Скорых Дмитрий : Поэма дискретного мира

Мобильник лежал на столе, вибрировал, заливаясь голосом Жанны Фриске. Я взяла его и посмотрела на входящий номер. Опять те самые одиннадцать цифр, которые не оставляют меня в покое последние две недели. Обычно я игнорирую их, убирая громкость звонка, или просто скидываю вызов и отключаю телефон. Но только не сейчас. Этому уже пора положить конец. Я нажимаю зеленую кнопку принятия вызова и слышу в трубке его голос.
- Алло, Марина? Это я. Только не сбрасывай! Слышишь меня? Я серьезно. Нам нужно поговорить!
- Так говори, я тебя внимательно слушаю, — я села на диван и устроилась поудобнее.
- Отлично. Я знаю, после того, что случилось, тебе неприятно и все такое, — его голос дрожит, но он, уверена, готовился к этому разговору, возможно даже записал ключевые фразы на бумажке. Он, например, всегда так делал, когда ему предстоял важный звонок по работе. – Понимаешь, я просто хочу, чтобы ты знала, что я понимаю, как тебе сейчас тяжело. И я не требую от тебя ничего такого, просто выслушай меня, ладно?
- Мне не тяжело и не легко. Мне все равно. Мы договорились, что ты навсегда забудешь мой номер и никогда не будешь мне звонить. Сейчас я послушаю, что ты скажешь, но это в последний раз, — я стараюсь придать своему голосу максимальную жесткость.
- Я написал новую поэму. Ты просто должна ее услышать.
- Все не успокоишься?
- Я никогда не успокоюсь. Это мое призвание, моя жизнь, это все, что у меня теперь осталось!
- Ты только из-за этого мне всю неделю звонишь?
- Да. То есть, нет. Но ты все равно должна это услышать.
- Что ж, читай тогда.
- Ага, я сейчас, — обрадовался он. Я услышала, как зашуршали в его руках бумаги.
Все время, что мы с ним жили, этот идиот писал свои дурацкие, никому не нужные поэмы. Помнится, он даже носил их в какую-то редакцию, где его сразу вежливо послали. Я надеялась, что он перестанет, бросит это бесполезное дело, успокоится, решит, что хватит тратить время на эту ерунду, к которой у него не было совершенно никакого таланта. Даже я это понимала. Но он сначала запил, а потом снова принялся марать бумагу своим корявым почерком.
- Итак, ты готова? – вновь послышался в трубке его голос.
- Готова. Давай уже поскорей покончим с этим.
- Поэма дискретного мира, — продекларировал он.
- Что?
- Это название – «Поэма дискретного мира».
- Боже…

И он начал читать:

За тысячи отпущенных вам лет
Достигли вы великой цели.
Вам стал доступен интернет,
Вы даже в космос полетели.
Вы изучили всех зверей,
Всех рыб морских и птиц небесных.
Создали книги, фильмы, песни
И в них героев интересных.
Вы сделали себе богов
Мухамеда и Иисуса.
Вы научились гнать коньяк,
Пускай и он дурного вкуса.

- Подожди, — едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться перебила его я. – Ты что это все серьезно?
- Конечно, а как иначе, это же поэма, а в поэмах все всегда серьезно. Возможно, тебе показалось, что написано слишком пафосно, но это ведь только вступление, дальше пойдет интересней. Я, с твоего позволения, продолжу.
- Продолжай, — от смеха я все же фыркнула, но успела прикрыть телефон ладонью.

О, люди, как же мне вас жаль!
Считаете, что вы непобедимы,
Считаете, что море – лишь вода,
Считаете, что горы – просто каменные глыбы.
Но вы забыли обо мне,
Хоть я вас создал и лелеял.
Я – Мир, потерянный в войне,
Я тот, в кого должны вы свято верить.
Я расскажу вам о себе,
И жду от вас любви ответной.
Ведь я на небе и земле.
Я не конкретный,
Я – дискретный.

Я положила телефон, встала с дивана и пошла на кухню. Там я заварила себе крепкий черный кофе, достала сигарету из пачки и закурила. За окном пошел мелкий, противный осенний дождик. Я открыла форточку, чтобы сигаретный дым уходил прочь из кухни. Мне не было ни грустно, ни тоскливо от того, что пришлось расстаться с мужем. Просто так случилось, и теперь нужно было жить дальше. Ничего, кроме усталости я не чувствовала.
Кофе придал мне сил. Я положила кружку в мойку и вернулась на диван. Взяла телефон, приложила к уху и убедилась в том, что он, увлеченный своей поэмой, даже не заметил моего отсутствия.

