Aefron : Хронос «от Шанель».

Ахром — цвет времени.

Чем-нибудь конкретным интересуетесь? – желтая вата волос продавщицы показалась из-за коробок на прилавке, где они опасно теснили настольные лампы «Тиффани», китайское происхождение которых было очевидно.
Посетительница магазина так близко приблизила лицо к стеклу витрины, что на нем оставалась патина от ее дыхания. Словно мим, женщина плавно опускалась на корточки, плотоядно всматриваясь в предметы за стеклом, так что полы ее серого пальто скоро легли на слякоть пола, натасканную зимними посетителями магазина.
Внутри витрины были часы. Много часов.
Рассматривать нижние ряды было неудобно, поэтому покупательница распрямила ноги, но в тоже время наклонилась вниз, чуть не протаранив стекло сумкой-портфелем.
- Показать Вам поближе что-нибудь? – продавщица выбралась из-за баррикады коробок.
-Я ищу часы.
-Какие именно? У нас как раз новый завоз.
-Первое: обязательно круглые. Только круглые. Второе: с римскими цифрами, они должны быть отображены все. Без пропусков. Третье: стрелки – часы, минуты, секунды. Все должны быть.
Продавщица оттеснила посетительницу и распахнула створки витрины. Бормоча под нос: «Круглые, римские, ага…» — извлекла с полок несколько вариантов.
Женщины расположились среди картона нового завоза и опасно вздрагивающих ламп, принялись рассматривать извлеченное из запретных недр.
-Так. Вот здесь не все цифры. Это, нет. Здесь…Ой, вы видите? Они же не круглые! Это, нет. А давайте я еще сама посмотрю, хорошо?
-Смотрите, – продавщица с явной потерей интереса упаковывала извлеченные часы обратно в их коробочки.
- Вот. Вот эти, да. Классический вид. И циферблат такого состаренного желтоватого оттенка. Достаньте эти.
-Это мужские. Доставать?
- Мужские. Да. Но они аккуратные. Знаете сейчас все такое: ни мужское, ни женское.
-Унисекс, – мельком бросила продавщица.
Женщина застегнула коричневый кожаный ремешок на тонком запястье. Золотистая, но не желтая фурнитура смотрелась вполне дорого. Сами часы были действительно небольшие.
-А как вы думаете, мне пойдут часы в теплых оттенках? У меня все ни холодное, ни теплое: серое, черное, волосы белые. Один ахром. Вы знаете, что белый, черный и серый – это ахроматические цвета – цвета ни теплые, ни холодные?
Продавщица издала звук, который должен был означать размытую неопределенность.
- Ну как этот ваш унисекс, только в цветах.
-Вы брать будете, мы закрываемся через пять минут, – продавщица, окончательно оставшаяся без интереса, уже не скрывала раздражения.
-Нет, даже если все холодное, то немного теплого можно. Только не к лицу. Вот меня теплое очень безобразно старит. А вам свежести добавит…
-Женщина, мы закрываемся. Написано: до восьми работаем.
-Брать? Конечно. Беру. Вот видите, у меня даже без сдачи.
-Угу, – промолвила продавщица, сказала пару слов о гарантии, положила чек и захлопнула коробочку.
-Спасибо. До свидания.
Женщина вышла на улицу. Направленный прожектор фонаря фокусировал крупный медленный снег. Быстрым движением руки она достала коробочку из портфеля и подставила под свет на фоне неба. Пластик упаковки в неверном ночном освещении, казалось, становился все розовее. Текстуру покрыли темные и светлые прожилки.
Женщина держала в руке четырехгранник полированного розового мрамора.
Мгновение, и в руках у нее снова была самая обычная коробочка с часами.

Эльвира Альбертовна.

-Здравствуйте, дети! Это ваш новый учитель истории – Эльвира Альбертовна.
Дети, шаркая ножками стульев вяло вставали в привычную приветственную позу. Хотя дети – это не совсем верно. 10 Б стремительно покидал эти временные, возрастные пределы.
-Ну, я пошла, Эльвира Альбертовна? Если что, меня зовите. Тааак, успокоились! И чтоб тихо было. Понятно?! – пригрозив кулаком, завуч старших классов покинула кабинет.
