brunner : Экзистенция по-русски

На Руси – глубокая ночь. За столом сидят молодой врач Иван Николаевич и медбрат Илюша. На столе – бутылка водки.
- Экзистенция, Илюша, здесь и сейчас, да! Экзистенция, мать её, в этой бутылке водки, в этих двух людях здесь, в России, за тысячу километров отовсюду, в этих разговорах до утра, да.
Илюша вяло кивает головой и наливает ещё. Пьяный Иван Николаевич продолжает:
- Я тебе хочу сказать, Илюш, что весь этот смысл выдуман. Напускной. Придуманный. Нету смысла, нету, — и в подтверждение своих слов доктор энергично машет головой, с которой летит перхоть. — Нету!
Пожилой медбрат устало щурится, смотря на собеседника сквозь бутылку. Илюше — пятьдесят пять, Ивану Николаевичу – тридцать три. Магия чисел. Но Илюша не спорит с молодым доктором, лишь отмахивается: «Чёрти что, интелехенция, одним словом».
А Иван Николаевич всё говорит и говорит. Говорит о смысле, затем тотчас же переходит на здравоохранение, а оттуда к искусству. Стремителен круговорот тем для разговора, неизменна лишь прозрачная жидкость в стаканах беседующих. Правда, Илюша всё больше молчит, да иногда восклицает себе под нос: «Чёрти что!». А доктор продолжает:
- Вот смотри. Был у меня пациент, когда ещё в столице работал. По национальности -чеченец. По сущности – героиновый наркоман. В 2011 его с семьёй из Норвегии выслали, ха-ха, так он с горя ширяться и начал.
- Чёрти что!
- На вид убожество, а на лице всегда улыбка. Какой день не приду – всё улыбка у чечена. Я ему говорю: «Саид, вы себе посадили печень и все вены, боль страшную испытываете наверно, а всё улыбаетесь». А он мне отвечает: «Как не улыбаться, Иван Николаевич, жизнь я прожил и только сейчас, к сорока годам понял, что всё иллюзия». «А что не иллюзия» — спрашиваю. «Всё иллюзия». Потеряли мы чечена, хороший парень был, да.
- Интелехенция, одним словом, — бормочет Илюша подливая водки. Иван Николаевич прочищает горло и залпом выпивает свой стакан, крякает и продолжает:
- Да, мать её. В Норвегии жил, говорит. А я дальше Мурманска этого не был нигде, да. Сколько раз говорю Алке, давай, мол, в Калининград поедем хоть, в Прибалтику там, а она всё – дорого, дорого.
- Бабы.
- А я Саида и спрашиваю: «Как там в Норвегии? Сильно наших не любят?». Он думал-думал и ответил: «Да плевать там на всех, и на себя плевать, и на других»,
- Чёрти что.
Помолчали, посмотрели на часы. На циферблате четыре часа. Иван Николаевич встал и подошёл к окну:
- Не могу, Илюш, не могу так. На Западе – пиздец. Здесь – пиздец. Где жить-то? Это жизнь-то: от получки до получки водку пить? Я молодым был, всё язык учил, хотел уехать в Германию. Да не срослось. Теперь, вот здесь.
- А что так, Иван Николаевич?
- Баба, сука, подвела. Забеременела, а на аборт не пошла. Это мы с вами люди просвещенные, эмбрион за человека нынче не почитаем. А она – девка простая, верующая. Ой, прости Господи! – говорит доктор, садится, крестится и отпивает из стакана. – Не жизнь, а так, существование.
- Чёрти что.
- Думал, интересная работа. Людей лечить буду. А теперь здесь.
Посидели, помолчали. Доктор продолжил:
- Сказать тебе должен кое-что, Илюш. Стыдно. Три года назад у меня дед умер. Настоящий мужик был. Ухаживал до последних дней за бабкой моей. У той – синдром Альцгеймера. Не говорила ни с кем, есть забывала, ходила под себя. Я хоть и врач, но такого не переношу. Вот и сюда определил её.
- Так это ваша? Ваша… Ваша родственница в 13 палате?
- Да. Ветеран труда была. Троих детей вскормила и затем ещё внуков на себе тащила. Таких людей больше нет. И где сейчас? Тихо умирает, не может вспомнить кто её внук и кто она сама.
- Чёрти что.
- Жалко мне, ой, как жалко, Илюш, — на лице у доктора слёзы. – Бабушку мою жалко. Жизнь – сука, всех под себя подомнет, да.
За окном по-прежнему темно. Иван Николаевич допивает последний стакан и выходит из коридора, оставляя Илюшу спящим на кушетке.

Иван Николаевич идёт по кафелю, ведя рукой по стене. Мигает лампа, на миг освещая его заплаканное лицо. Подходит к двери палаты номер 13 и заходит в неё. На койке мирным сном спит женщина. От пролежней на коже её язвы. Иван Николаевич садится к ней, перебарывая отвращение к запаху, и говорит тихо:
- Это я, бабушка, Ваня. Я люблю тебя.
Затем достаёт шприц и вводит в вену женщины какое-то вещество.
Мирно сидит доктор Иван Николаевич и смотрит в мутную тьму за окном. Скоро начнёт светать .