вионор меретуков : Греховный сон

… Я лежал на диване, пил шампанское и читал дневниковые записи отца. Я все еще надеялся найти в них какой-то ответ или намек.

Мой отец 20 августа 2001 года вышел из дома. И не вернулся...

«У меня опять новые друзья, — читал я. – Это очень милый юноша и его девушка.

Как-то вечером после обильного стола с богатой закуской и не менее богатой выпивкой – я был в гостях у поэта Евгения Е. – я плелся домой пешком, благо живу я от Е. в двух кварталах. Ах, как мне не хотелось возвращаться в пустой дом! Сын жил у очередной любовницы, какой-то балерины из третьего состава Большого, и в шутку пугал меня женитьбой».

Я отложил тетрадь в сторону и задумался.

Вот как, оказывается. Если верить тому, что написал отец, не так уж и плохо мне жилось. Любовница-балерина, причем не какая-нибудь, а – очередная. Что прямо указывает на то, что были и предшествующие. А третий состав — домыслы отца. Она была – из второго.

Я нацепил на нос очки и вернулся к записям.

«… Короче, присел я на скамеечку перед домом: покурить и полюбоваться ночным небом.

Тут-то и подошли эти двое...

Они мне сразу очень понравились. Оба какие-то бледные, даже голубоватые в свете луны. Словом, нереальные. Такие мне как раз и были тогда нужны.

Девушка, ее звали Инга, была легка, воздушна и нежна. Она походила на рано созревшего ребенка. Хотя ей было никак не меньше двадцати. Ее хрупкость возбуждала желание. Мне показалось, что в моем желании было что-то постыдно-соблазнительное, что-то болезненное и поэтому сладостное… что-то от подпорченного экзотического фрукта, который отдает тленом и будит смутные воспоминания о детских снах...

Юношу звали… звали… Ах, нет, не помню, запамятовал. И был он белокур, хрупок и нежен, как ребенок. Они были очень похожи, эти молодые люди. Конечно, оба немного сумасшедшие. Это мне в них особенно нравилось.

С этого вечера началась наша дружба. Впрочем, назвать дружбой то, что происходило между нами, язык как-то не поворачивается. Очень скоро мы стали спать вместе. Втроем. Какие это были упоительные ночи! Нет-нет, мы не занимались грубым сексом. Мы, позабыв обо всем на свете, отдавались утонченному наслаждению. Наслаждение было для нас и верой и воплощенной в жизнь иллюзией.

Когда я вошел в это бесподобное состояние, то… Нет, не хватает слов! Ах, я, знавший в своей жизни великое множество женщин, был покорен открывшимися горизонтами невиданных наслаждений. Это напоминало райский кошмар и одновременно юношеские грезы о слиянии тел, когда два тела становятся единым целым.

Что-то подобное я испытал очень давно с девушкой, которую любил. И испытал это с ней только один единственный раз, когда понял, что теряю ее. Она сказала, что уходит к другому...

Здесь же единым целым становились сразу три тела. Нет, это не было преступным пиршеством порочной плоти. Все, что происходило у меня в доме, в моей спальне, на широкой кровати, было преисполнено целомудренного и благородного желания отдавать всего себя другому или другим. И обретать при этом с чувством безмерного счастья и благодарности даваемое тебе...»

На этом чтение мое закончилось. Шампанское подействовало, и я провалился в сон.

О, как ужасен был мой сон! Если бы моя жизнь хотя бы в малой степени была похожа на это сказочное сновидение, я бы не стал медлить с мылом и веревкой.

Спальня в нашей квартирке на Воздвиженке. Я вдруг увидел себя на месте отца...

Греховный сон, похожий на жизнь после смерти… Сон сопровождался волшебной дивной музыкой, которая входила в мое сознание и наполняла меня уверенностью, что порок есть главный движитель жизни.

Мне снились обнаженные тела, извивистые и ритмичные движения которых были полны сладостной неги и бесстыдной грациозности.

Рядом с ними, отвратительно визжа, прыгали и резвились некие уродливые создания, волосатые, грязные, безглазые, с черными потеками на голых телах. Они пытались слиться с прекрасными телами, и некоторым это удавалось.

Зрелище завораживало. Казалось, я присутствую на оргии, организованной в Аду.

Во сне я закричал, как смертельно раненный зверь. Я почувствовал, что если сию же секунду не овладею женщиной, — какой угодно, хоть молодой, хоть старой, — то непреоборимое желание разопрет меня изнутри, и я умру страшной смертью, успев перед смертным часом испытать такие муки, против которых страдания Савонаролы сущая безделица.

Я набросился на какое-то чудовище неопределенного пола. Чудовище все время меняло облик, от него пахло чем-то с ума сводящим: раскаленной спермой и окалиной.

Оно изворачивалось, выскальзывало, не давалось, а я с восставшим членом, тяжелым, словно его накачали жидким оловом, и огромным как палица, норовил прижать чудовище к стене, раздвинуть грязные кривые ноги, покрытые щетиной, и вонзиться в зловонную щель, изодрав ее в клочья… У меня от звериного желания голова шла кругом, я уже ничего не соображал, для меня главный и единственно ценным становилось безумное желание немедленного соития. Я знал, что если промедлю хотя бы мгновение, то умру от бешенства…

И тут, слава богу, я проснулся…