В классе воцарился умеренный гул.
Эльвира Альбертовна взяла со стола стопку листов формата А4. От них, казалось, до сих пор слышался запах свежих чернил. Она скользила между рядами парт, словно легкий парусник, чьи белые паруса изламывал ветер. Незаметно напротив каждого учащегося оказался свой свежеотпечатанный лист.
Эльвира встала за учительский стол. Прищуром серых глаз цепко осмотрела класс, игнорируя многочисленные вопросы: зачем, да что на листках.
-Встать! – это было сказано не громко, не развязно-хамски. Но холодно и убедительно, так, что создавалась иллюзия: дистанция между учениками и учителем внезапно увеличилась. И оттуда с этой далекой холодной дистанции пришел приказ.
-Встать!
Класс вставал, против обычного, не задевая стулья, не хлопая учебниками, не роняя ручек. Вставал, охваченный выжидательной готовностью, слегка обескураженный.
Эльвира оперлась белыми пальцами о стол и чуть подалась вперед.
-Прежде чем вы займетесь предметом. Предметом требующим четкости и внимания. Вы будете читать правила поведения на занятии ученика школы. Все десять правил напечатаны на ваших листочках.
-Эльвира, эээ…
-Как все плохо… — женщина покачала головой. – Класс, хором повторяем имя вашего нового учителя. Эльвира Альбертовна.
-Эльвира Альбертовна, – раздались нестройные голоса, кто-то попытался сесть.
-Встать! Повторяем – Эльвира Альбертовна.
Дети недоуменно переглядывались, но на большее не решались и повторили. Три раза. Более-менее сносно.
- Госпожа учительница, то есть Ирина Альбертовна, а зачем нам читать эти правила, мы их итак знаем, мотаем не первый год. А что это у вас часы мужские? – подал голос все тот же смельчак, пара девочек прыснула – парень явно пользовался успехом, а хулиганские манеры это только усиливали. К тому же он был красив собой. В том недолговечном времени перед полным возмужанием, когда кожа еще свежа, бритва только начала ее касаться, глаза чистые, мускулатура формирует Аполлона, а не жилистого атлета.
-Как тебя зовут?
-Алексей.
-Фамилия? – в голосе не было привычной школьникам угрозы расправы. В нем вообще ничего не было. Так заполняют картотеку.
-Нелидов, – немного зардевшись, ответил хулиган.
Эльвира что-то записала в тонкий алый блокнот.
-Повторяем правила. Читаем первое правило. Хором.
С задних парт донесся шепот: «Ну все, попали!». Но вскоре класс уже дружно читал правила поведения. Раз за разом.
Стройная, может быть даже чрезмерно, фигура, костюм «от Шанель», лакированные, цвета темной вишни туфли. Белокурые волосы убраны от лица и собраны сзади в пучок. Ровная линия тонких алых губ.
Эльвира Альбертовна, демонстрируя превосходную осанку, провожала прищуренным взглядом выходящих из класса учеников. Выходящих молча. Один отстал от всех и задержался. Это был тот самый ученик, что задавал развязные вопросы.
-Эльвира Альбертовна, вы нашей классной доложите? – в голосе звучала досада, но стоило ему посмотреть на учительницу как его белое, чистое лицо предавал румянец, а темные глаза обретали блеск.
-Докладывать? Это, нет. Алексей, так я здесь записала, да, Алексей Нелидов, вы лучше зайдите ко мне в кабинет после уроков. Мы с вами как раз поговорим о правилах и законах. В истории государств, как и в целом законы играют большую роль.
-Хорошо. До свидания, Эльвира Альбертовна.


Заснеженный берег реки. Редкая поросль ивняка вздрагивает от ветра. Женщина в белом атласном платье идет вдоль берега. Длинное, с открытой спиной оно словно сваяно вместе с ее фигурой или приклеено, так что кажется неотделимым от кожи. Шлейф тянется, но не оставляет следа на пороше.
Недалеко на замерзшей ткани реки ярким золотистым пятном выделяется маленький столик в стиле арт-нуво с одним ящичком, с ножками, закрученными подобно уроборосам на скандинавских орнаментах.
