщина сидела на тюках, укутав детей в одеяло и укачивая их. Ей можно было дать и двадцать, и тридцать, смотря на худенькую фигурку, на изможденное неправильное лицо с заостренным носиком и огромными синими глазами, в которых отражалась тоска.
Детям, мальчику и девочке, было, наверное, по три или по четыре года. Мальчик боязливо жался к матери, то и дело рассказывая плаксивым голосом свои страхи, за что получал грозные замечания от метиса. Девочка прятала свою головку под одеяло и пыталась уснуть.
– Ты кто? – спросил метис.
Надо побороть страх. И сказать то, что должен.
– Я – человек… – начал я робко, поддавшись страху.
– А люди бывают разные, голубые и красные, – рыкнул бешеный.
– Серег, подожди, – осадил его метис. – Зачем ты сюда пришел?
Я словно ринулся с горы и покатился кубарем в пропасть.
– Я пришел очистить это место.
– В смысле? – Бешеный, состроив клоунскую гримасу удивления, повернулся к метису.
– Очистить его… от тьмы. Это специальная практика такая есть.
– Типа ты адепт магии. – В глазах бешеного загорелся интерес. Он смотрел на меня, как на дурочка. – Братан, у тебя есть курить?
– Я не курю…
– А пару соток? Я тебе верну, бля буду – отвечаю. Просто уже с утра мне человек должен был деньги принести, у ребят даже маковой росинки во рту не было.
– Я… у меня пятьсот…
– Да я тебе сдачи принесу, бля буду! Ты мне не веришь? Думаешь, я какой-то черт?
– Че ты внатуре введешься за пятихатку, – поднажал метис. – Пацан тебе отдаст, я за него ручаюсь. А ты ведь пришел, говоришь, почистить пространство, да?
– Да…
– Ну, вот. А так ты благое дело делаешь, два благих дела. Ты и детей накормишь, и людям поможешь. А люди тебя не забудут.
Я дал пятьсот рублей, и, невольно поддаваясь созданному ими образу дурака, сел по-дурацки у костра.
– От души! – Бешеный взял мои деньги и ушел в магазин.
– Вот, смотри, – метис взял два камешка под ногами. – Я придвину их двумя сторонами друг к другу. Скажи, вот эти стороны связаны друг с другом, которые не прилегают?
– Да.
– А если ты микроб, микроб, че ты смеешься, и ты живешь на этой стороне, ты знаешь о том, что ты как-то связан с другой стороной, которой нет?
– Нет.
– Вот. Люди – они как микробы, не знают многих вещей. Они не знают, что будущее уже случилось. Ты знал, что мы сегодня встретимся?
– Нет.
Метис сместил камушки другими сторонами.
– А это уже случилось. Стой здесь, я тебе кое-что покажу.
Он встал, и неожиданно сделал переворот в воздухе, ударив в полете несколько раз ногой пустоту.
– Я мог бы тебя легко сделать. Мне не надо просить. Я получаю то, что хочу. Но я не стал так поступать. Потому что это не по-людски. Мои принципы важнее для меня, чем деньги. Я лучше буду голодать, чем позволю себе опуститься.
Он подложил дров в костер и погрузился в какую-то медитацию. Я все больше проникался силой, которая исходила от этого человека. За этой простой оболочкой виден был сильный дух.
Вскоре вернулся бешеный с пивом и с едой. Он положил на широкую доску селедку и стал разделывать. Метис налил в кружки пива.
– Будешь?
Я отрицательно покачал головой.
– Меня зовут Леха, – метис протянул мне руку. – Это Серега. Девушку зовут Саша.
– Иван.
– Очень приятно, Иван. Ты нас выручил, вот так, что в жизни случится, и тебе помогут. Леху Кима тут каждая собака знает. Если че, проблемы какие-то, назови мое имя, и вопрос решиться.
– Спасибо! Мне надо идти… Приятно было с вами познакомиться…
– И тебе не кашлять! Давай, братан, удачи!