Прошли года, столетья,
Я стал таким, как есть.
И если захотите,
Вы сможете прочесть.
Моя поэма дышит,
Живет день ото дня,
И те, кто меня слышит,
Меняются всегда.
Я разный, я дискретный,
И будет так всегда,
Пройдут еще столетья,
Не будет им конца.

- Ну как? Понравилось? – робко и неуверенно спросил он.
- Даже не знаю, что и сказать.
- Эта поэма как откровение, — начал вещать он. – После того, как мы расстались, я много думал, размышлял о нас, о жизни, о мире вокруг нас. И, наконец, я понял. Оказывается, все это время мы жили неправильно.
- Да неужели?
- Марина, не нужно сарказма. Я знаю, тебе обидно, но послушай, что я тебе скажу. Я понял, что мир дискретный по своей сути. В нем постоянно происходят изменения. Он разный, многоликий, как и сама наша жизнь. Вот только мы с тобой все это время стояли на месте, мы не развивались, не двигались и не менялись вместе с ним. Заточенные в собственном маленьком мирке, мы жили и думали, что так и нужно. А ты посмотри, что происходит вокруг…
- Подожди-подожди, — не выдержала я. – Теперь остановись и объясни мне, пожалуйста, какая связь между всей той ахинеей, что ты сейчас несешь и тем, что я увидела в тот день, когда пришла домой с работы всего на час раньше обычного, а вы с этой, как там ее..?
- Ее зовут Таня.
-… с этой Таней вы трахались на нашей кровати. Я стояла и смотрела, а вы даже не замечали, что я рядом. Так скажи мне, какая связь между твоими словами, твоим очередным дебильным сочинением и тем, что я видела?
- Это не дебильное сочинение, — удивительно, но из всего сказанного мной, он отреагировал именно на то, что я оскорбила его творчество.
- Думай, что хочешь, только ответь мне, в чем связь?
- Связь здесь прямая, как нож, которым я нарезаю хлеб, как солнечный луч, как стрела…
- Как твои извилины.
- Господи, ну почему ты не можешь хоть раз обойтись без своего сарказма. Я же писатель, я привык выражаться образно, привык…
- Просто ответь на вопрос.
- Ты вообще слушала, когда я читал поэму? Ничто не стоит на месте, жизнь, мир, наши отношения, все должно быть разнообразным, дискретным. Да, я совершил ошибку, но, если вдуматься, может быть это и не ошибка, а просто эпизод. Да, эпизод. Лишь маленький кусочек того большого счастья, что мы с тобой еще способны построить. Это опыт, ошибка, которая меня многому научила. Я могу измениться. И ты тоже сможешь. Все у нас будет по-другому. Я обещаю. Давай просто начнем все сначала.
От этого разговора у меня разболелась голова. Я легонько помассировала пальцами виски и закрыла глаза. Я услышала, как открылась дверь ванной комнаты, затем шлепки босых, мокрых ног по полу, и в комнату вошел Сергей. Его неприкрытое, красивое, влажное от воды загорелое тело с мощным торсом, сильными руками, накачанным брюшным прессом словно вернуло меня к жизни, вырвало из пут безумия и нелепости, которыми я только что была окутана. Он улыбался, его глаза блестели, полотенце, которым он был опоясан, многообещающе топорщилось. Я смотрела на него как на произведение искусства, как на работу великого Микеланджело – Давида.
- Так каким будет твой ответ? – услышала я в телефоне. – Я могу вернуться?
Словно загипнотизированная, не отрывая взгляда от Сергея, я прошептала в трубку:
- Насколько я знаю, слово дискретный означает состоящий из отдельных частей. Так вот, ты прав, все вокруг дискретно и мир вокруг нас, и мы с тобой. Я и ты теперь отдельные части. Прощай.
Я отключила телефон и отшвырнула его в сторону. Наши с Сергеем губы соединились в поцелуе. Его полотенце упало на пол. Он взял меня на руки и отнес на кровать. Мы любили друг друга всю ночь. Это было похоже на чудо, на бесконечный праздник. Мой ненормальный муж со своими безумными идеями напрочь вылетел у меня из головы. Всю ночь я была счастлива. Уже почти год, с того момента, как мы познакомились с Сергеем, я мечтала о такой ночи. Не ютиться в тесных и грязных гостиничных номерах, постоянно поглядывая на часы и отвечая на звонки мужа, что, мол, да, опять задерживаюсь на работе, а быть с любимым здесь, дома, ни от кого не прячась и не боясь быть застигнутыми врасплох. Уже под утро я лежала, слушая спокойное дыхание спящего Сергея, смотрела на потолок и верила, что теперь все будет по-другому.