В руке женщина, словно сошедшая с кинопленки золотого века Голливуда, держит розовый мраморный куб. Приближается к ажурному столику, опускается на колени, открывает ящичек, кладет туда куб и резким щелчком закрывает. Поднимается.
- Время – чистилище. Это, да.
Ее взгляд брошен в затянутое серо-коричневое небо. Такой взгляд мог быть у Люцифера в момент осознания безвозвратной потери благодати.

Время – это чистилище.

-Игорь Викторович!
-Здравствуйте, Эльвира Альбертовна, – подтянутый, выправкой выдающий бывшего военного, совсем седой, Игорь Викторович курсировал по классу, где дети учились собирать и разбирать оружие.
-Вы не закончили, я зайду попозже, да?
-Нет, уже заканчиваем, так, ну что тут у нас. Так, хорошо! Заканчиваем. Корнеев, я жду твоих родителей, понял?! Все, собираемся, собираемся.
- Игорь Викторович, я вот к вам по какому вопросу, вы же у нас кроме этой охраны физику ведете, да?
- Охраны безопасности жизнедеятельности. Здесь как вы видите у нас факультатив.
- Ну, они же не настоящие? – Эльвира погладила гладкий черный ствол.
-А зачем настоящие? Дай им настоящие, эти-то собрать обратно не могут. Вы что-то про физику говорили.
- Да, у меня такой вопрос к вам – физический.
Игорь Викторович рассмеялся.
-Физический, а может быть консультация по безопасности? Я бы с удовольствием вас охранял. Опасное сейчас время. Вон неизвестный садист убил нашего Алешу Нелидова.
-Вы? Меня охранять? Это, да, лестно, – Эльвира улыбнулась. На лице преподавателя ОБЖ обосновалась особого рода умасленность и покидать его, лицо, явно не собиралась.
- Так я о физике, у меня такое свойство: говорят, иногда, когда человек умирает, его часы останавливаются вместе с ним. Каждый раз, когда я покупаю новые часы, они останавливаются в первую ночь – в минуту моего засыпания.
-Ну хорошо, — Игорь Викторович усмехнулся, и будь у него вместо синевы чистого бритья – ус, наверняка залихватски бы его крутанул.
-Это у вас эмпирически проверенный факт?
-Конечно, что вы, – Эльвира, сконфузилась, поджала губы, будто ее уличили во лжи. – Я часы покупаю часто – раз в три месяца. Знаете, я все фиксирую. Вот даже время, когда засыпаю. Все записываю.
-Это хорошо, чем больше экспериментов – тем меньше погрешность. И когда вы заметили этот феномен?
-Когда возникла, эта – акселерация. Тридцать, может сорок лет, как стали быстро взрослеть. А я же старая, старая.
-Что вы такое говорите Эльвира Альбертовна, какая же вы старая, вы у нас самая молодая и красивая учительница. Вы когда летом заходили устраиваться, я вас видел. Всем сказал: вот оно обновление кадров! А говорят в школах один предпенсионный возраст. Молодая, красивая, блондинка! Про акселерацию я правда вас не понял. Когда у вас часы шутки шутить задумали? По времени?
- А вы знаете Игорь, Викторович, отчество у вас красивое – победное, – Эльвира села на парту и поставила ножку в лаковой туфельке – реплике туфель 40-ых годов на соседний стол, – время – это чистилище. Представьте вы обречены быть в пустой комнате наверное вечно. Стены бледно зеленые – как в больнице, голые и напротив вас висят настенные часы – такие дешевые, в пластиковой коричневой оправе. Вам смотреть больше некуда – только на них. И так целую вечность. Терция, секунда, минута, час. Так круг за кругом. Время – всегда круг.
- Ну, если оставить в стороне ваши философствования, здесь же все просто, даже школьнику понятно, земля круглая, вращается по эллипсу вокруг солнца, тоже круглого. Тень от первых солнечных часов описывала дугу.
-Земля вращается не равномерно. Во временной плоскости.
-Очередные бредовые исторические концепции? Какая власть – такая история. Вот, Эльвира Альбертовна, философия на все времена. Так, что у вас с часами, можно посмотреть? Элементарно должно объясняться, это из области электромагнетизма, – Игорь Викторович относился к той породе людей, которые знают единственно правильный способ забивания гвоздя, поэтому что-либо непонятное, особенное только лишний раз служит подтверждениям их мыслей.
