Илья ХУ4 : Горизонт

Сто тысяч дорог, утоптанных миллионами ног и ножек людей, укатанных колесами и взрытых гусеницами безликих машин. Мирриады звёзд и одна луна, что освещают эти хитросплетения трасс, путей и тропинок. Пройдено. Сколько еще предстоит пройти? Не знаю. Да и стоит ли вообще идти? Всё новое ввергает потёртые извилины в неимоверное напряжение. Заставляет хрупкий механизм мышления трещать, зашкаливать, в конечном итоге вводит в ступор. Объемы слишком огромные для слабого разума простого человека, расширяют рамки понимания. Однако, выветривание и вымывание приводит к наполнению гигантского сосуда сознания вакуумом.
Да-да, ничем.
Нигде. Никак.
Абсолютно бесполезное — время.

К чему я это… ах, да…
Вы можете расширять сознание. Медитировать, находясь по вашему, возможно верному, представлению на пути в нирвану. Можете в иступлении молиться, посвятив себя эфемерному богослужению. Даже, если хотите, истязать себя проживая на дне бочки и питаясь божьей росою. Иногда вползать оттуда, дабы выпороть себя плетью из виноградной лозы. Если желаете, облачайтесь в оранжевый хитон и доводите себя до невменяемой космической радости песнями и плясками.

Это ваше дело, чуваки.

А я точно знаю что раздвигаем мы только горизонты пустоты. И самая сладкая нирвана, самые заоблачные райские кущи, пятое плато в конце концов — это когда твою изначально пустую голову окончательно покинули все до одной беспонтовые, напряжные мысли.

Все мысли.

Вот тогда хорошо. Тогда ты лежишь, да и молча наблюдаешь как бог амон пронзает пучками фотонов вязкий прокуренный, ядовитый воздух. Часами тупишь в колышащуюся от ветерка занавеску, что прикрывает балконную дверь. Гладишь кота, утонув в его урчании, да так глубоко, что всплыть очень трудно.

Можно, конечно, и выйти прогуляться...

...

На растопыренных пальцах левой руки, сквозь которые пробивается небесная лазурь, безвольно повисли черные эбонитовые чётки, с черным же, зеркально отполированным крестом.

Рука поднята, как бы в салюте римскому императору или старому-доброму Ади Гитлеру.
Но… не в этот раз...
… Сегодня в обращаеннии к небесам:

- Ррука ГОСПОДНЯ!

-… ДНЯ-Дня-дня-а...

Громогласно вторит эхо этого дня.

И стайка голубей разбивается по началу в клин, латинской буквой «V», а потом разлетается по обе стороны от вздёрнутой РУКИ.

Это победа!
Безумия над разумом.

Но нам, простите, похуй.

Девица, развалившаяся в детской песочнице, заливается смехом. До слез.

- Не смейся, дура.
- Кретин.
- Пойдем?

Неприкаянные. Мы пробираемся сквозь парк, наводненный молодыми веселыми мамашами с колясками, из которых беззубо улыбаются потешные малыши, щурясь майскому солнышку. Снуют «собачники», держа на поводках или просто контролируя сознанием такс, мительшнауцеров и прочих доберман-пинчеров.
А мы идём, в стотысяч первый раз топоча старые дорожки. Мы не улыбаемся солнышку, как те груднички. Мы откровенно ржом ему.

- Я хочу ссать.
- Ну так ссы.

Она садится, не обращая внимания на всю толпу гуляющих парковых человекообразных и поливает газон.

- Ничто не появляется из ниоткуда и не исчезает в никуда без следа.

- Да, точно, лужа изрядная.

- Спасибо.

...

Перед входом в какой-то торговый центр безмолвная актриса-мим, рекламирующая что-то, попадает под вокабулярный обстрел флюидами антиматерии.
Минут пять она крепится. Но на словосочетании: "… жри говно дрочащего орангутана, чёртова бледнолицая шлюха...", — в её глазёнках появляется дополнительный обьём воды. Губки-оладьи мямлят что-то нечленораздельгое типа: «ммууммуу».
Самка мима спешно ретируется, сходу переходя от шага на мелкую, но скорую рысь, уходит в точку.

Мы смеёмся. Очень.

Движения людороботов вокруг становятся еще более заостренными, даже, чем обычно. Массовый танец робота. Тысячи лицемерных мимов прут мимо нас, неся свои гордые осанки, упругие, так же как дряблые задницы, заостренно-хищные и приплюсното-мискообразные морды на работу. Некоторые «съ».

Счастливые просто идут. Но и они такие же ублюдские актеры очередного сраного представления.

- Они все мимы?
- Да.
- А мы кто?
- Кто ты я точно не знаю. А я — есьмь карающая длань господня.
- Правильно она сказала, эта актриса...
- Му-му?
- Да. Мумудак.

...

Крыльцо перед салоном красоты усыпано окурками от сигарет. Особенно большая куча под вывеской:

«Не курить. Штраф. 200 руб»

Мы сидим на ступеньках крылечка, уставшие от смешного мира. Курим.
Бычки швыряем в кучу, строго под вывеску.

- Красавчики будут не довольны.
- Уймись, дурочка, мы и сами красавчики еще те.

Из распахнувшегося портала в наш мир, из параллельного пространства, сотканого из ароматов туалетной воды, спреев для волос и шампуней от перхоти, с экстрактом жожоба, выплывает конечеловек, вальяжно перебирая перекачанными конечностями. Поправляет гребнем из тонких наманикюренных пальцев гриву шикарных черных волос. Валооко оглядывает нас презрительным взглядом.
Но, упершись в пустую синеву февраля моих глаз спешно жмёт кнопку на брелке автосигнализации, запнувшись перескакивает через две ступеньки. И укрывается в мягкой привычной кожаной реальности своего автомобиля.