Днем Сергей ушел. Я приготовила ему завтрак, мы поели, он чмокнул меня в щеку и пошел домой к жене и детям. Оставшись одна, я долго бродила по квартире, не зная чем себя занять. Много думала о нас ним, о том, как мы будем жить дальше, уйдет ли он от жены или нет. Да, он, конечно, обещал, но мужчины такие непостоянные… Я старалась отгонять от себя эти нехорошие мысли, но они словно хроническая болезнь все равно возвращались. А вечером зазвонил дверной звонок. Я пошла открывать. На пороге стоял наш участковый вместе со следователем из РОВД. От их слов мне стало дурно. Они говорили слишком много, делали скорбные выражения лиц, опускали глаза. «С вашим мужем произошло несчастье», «пожар», «был сильно выпивши», «соседи почувствовали запах дыма», «пожарные и врачи сделали все, что смогли», «нужно ехать на опознание». Как же много слов! Говорят, что слова могут ранить, но они, скорее, оглушали, как взрывная волна или как грохот проносящегося мимо поезда. Я едва держалась на ногах, когда мы с ними выходили из подъезда. Участковый поддерживал меня за руку и помог сесть в полицейский УАЗик. Потом был морг. Холодный и мерзкий. С серыми стенами и тусклым светом грязных ламп. Муж лежал на массивном, мраморном столе, накрытый простыней так, что только почерневшие ступни торчали. Я никак не могла оторвать от них глаз. Старый, седой патологоанатом с грустными, уставшими глазами приподнял простыню, и я увидела лицо своего мужа. Оно совсем не обгорело. Глаза были закрыты, казалось, что он просто спит.
- Это ваш муж? – спросил следователь.
- Да, — кивнула я.
Патологоанатом опустил простыню. Я заплакала, и мы со следователем вышли из этого страшного места. Потом мне задавали вопросы. Много вопросов. О том, кем был мой муж, чем занимался в последнее время, что могло спровоцировать его устроить в квартире пожар. Я отвечала, потом плакала, мне давали воды, потом снова спрашивали. Это напоминало пытку, но я терпела и не просила их закончить. Мне казалось, что так нужно, что надо все выдержать. Ради него, ради всего, что было между нами. Я хотела, чтобы эти люди узнали о нем. Хотела, чтобы для них он не был просто куском обгоревшего мяса. Следователь сказал мне, что мой муж умер от отравления угарным газом. По всей квартире были раскиданы пустые бутылки из-под водки и опаленные листы бумаги с его поэмами и стихами. Похоже, мой муж сидел на полу, пил и сжигал их один за другим, пока не загорелся ковер, и пламя не перекинулось на шторы. У следователя в папке было несколько этих, чудом уцелевших в пожаре листов. Он протянул их мне. Я смотрела на этот корявый, кривой, но такой родной и знакомый почерк. Я снова заплакала, едва начав читать первые строчки:

За тысячи отпущенных вам лет
Достигли вы великой цели.
Вам стал доступен интернет,
Вы даже в космос полетели.
Вы изучили всех зверей,
Всех рыб морских и птиц небесных.
Создали книги, фильмы, песни
И в них героев интересных.
Вы сделали себе богов
Мухамеда и Иисуса.
Вы научились гнать коньяк,
Пускай и он дурного вкуса.

Еще вчера он читал мне их вслух по телефону. Он был жив. Он надеялся, что все можно исправить, прочитав мне дурацкую поэму. Муж верил, что он талантлив, что его просто не понимают, и что когда-нибудь обязательно поймут.
- Поэма дискретного мира, — сказала я.
- Что? – нахмурился следователь.
- Я могу забрать это с собой?
- Можете. Ваш муж был поэтом?
- Нет, но он всегда хотел так думать.