Женщина вытянула тонкую, бледную руку, худобу которой еще больше подчеркивал рукав «три четверти». На том месте, где должны были находиться часы, кожа была блестящей и настолько тонкой, что близко расположенные сосуды придавали ей голубой оттенок.
Преподаватель ОБЖ выглядел слегка растерянным, не зная, что ему делать вот с этой протянутой рукой, с этими музыкально-артритными длинными пальцами, совершенными ногтями, не требовавшим маникюрных ухищрений, с этими синими венками. Есть ли у нее пульс. Давление сделало гипертонический кульбит, что часто бывает у мужчин в возрасте. Кровь ударила в голову. Стало тяжело дышать. Игорь Викторович схватился за стол. Лицо его стало красным.
-Сердце… – полузадушено прошептал он, пошатнулся, не смог удержать равновесия, откинулся назад и упал под прямым углом, затылком насадившись на острый штырь, оставшийся на полу от крепления стеллажей кустарными методами.
Эльвира подошла к телу, легонько пнула носом вишневой туфли. Опустилась на неоднократно штопаный линолеум. Близко почти вплотную приблизила свое лицо к лицу умершего.
-Все в правильное время. Это, да. Но почему так не вовремя! Так со мной нельзя. Какая случайность! Случайность со мной. Слабею. Потому что питают меня маленькие, слабые духом. Это плохо, да. Очень плохо Игорь Викторович! А вы? У вас душа старая, рассыплется она.

Заснеженный берег реки. Редкая поросль ивняка вздрагивает от ветра. Женщина в черном платье-футляре, длинной на ладонь ниже колена идет вдоль реки. Бежевые туфли с черными округлыми носами не оставляют след на пороше.
Недалеко на замерзшей ткани реки ярким золотистым пятном выделяется маленький столик в стиле арт-нуво с одним ящичком, с ножками, закрученными подобно уроборосам на скандинавских орнаментах.
Руки женщины, обильно украшенные драгоценностями вперемежку с простой бижутерией пусты. Приближается к ажурному столику, опускается на колени, открывает ящичек, вынимает из него антрацитовый куб, с силой сжимает его в руке. Антрацит крошится на белый снег угольной крошкой. Поднимается.
- Время – закон. Это, да. То, что истерлось, старое, не питает время.
Ее взгляд брошен в затянутое серо-коричневое небо. Такой взгляд мог бы быть у Зевса, при оглашении приговора Прометею.


Агнец времени.

Двое медленно шли по заснеженной узкой улице. Между рядов облупившихся пятиэтажек. Вдоль неисправных фонарей, по своей воле гаснувших и вспыхивающих вновь старым желтым цветом.
Молодой мужчина, юноша, которому еще возможно только предстояло стать мужчиной. Снег путался в его слегка вьющихся волосах, оседал росой на длинных ресницах. Мороз выбеливал лицо и кусал до красноты щеки. Он был одет в коричневую кожаную куртку. Крупный кремовый шарф был повязан с нарочитой небрежностью.
Под руку юношу держала хрупкая высокая женщина в приталенном сером пальто и шелковом платке с расцветкой «а-ля рюс»… Иногда ветер выбивал из под платка светлую прядь. Чей цвет был вызван не потомками гидроперита, а врожденным отсутствием как эумеланина, так и феомеланина.
-Алеша, маме надо купить апельсинов, давай зайдем в магазин.
-Эльвира вы, то есть ты, живешь с мамой?
-Алеша, милый, у всех есть мамы. Но ты не бойся, она у меня глухая, слепая, не разговаривает много лет, Она очень, очень старая. Вот представляешь, если я старая, так она еще старее.
-Эльвира вы, то есть ты не старая, наши девчонки и то старее тебя выглядят. Ты, ты… — было видно, что мальчику не хватает словарного запаса для такой женщины. Она пришла на помощь.
-Дисциплинированная, Алеша, да, и аккуратная.
-Нет, Эльвира, вы…ты…добрая. Очень добрая. Как мой отец говорит: человечная.