Я не мог отделаться от ощущения, что провел долгое время подо льдом, не мог отдышаться. Мрачное здание следило за мной провалами окон. Пока я не поднялся до Лиговского проспекта, чувство, что за мной наблюдают, не отступало.
Я увидел город, каким он будет лет через двести. Существа, отдаленно напоминающие людей, бежали по проспектам, все делая на бегу: умываясь, испражняясь, обедая, совокупляясь. Они были похожи на помесь лемура с бегающим ящером на длинных ногах. В глазах светился интеллект, холодный и мощный ум. Проспекты тоже двигались, перетекая плавно в стены домов. У ящеро-лемуров были приспособления для полета. Разгоняясь, они забегали на стены и, отталкиваясь, парили, достигая крыш-аэродромов. У каждого существа было странное приспособление: от головы отходила полупрозрачная штанга-соединитель, которая цеплялась к неким проводам, всюду висевшим в воздухе, неизвестно к чему цепляясь. Сумерки были периодом наибольшей активности этих созданий: на зданиях загорались бегающие огни, всюду гремела музыка, рождаясь словно в воздухе. Нелюди приходили в неистовство, в беснование, еще быстрее и суетливее двигаясь, иногда хватаясь друг за друга и кружась в каком-то диком танце, но при этом не переставали делать каждый строго свою работу, раз навсегда определенную.
Мне пришлось замаскироваться, чтобы они меня не раскусили. Владыка помог мне создать из уплотненного астрала скафандр для бега-полета, генерирующий поле защиты. Твари видели меня таким же как они, поддаваясь психическому излучению. К костюму прилагался усилитель волевых ударов, похожий на рукоять меча. Когда я концентрировал мысль, из рукояти появлялся столб света, подобный лезвию. Он мог быть длиннее или короче, в зависимости от настроя. Сбоку я обнаружил метатель, похожий на арбалет. Только вместо стрел были собственные мысли. Оружие не выносило лишь одного: моего страха и смятения – тогда оно портилось, но поддавалось лечению, как живое существо. Доспехи скафандра тоже корежились от страха, а само его устройство не выносило гнева. Одна вспышка раздражения могла прободать защиту и сделать меня доступным вражескому оружию.
Но пока, никем не разоблаченный, представляя себя ящеро-лемуром, я бежал среди прочих к неведомой мне цели. Невидимая штанга-соединитель уже подключила меня к проводам, и я не совсем владел собой. Надо было реагировать на красную точку, пульсирующую внутри головы. Если ты верно шел, то она приносила неслыханное блаженство, а если нет – неудовлетворенность и зуд, вплоть до невыносимого раздражения нервов.
Мне – в это здание. Стараясь ничем не выдать себя, я, оттолкнувшись от стены, спланировал в одно из окон, то, где я узрел нечто из своего прошлого, в которое я хотел вернуться. Самое трудное при этом было верить в то, что я полечу. В конце я немного усомнился и ударился при приземлении. Попав в комнату, я увидел сидящую за столом компанию: трое – в скафандрах, такие же засланцы, как и я, остальные – ящеро-лемуры, не подозревающие, что их обманули. Трое в скафандрах незаметно подмигнули мне, и продолжили занятие по развитию психических способностей. Они представились группой Учителей – особой, привилегированной кастой.
Главный из этой группы молодых людей – парень с голубыми глазами и тонкими чертами лица, высоким голосом рассказывал о том, что есть знак и символ. Девушка – скромная, с пышными формами и смиренным и сострадательным лицом и парень – крепкий, суровый, с аскетическим выражением лица – помогали лектору.
