matv2hoda : Домовой

Помню, на меня навалился домовой. Если бы я могла закричать, я бы закричала. Но под его каменной тяжестью, я и дышать-то могла еле-еле. Какое уж тут «к добру или к худу». Один только древний животный страх, что сильнее прочих страхов.

Мы жили тогда в деревянном двенадцатиквартирном доме, на втором этаже. Дом был желтый. Краска местами облупилась, но дом выглядел всё ещё свежо. Этой промозглой осенью, когда облетели листья, но снег еще не выпал, желтый дом был окутан серыми туманами. Он как будто светился из этой серости. Шумел ветер. Деревья гладили желтые доски голыми ветками. Из труб на крышах летел серый дым и, иногда, наглые оранжевые искры.

Неподалеку за домом поселок, находящийся на возвышенности, обрывался в тайгу, полную черных и нелюдимых елей. Дорога, уводящая вниз, к реке, была по сути густой и холодной грязью.


Но я ходила по ней. В резиновых сапогах, накинув старую куртку, забыв о шапке. Воздух был таким влажным, что казалось, его можно пить. Я осторожно втягивала его в себя сквозь щель во рту, я шла в лес. Меня успокаивал запах мха и мокрых стволов, в этом запахе было что-то утешающее. Я не дышала, а пила, наполняясь тяжёлым спокойствием. Я становилась серым камнем, равнодушным и молчаливым. Мне казалось, что я здесь уже тысячи лет. Так я лечилась от всего.

Основной моей бедой того года был факт, что я перестала быть просто маленьким животным. Я снова немного повзрослела, снова выросла внутри себя. Но так внезапно, что, казалось, кожа полопалась. Да, мне было больно.

Всё из-за мужчин, всё из-за них. Мне внезапно стало мало только внешних данных, захотелось, чтобы всё в человеке было прекрасно, как у Чехова.

Мне нравилось, когда мой указательный палец обязательно правой руки скользит по чужой ровной и горячей коже, рельеф мышц, ямка между ключицами, легкая-легкая дрожь, мурашки, запах тела. Кончики пальцев — мои маленькие эрогенные зоны, папиллярные линии на подушечках выглядят как крошечные лассо. Палец скользит, спускаясь ниже. Я вот-вот тебя поймаю, только молчи и не вздумай смотреть на меня, смотри в пол.

Такие игры не могут продолжаться долго. Очень быстро слетает легкий флер, и проступают беспросветно заурядные понты. Каждый из них — это убивающий меня тяжелый тупой предмет.

Мне пришлось отказаться от них, от их понтов и их тел. Шли месяцы весны, месяцы лета, наступала осень. Моё желание превратилось в голодного зверя и грызло меня изнутри. По ночам я плакала. Днём шла в лес. Я стояла. прислониdшись к стволу ели. С мокрых иголок прямо за шиворот падали капли. Они текли по позвоночнику, быстро испаряясь. Мне казалось, я слышу шипение.

Детство теперь ощущалось бесконечно далеким. Оглядываясь на прошлую себя, я видела какого-то человека, которого не могу узнать. Это походило на амнезию. Во всех снах я видела своих двойников. Я кричала им, махала руками. Но мои бесконечные двойники уходили, не оборачиваясь, не обратив на меня никакого внимания.

И вот одной из тогдашних чернильных ночей, когда кажется, что ты один здесь остался в живых, что завтра, выйдя на улицу, ты не увидишь ни людей, ни собак, ни даже птиц, когда внезапно успокаиваешься и наконец начинаешь падать в эту пропасть между мирами, между сном и явью, но падаешь медленно, покачиваясь, как осенний рыжий лист, в одну из этих ночей на меня навалился он. Домовой.

Это было внезапно и страшно. Страх пропитал меня мгновенно и целиком, не оставив места ни мыслям, ни каким-то другим чувствам. Хотелось закричать, но даже вздохнуть было невозможно. Какое уж тут «к добру или к худу», а ну как завоет утробно «к ху-у-у-ду-у-у». Или даже «к добру-у-у». Тогда станет ещё страшнее, и уж этого я не вынесу и умру тут же на месте, как несчастный Хома Брут.

Но я всё равно не могла спросить. И он молчал. Он исчез так же внезапно, как и появился. Первое, что осознала — снова слышу тиканье часов. Хотелось пить. В кухне, внезапно и почти совершенно успокоенная, я пила воду большими глотками. Потом быстро заснула, как провалилась. Без сновидений. Вся ночь, как один миг.

Утром я приняла твёрдое решение уехать.