-Алешенька, какой ты замечательный мальчик. Но под всеми этими списками, системами, красными помадами и лакированными туфлями – я не человек. Собственно весь мой человек и есть лакированные туфли.
Алеша, Алексей Нелидов тихо посапывал в ответ. Парадоксы, аллегории – это ему еще точно было рано.
Они зашли в небольшой продуктовый магазин. Эльвира достала из сумки-портфеля аккуратно сложенную, во многих местах перемотанную бечевкой зеленую сетку и положила туда четыре апельсина. Взвесила котомку на весах в торговом зале, и они подошли к кассе.
Юноша стеснялся, но было видно: он хочет, очень хочет, что-то сказать. Решился, в итоге.
-Эльвира, а давай возьмем вина, ну и мне там пива! – девчонки любят вино, он помнил.
Эльвира обернулась к нему. Не одной головой, всем корпусом. Позади нее сетка с апельсинами уносилась все дальше на кассовой ленте.
Алексей, конечно подумал, что ему сейчас прочитают мораль, что в 16 лет пить еще рано и ошибся.
-Алеша, я не пью. Из таких мест. Но ты возьми, возьми пива, – снисходительно сказала она.
Алексей растерялся. Либидо било чрез край. Гордость и тщеславие сдавливали горло. Пиво, вино…Дурак. Еще шоколадку хотел предложить. И юноша, набравшись смелости, взял самый дорогой коньяк, который увидел. Карманными деньгами родители его баловали.
Впрочем, женщина не обратила внимания на этот поступок, и Алеша в итоге решил, что все сделал правильно.
Они подошли к покосившемуся подъезду ветхой пятиэтажки. Свет в подъезде не горел. Пахло крысами и мочой. На ощупь они поднялись по лестнице на первый этаж. Эльвира даже не потрудилась достать ключ, а лишь легко толкнула фанерную дверь. И нырнула в темный проем. Алексей последовал за ней.
Миг и она зажгла свет. Юноша потерял дар речи. Квартира не была грязной, в ней не было запахов подъезда. В ней вообще ничего не было. Кое-где светло-зеленые обои вперемежку с газетой на стенах, лампочка на потолке. Молодой человек присмотрелся: на полу не было грязи, не было даже пыли в углах. Над входом в единственную комнату висели настенные часы в дешевой пластиковой оправе. И в этой вакуумной чистоте и пустоте их ход звучал во всем пространстве.
Эльвира спокойно сняла сапоги на высокой шпильке, достала из сумки свои лаковые вишневые туфли, повесила пальто на торчавший из стены гвоздь.
-Вешай на мое, — сказала она, видя, что парень не знает, куда повесить куртку.
-Иди за мной.
Эльвира включила свет на кухне. Алексей, стоявший позади нее, содрогнулся: посреди пустой кухни стоял каркас кресла. И в этом кресле-скелете сидело существо. Без глаз, без рта. Лицо существа было оплывшим воском. Существо было завернуто в какую-то темную материю и мерно качалось на кресле в такт с настенными часами.
-Мама, я принесла тебе дары солнца и твоих детей, – Эльвира выложила апельсины на стол (да, тут был еще стол).
Алексей не знал, стоит ли здороваться с существом, которое очень походило на вечно-голодного, с глазами на руках персонажа из недавно виденного им фильма. Юноша силился вспомнить название, но только смутно припоминал, что оно связано с древней Грецией.
-Алеша, я же говорила, мама старенькая и совсем не осознает ничего, не бойся, пойдем в комнату.
-Эльвира, ты, что и вправду тут живешь? Тут же ничего нет! Что за бред! Если это такой прикол…Не ну а куда ты вещи-то кладешь, на пол что-ли? Или… к нему пришла неутешительная догадка: лох, у нее наверняка есть муж, вон как разодета и накрашена — ты здесь только с мужиками бываешь?
-Алеша, я, никогда, не бываю, с мужиками. Мужиками, мужчинами, дядьками. Я к ним прихожу в отведенный момент. Точно вовремя. Это мое свойство. А для тебя у меня есть другие свойства, – Эльвира томно изогнулась, и под дымчатой шифоновой блузкой обозначились все ее женские характеристики.