– Может ли А заменить В, если А и В совершенно разнородны? Наша наука считает, что – да, может. И называет вещи и явления произвольно, не учитывая энергетику звукосочетаний. Однако, даже древние пророки мудрее современных ученых. (При словосочетании «древние пророки» все присутствующие сделали едва заметный поклон головой). Великий Дождь, обрушивающий на землю потоки живоносной влаги раз в сто лет, они назвали Ургр-Гаррад (от корня «ургр» – рождать). Вслушайтесь, как красиво звучит название Великой Планеты: Ыг. (Присутствующие вновь поклонились). Это слово в древности значило «жизнь». Итак, чтобы А заменило В, оно должно быть подобно ему. Как это возможно? Известно, что мир состоит из вибраций. Каждая буква, каждый звук несет свою энергетику. Свою энергетику имеет и мелодия, состоящая из звуков, причем характер ее энергетики не есть механическая сумма энергий составляющих, но является цельным. Собственную энергетику имеет и звуковое творение, состоящее из многих мелодий, и все творения креатора, и творения всех креаторов определенного периода. Впечатление от энергетики мистерии, например, складывается из огромного числа других энергетик: цвета, света, звука, участников мистерии, зрителей мистерии, атмосферных явлений и многих других. Примером еще более сложной энергетики является служение в Капище: на участников действа оказывает влияние любая мысль любого присутствующего, многократно усиленная психорезонаторами сводов, потому перед посещением служения обязательно пройти обряд очищения и открытия души одному из Отцов наших, а так же съедание ритуального мякиша, пропитанного специальным раствором, нейтрализующим дурное в уме. Итак, все состоит из колебаний, вибраций энергии жизни, причем та же самая энергия, изменяя частоту вибраций, становится звуком, затем цветом, затем магнитной волной и так далее. Существует закон роста колебаний: увеличение их частоты вдвое дает звук на октаву выше, а в цветовой гамме – цвета высших вибраций. Достаньте свои табы. – При этих словах в руках лемуро-ящеров оказались крошечные прямоугольники, которые зависли в воздухе и тут же увеличились. Появился экран, отражавший мысли хозяина. – Нарисуйте несколько любых геометрических фигур и опишите их. Вы заметили, что фигуры с мягкими линиями – круг, эллипс – имеют характер более мягкий, женский. Прямые линии по-мужски экспансивны, а дуга по-женски очерчивает свое жизненное пространство. Первое зарождающее начало – точка. Линия горизонтальная есть ее распространение, развитие материи. Вертикальная линия – энергия духа, духовное поднимается ввысь. Крест – их соединение – символ Вместившего, существа, в котором развиты оба начала. Когда Отцы говорят нам о Вместившем, они имеют ввиду это. Сами же точка, линия и крест суть древнейшие символы для обозначения трех сил вселенной, трeх начал божества.
Одно существо (я понял, что женского пола) воззрилось на меня изучающим взглядом, будто заподозрив, что я из враждебного лагеря. Я тут же сконцентрировался на образе ящеро-лемура и стал суетливо водить головой из стороны в сторону. Ощущение слизи, в которую я вляпался, очень выводило из равновесия, я пытался сконцентрироваться, но не мог, против воли желая понравиться этим тварям.

Я сидел у Ольги Вадимовны и пытался слушать, что говорит Борис. Некий толчок пробудил меня, вывел из того состояния, когда я видел иной мир, настроившись на другие вибрации и совпав с ними. Этот мир был связан с нашим, имел соответствия, «дублировал» наши предметы, существ, события, но там все это было в ином качестве. Свинцовая аура, железобетонная тягость ощущалась всюду. Существовал некий закон соотнесенности, взаимоотраженности нашего и того миров, когда события в каждом из них влияли на другой мир.
Все это, кончено, мои фантазии, но что-то в них есть.
– Ну, ты собрался? – спросила Ольга Вадимовна. – Я уже готова. Скорее, мы опаздываем. – Мы вышли, и она закрыла дверь. – Я думаю, нам сегодня не нужно нести много книг. Публика там, честно говоря, не слишком духовная собралась. Книжки вчера у меня не очень купили. Бери вот рюкзачок.