- Прощай, кросавчег...

Мы смеемся. Опять до слез.

...

В троллейбус проникаем, перелезая через турникет. Я и Она тоже. Нам сегодня совсем поебать на условности в сценарии этой неясной пьески.
Но «рогатый» и не думает трогаться с места. Я усаживаюсь на сиденье, прямо перед аквариумом внутри которого кипятится рыба — водитель тролебаса. ОНА встает спиной ко мне, будто бы мы не знакомы. Её выдают лишь содрогания тела, от беззвучного смеха.

Голос в громкоговорителе вещает:

- Если молодой человек в красной кепке немедленно не оплатит проезд троллейбус не тронется с места.

Позади слышится недовольный ропот народонаселения салона. Шипят, хрипят и, даже помоему, гневно попёрдывают.

Резко оборачиваюсь в салон, обшаривая злобным, как бы ищущим негодника в красной кепке, взглядом.
«Где этот чертов труп?», — говорят глаза.
Ропот понемногу стихает. Все начинают оглядывать друг друга, оборачиваться назад разыскивая нарушителя порядка. Но никого в красной бейсболке, кроме меня, к сожалению здесь нет. Накатывает гробовая почти тишина.

Повернув голову к стеклу за которым притаился шофер, громко, чтоб все слышали, говорю два слова:

- Овцы! Поехали!

Двери резко захлопываются и мы трогаемся. Две остановки в тишине. Наша пустотность схватывает внутренности железной электрокаракатицы на колесиках титановыми тисками.
Ни один жабёнок не квакнул.

Только Она тихонько заливается в кулачек.

До слез, как обычно, впрочем.

...

У меня в жилище, как всегда поэтический бардак и дневной полумрак задёрнутых парчовых занавесок. Это прививает несколько весьма назойливых мыслей:

«Логово надо менять.»

Портрет Друзя улыбается с обложки журнала «Наука».

- Чертов груздь...

Она завернулась в одну из занавесок, так что торчит только голова. Окуклилась. Хитро улыбается. Запуская краешек дня через оконное стекло.

- Что ты сказал?
- Ничего.

Выпархивает из своих занавесочных пеленок. Без верха одежды. Освещает полумрак комнатухи отблесками от мрамора грудей. Или… просто «засветила сиськи».
Однако, в джинсах всё еще.

- Не подходи!

Мне почему-то нестерпимо смешно. Но я держусь.
И не подхожу.
Она поворачивается спиной, стягивает джинсы, вместе с трусиками и наклоняется:

- Еби меня!

Так бесцветно сказано.
Как прогноз погоды.

Я давлюсь от смеха. Её промежность сейчас почему-то ассоциируется с мордой инопланетного пришельца из американского кинофильма «Хищник» с Арнольдом Шварцнегером. Когда тварь ухая, как чахоточный филин, хохочет в конце блокбастера.
А старик Арни говорит: «Ну ты и урод, мать твою...»

Я смеюсь. Дико ухохатываюсь. Раздирая пустоту в клочья. Навроде той салфетки, которую через пару секунд грузишь в пепельницу.

- П… поехали лучше в кино, может, а?

В ответ Она улыбается чисто и невинно, как школьница, плохо выучившая домашнее задание на уроке по домоводству.
Но в глазах читается укор.
Натягивает джинсы и маечку, с портретом Гомера Симпсона:

- Поехали… Кретин...

...

Моя телега, припаркованная прямо в зад какой-то типа пятёрке жигулей, в свою очередь прижата, почти, слава богу, бампер к бамперу новёхонькой пятёркой бээмвэ.

В вакууме моего сознания скукоживается зародышь бури.

С пассажирского сиденья бэхи вальяжно вываливается наглого вида тётка, с ребенком на руках и вперивает мутный взор в мою подружку.

Муж или водитель уже выключил зажигание, собирается выйти.

ОНА обращается к наглой парочке, улыбаясь:

- Отъедьте, пожалуйста назад. Вы зажали нас, а мы опаздываем.

На что мигера надменно отвечает, тоном хозяйки, отдающей приказание рабам:

- Ничего, подождёте. Чё, не видите, у меня ребенок?!

Поворачивается, как бы демонстрируя чадо.

Сознание лопается на несколько десятков остренных осколков, порождая разряд молнии из арсенала боевой нейролингвистики:

- Слышь, ты, хуесоска противная, если твой долбоёб-водитель немедленно не сдаст назад, я вам обоим еблища расколю прямо вашим выблядком.

Тётка, задыхаясь приоткрывает ботексные сосалки, как рыба, знаете ли, которую с крючка отцепили и на землю бросили.

Муж, услышавший мою реплику, вращая зенками, заводит свой шикарный пепелац и молча сдаёт метров на пять назад.

Мы грузимся и безмолвно хихикая отваливаем в сторону кинотеатра.

...

Качается лодка -
Я выпал.

В осадок -
На корм рыбам.

Дождик с небес
Сыпал.

Не утону!
Хуй вам, people!

Дождь жалит мое лицо. Одежда промокла. Но я иду. В наушниках её CD качает мне Depeche Mode. Что-то про персонального джисуса, и малёханькие пятнадцать. Мне насрать. Фильм был дерьмовым. День, правда, ничего так, пойдёт. Но грустновато закончился. Она куда-то исчезла. А я бросил машину и иду...

… канаю, снова истаптывая мокрыми сандалями очередные тысячи тысяч метров пути.

И ни одной чёртовой мысли в голове.

Я счастлив.

Клянусь!