Они стояли в коридоре под часами. Он судорожно пытался расстегнуть молнию на ее юбке-карандаше, молния цепляла нейлоновые колготки, он рычал, овладевал молнией, расправлялся с перламутром пуговиц на блузке, завоевывал зрелое женское тело.
-Стой! Я раздену тебя, а потом ты ляжешь. Я все делаю сама, – резкая сталь в голосе, звонком, но не очень высоком. Его не учили, им не командовали. Его подчиняли: естественно и уверено.
Эльвира сняла с мальчишки свитер, расстегнула ширинку, стянула брюки. Он поднял руки, и она освободила его от боксерки с молодежным принтом. Последними на аккуратную стопочку одежды легли трусы его отца.
-Ложись!
Он лег на холодный пол. Эфемерная, белая, желанная, недостижимая, невещественная, она стояла над ним, купаясь в аккомпанементе мерного стука секундной стрелки. Лакированная туфелька коснулась его груди, где пробивались первые темные волосы.
Движением к нему скатала тонкий нейлон. Вышла из туфель. Обнаженная. Лишь грудь прикрывала снежная россыпь волос.
Алексей боялся разрешиться прямо вот так, в воздух. Но чем больше он боялся, тем сильнее желал. Поздно вспомнил про коньяк, оставленный в коридоре. И в этот момент его словно растянуло на полу. Невидимые оковы сковали руки и ноги. Невозможно стало поднять голову. Юноша подумал: может это и к лучшему, такой поворот слега сбавил его жар.
Эльвира Альбертовна села на него верхом и стала стимулировать его мужскую плоть. С губ молодого человека невольно сорвался легкий стон, капелька слюна застряла в уголке губ.
-Да…делай, Эльвира… — прозвучало пошло, но он не мог себя сдерживать.
- Знаешь, Алексей, молодость мне не приятна. Во всех обличьях. В ней есть что-то от парных телят. Я не люблю мясо. Мне ближе старость, но она не питательна…
Алексею было все равно, что она говорила. Он отдавал себя, свое либидо, как может только молодость. И вершина была на расстоянии нескольких усилий. И пропасть разверзлась, неся бурный поток за собой. Поток заливал его ляжки, скатывался в промежность. И сладострастие сменялось легкой грустью.
Молодой человек, еще даже не успел осознать, что он так и не овладел женщиной, которую хотел больше всего на свете, как тело пронзила такая сильная боль, что он заорал. Огненный эпицентр боли поднимался из паха. Такой боли он не испытывал никогда. Сквозь пелену перед глазами, полную ярких вспышек он увидел, что Эльвира встала и держит в руке серп и еще что-то. Постигая глубокий ужас, он понял, что это.
-Сука, блядь, чертова психопатка! – заорал он изо всех сил. Крик, казалось, облегчал боль.
Эльвира игнорировала и продолжала свое:
-Это маме. Маме ведь еще рожать. Еще очень много рожать. Все мы дети Геи.
Алексей даже через жгучую боль понял весь абсурд сказанного.
-Рожать! Эта ебаная тварь еще и рожает?! – ну где же, где же так разрекламированный болевой шок или это и есть он?
-Алексей Нелидов, прекратите ругаться. Сами же сказали, что я добрая. Вот я вам и объясняю. Хотя, что я вам объясняю… Может быть вы сказочник из Швейцарии, занимающийся наукой? Или хотя бы второкурсник гуманитарного института?
-Сволочь, подлая сволочь! – кричал он, захлебываясь рыданиями.
-Алексей, не трудитесь так. Все скоро кончится. Это, да. Если быть точной, через семь минут. Да. Вы даже не представляете, какое разнообразие проклятий и ругательств у меня записано. Вы просто не посчитаете.
В руках у нее, из ниоткуда на манер фокусника, возник четырехгранник из розового мрамора. Эльвира наклонилась к юноше, ее волосы упали ему на грудь. Свободной рукой она стала гладить его торс. Так гладят на осмотре врачи.
-Ой, ну где же она у вас. Сами такие большие теперь вырастаете, а она все меньше. Душа, воля к жизни, инстинкт самосохранения, витальный дух. Мне не важно, как конкретно вы это называете.
Эльвира начала царапать кожу под ребрами левого бока.
-Так, чуть ниже. Да. Левее. Нет. Чуть правее.