Мы пошли к Владимирской. Она стала рассказывать про то, что хочет сплести беседку в месте силы в Тярлево:
– Там потрясающие места. Энергетика просто колоссальная. Возле той речки – помнишь, где мы умывались – у одной бабушки, которая живет напротив, через дорогу, есть участок, который по документам у нее в аренде. С тех пор, как эти документы были оформлены, прошло много лет, и она даже их найти не может. Поэтому она с ним сделать ничего не в состоянии. Когда я с ней разговорилась, она мне сказала, что может отдать этот участок, но не по бумагам, а так, в пользование. Ты представляешь! Вот как все совпало. Я думаю, потом можно будет как-то выкупить его, или как-то оформить в аренду. Там строить ничего нельзя: по соседству водоочистные сооружения. Но нам хотя бы просто беседку, чтобы можно было там собраться. В будущем я хочу создать «Школу Радости» и летом проводить занятия с детьми. Это просто будут практические уроки начальной космопсихологии, уроки общения со стихиалями. Кстати, в этом месте, где старая ива, – оно тоже примыкает к участку, – живет русалка, и мы с ней подружились. Она очень неравнодушна к молодым мужчинам… Ты, если там будешь, постарайся не шуметь и попробуй с ней наладить контакт…
Я не смог держать в себе необыкновенные и мощные впечатления от открывшегося мне видения. Не без гордости, я сказал:
– Мне сегодня открылись иные миры… Я видел ту жизнь…
Мы заходили в метро, и мои слова затерялись в шуме. Я вновь ощутил прилив гордости. И еще одного – безмерно жуткого, сладкого, манящего. Мне захотелось вновь окунуться в этот мир. Почему-то казалось, что я смогу узнавать о людях то, что обычно скрыто, то, что они стараются никому не показывать, даже близким, даже себе. Их проекции там, наверное, многое могут сказать о своих предметах.
Почему же Ольга Вадимовна была там темной, за тьму? А, может, она из обратившихся? В Борисе и его друзьях сомнений нет. Они, безусловно, светлые люди.
Я попытался вновь войти в это состояние. Метро было идеальным местом для установления резонанса с тем миром. Своды поплыли… Всюду лемуро-ящеры. Какое-то незримое мощное существо, управляющее потоком, близко… Ольга теперь в скафандре. Странно. Что же было тогда? Может, личные чувства, обиды, исказили восприятие… Или сейчас искажают… Или все нестабильно и меняется сама суть вещей… Грандиозная музыка. Все ей подчиняются. Какая согласованность… В этом мире есть много красоты, такой неземной, необычной! Словно древний кристалл чьей-то души прорастает во мне, и я чувствую себя участником процесса… Чувствую свою причастность, будто жил миллионы лет назад и тоже создавал эту симфонию…
Прочь, наваждение! Надо противиться. Надо очиститься после такого осквернения… Сегодня вечером буду читать Учение не час на ночь, а три часа, вслух.
Мы приближались к зданию библиотеки. Мучимый распиравшими меня мощными внутренними энергиями, которые опаляли меня и создавали впечатление моей избранности, я спросил:
– Ольга Вадимовна, а вы видите духовные ступени, на которых стоят люди?
– Я их не вижу буквально, но мне их показывают. Я чувствую размер сердца-солнца, на больших ступенях он достигает больше метра в радиусе. Это уже ступень святости, когда человек по всем параметрам, и в том числе по физиологии, настолько отличается от окружающих, что они даже не могут жить вместе: другая частота вибраций, разное питание, как материя и антиматерия. Святые – они могут вообще практически ничего не есть, черпать энергию из чего угодно. Мой друг, про которого я тебе говорила, Денис, в прошлом воплощении Николай Рерих, так он вообще ничего может не есть, и при этом он нормального сложения, не худеет, организм не истощается…
– А я на какой ступени?
Почему-то, не знаю, мне казалось, она ответит «50-й»…
– Ну, я думаю, тридцать третий-то у тебя есть…
– Тридцать третий?
– Ну, да. Претворяющий. Постоянно пытается совершенствоваться, стремиться к одухотворенности во всем, всегда пытается выйти за себя, за свои рамки. Разве это не ты? Или у тебя и этого нет?..
– Ну, да, я…
Такое определение обожгло меня. Конечно, какой 50-й! Это уровень святости… Но, я думал, повыше… Впрочем, что это я! Какое выше! Да я, учитывая мое несовершенство, даже этого не заслужил. Как могли закрасться такие глупые мысли!