Шева : И опасна и трудна

Петренко мыл яйца.
Мыл тщательно, как для себя. Хотя почему — как? Свои же.
Хотя элемент дискуссионности в вопросе присутствовал. Некий флер несбыточно-мечтательного. Петренко это чувствовал.
Жопой, нежопой – да какая разница? Слово-то какое – фл-е-е-е-р.
Так и тает во рту. Любил Петренко такие вычурные, можно сказать – изъебистые слова. Хотя, казалось бы, его непосредственная работа к этому не располагала.
А вот чуйка у каждого должна быть. Без чуйки — оно херово.
Чуйка Петренко подсказывала ему, что день предстоит нелегким. И где-то неприятным. И придется ему, скорее всего, выслушать хуеву гору подъебок и насмешек от коллег по службе.
Петренко еще раз с тоской посмотрел на отражение в зеркале.
Не выдержал, злобно прошептал – Блядь… Это же просто какой-то пиздец!
Невеселое, даже перекошенное лицо Петренко в зеркале ванной пересекало две очень даже заметные царапины. Одна – на лбу, вторая – на щеке.
Это если говорить о крупных. Но рядом с крупными, параллельно им, шли еще несколько помельче. Вроде как метеоритный дождь. Черная метка была даже на носу. Черная — потому-что кровь запеклась.
- Йобаный стыд! – подытожил Петренко свои грустные размышления.
Но хочешь-нехочешь, а на службу идти надо.

Перед соседями Петренко было не так даже стыдно. Хуле – милиционер. Может, задерживал кого вчера, пришлось и силу приложить. В потасовке слегка и поцарапали.
Но вот в отделении-то, в отделении!
Засмеют – скажут, точно жена уделала в семейной ссоре. Или за какие-то грехи.
Хотя уж Петренко точно знал, что нет их ни хрена.
Ну, почти.
Но чтобы вот так руку поднять – дак не за что вообще.
Вот же ж, сука!

День явно не складывался.
Мало того, что в отделении все свои подъебывали, так еще к ним перед обедом и какой-то подполковник «сверху» приехал. Слушок прошел – вроде как разнарядка есть, одного из отделения надо поощрить.
Вот он и приехал – чтобы лично, так сказать.
- А кто это у вас полосатый такой? – неспешно проходя перед строем личного состава и остановившись вдруг перед Петренко, неожиданно спросил подполковник,
- Сержант Петренко! – вытянулся в струнку Петренко.
- При задержании, наверное, поцарапали, смотрю – царапины-то свежие! – наметанным глазом определил подполковник.
- Чего молчишь? – вдруг посуровело начальство.
- Да стеснительный он у нас! – сдерживая смех, ответил за Петренко балагур и насмешник капитан Готский из их отделения.
И добавил – А царапины действительно свежие, это вы правильно определили, товарищ подполковник! Была у нас тут вчера попытка сопротивления.
И явно придуриваясь и сделав ну очень серьезное лицо, добавил – При задержании!
- Ну, тогда этого полосатого и давайте на поощрение! – приняло решение начальство.

А на самом-то деле…
Рассказать кому-то, так просто стыдно.
Супруга у Петренко работала на почте. Вернее – в почтовом отделении.
И позавчера вечером, за ужином, она как раз увлеченно рассказывала, что к ним на почту приходили то ли из районного узла связи, то ли из милиции, он так толком и не понял, да и не в том суть. И показывали, бабам, значит, почтовичкам, фотографии мужиков, и как по внешнему виду можно определить возможного мошенника или афериста.
Причем каждой роже соответствовало еще и подходящее прозвище. А точнее — название. По ученому – архетип.
Так вот, Петренко, оказалось, а точнее, лицо его, отвечал типу хомячка. Вроде как и добрый, на первый взгляд, но себе на уме. И своего не упустит. Так им рассказывали.
Посмеялись да и забыли.
И аккурат в эту ночь супруге хомячок и приснился. Только большой, в человеческий рост. И вроде грозно он так усами зашевелил, зубы-пилочки выставил наружу — будто хотел поцеловать ее.
Супруга-то с перепугу как заорет. Петренко вздрогнул, тоже проснулся и ласково так супругу взял за плечо – Мол, я это, Петренко! Свой, типа.
А темно же. И не видно нихуя.
Жена и решила спросонку, что это хомяк – аферист, и как саданула Петренко по лицу левой пятерней с распущенными когтями. Точнее — ногтями.
И вот…
Зато, получается, благодаря этому случаю он поощрение получил.
Не захуй.
Усмехнулся.
- А так-то наша служба, как в песне поется, и опасна и трудна! – с гордостью подумал Петренко, — Не видно, что ли?
И с досадой или с грустью – кто знает? про себя добавил – Блядь…Как и семейная.