Алексей, распластанный на полу, скованный невидимыми цепями колдовства этой странной женщины, впадал в отупение. Кровь из паха заливала такой чистый пол. Юноша слабел.
-Мамочка, мама, где ты. Пожалейте меня, отпустите. Я умру. Я не хочу умирать. Я никому
не расскажу. Зачем…- теперь не кричал, а бормотал он.
-Затем, Алеша, что я один из четырех известных тебе законов или измерений, которые не возникли сами, но ваше – людское сознание их наформировали. Если меня не будет, весь мир превратится в эту квартиру, хотя я могу ошибаться и время – это чистилище только для времени. Я между прочим, Алешенька, здесь обстановку-то бы переменила, да не могу. Много чего могу, а этого не могу. Творить не могу – все погибает, обратно в меня возвращаясь.
-Боже…
-Боже. О, боже. Боже, боги. Ну конечно же, ты не обо мне. Богиня я у тебя в другом контексте была. Знаешь, как все труднее найти девственного отрока? Я голодаю, у меня часы останавливаются. Это плохо. Это очень, Алешенька, плохо, да. Да/нет. Холодное/теплое. Это или то. В одно сугубое мгновение может быть только либо одно, либо другое, либо истинное, либо ложное. Каждую терцию, каждую секунду, минуту мы даем один ответ, делаем один выбор, создавая алгоритм своей жизни. Я можно сказать мать или отец этих ваших программистов, и этих, которые причинно-следственные связи исследуют. Нет. Первые были эти, Аристотель у них такой был. Вот Алексей, видите, не могу прочитать, руки заняты.
Эльвира все водила и водила рукой. Словно пытаясь поймать очень прыткое создание. Алексей прилагал усилия освободиться из невидимых силков, но тщетно.
И вот ее рука с безукоризненным маникюром остановилась, замерла, как мышкующая лиса. А в следующий миг атаковала быстро и молниеносно.
Рот Алеши изверг новый поток кричащей боли. Рука Эльвиры скользила под гиподермой, ноготки отодвигали тонкую прослойку жировой ткани, перебирали волокна мышц, углублялись. Постороннему взгляду вряд ли была бы понятна вся эта методика.
-Да, вот и ты! – Эльвира потянула руку обратно из тела. В кулачке была зажата неуловимая жизненная субстанция. Женщина поднесла ее к розовому кубу – вместилищу для духа, созданного из символа времени – часов, и они слились. На мраморе появилась легкая испарина.
Алексей теперь только стонал. И в стонах был слышен предсмертный хрип.
-Через 35 секунд Алексей Нелидов вы умрете от несовместимого с жизнью повреждения сердечного клапана. Извините, это было самое удобное, до чего я могла дотянуться. Ваша суть послужит поддержанию одного из четырех законов. Выказала бы вам признательность, но не могу, качество и объем вашей сути меня не удовлетворили. А это плохо, очень плохо. Да. В будущем это мое «да» отзовется ка-та-стро-фи-чес-ки.

Заснеженный берег реки. Редкая поросль ивняка вздрагивает от ветра. Женщина в серой длинной рубашке идет вдоль реки. Рубашка – это исподнее, вся залатанная, где-то рваная. Длинные белые волосы женщины безжизненно ниспадают на спину. Босые ноги оставляют отчетливые следа на пороше.
Недалеко на замерзшей ткани реки ярким золотистым пятном выделяется маленький столик в стиле арт-нуво с одним ящичком, с ножками, закрученными подобно уроборосам на скандинавских орнаментах.
Руки простоволосой женщины пусты. Опустив голову, она стоит ссутулившись напротив ажурного столика. Психопомп, у которого нет душ, пустая ладья Харона, Хронос, для которого истекло время, ибо нет больше духа в человечестве для поддержки четвертого измерения. Как и для мира, оставшегося инертно стариться в Мальстреме возрастающих скоростей. Ибо когда кончается упорядочивание, начинается хаос.
- Время – чистилище. И оно кончилось. Наверное.
Ее взгляд брошен в затянутое серо-коричневое небо. И на миг кисея облаков расступается, пропуская пронзительный солнечный луч. Женщина улыбается, такая улыбка могла бы быть у Сократа за глоток до принятия цикуты.