Безнадёгин : Родина

Александр Тимченко вывалился из бара около 10 вечера. Хотя, если бы не бутылка холодного «Триумфа» и три «Пикура», эту хамовню «баром» Александр никогда бы не назвал. Впрочем, зарплата и ноябрь эстетствовать не позволяли, поэтому и такому простому приюту Александр был искренне рад.
Бар выбрасывал своих посетителей на небольшой пятачок парковки, сразу за которой ревела, как второй пентиум, автострада, разрезавшая город, как тонкий кусок красной рыбы на дешевом бутерброде, которым сейчас срыгивал журналист
«Если идти домой- будет пиздец, не дойду, нет, не дойду точно, свеклу собирают бляди, камазы летають, не дойду, размажет как Кольку Афанасьева, редактора жирного по трассе этой чертовой»- Александр бормоча себе и делая непонятные жесты кистью грязной руки, развернулся и направился за кирпичный забор, скрывавший от проезжающих по главной дороге автомобилей обоссанный деревянный толкан и грязь обрыганной подворотни.
Александр зашел за забор и сел на корточки. Его рвало. Края черного драпового пальто плюхнулись в грязь. Озябшими руками Сашка достал из кармана пачку синего ЛД. Затянулся. Вместе с дымом на выдохе вышла изжога. Сигарета осталась тлеть в пальцах. А Сашка окунулся в забытье.
Прошло около часа. На улице и без того промозглой стало еще гаже. Но Александр проснулся не от этого. Кто-то робко толкал его в плечо. Еле-еле разлепив глаза Сашка уставился на незнакомца. Им оказалась какая-то женщина.
«Миленький, вставай, что ж ты напился-то так, а ну вставай, сука бля пьянь!, Ну же родненький, поднимайся, гадина ты ебучая!»- так, то срываясь на крик, то скатываясь до неумелой ласки, обращалась к нему подошедшая женщина. В старом советском пальто, с запахом перегара и какого-то морса, на фоне тупого русского неба, баба смотрелась как нечто не от мира сего, как что-то постороннее. «Точно, ебнутая» — подумал Александр и встал.
- Здравствуйте, милейшая, прошу простить журналиста, пьян- отрапортовал Александр и запахнул пальто.
- Ой, да знаю я вас, журналистов, писателишки хуевы, доконали совсем, лишь бы только хаять, а не делом заниматься. Ну что замерз, дорогой? Знаю, замерз, ну через трассу не пойдем, пойдем ко мне лучше, хоть грязь ототру, а то- поди дома баба ждет, а ты как бомажара, совсем скотом стал
- Ну пошли тогда уж, хуле. Как зовут-то тебя?
- Руся — ответила женщина и застенчиво отвернулась.
- Руся, так Руся… Мужицкое правда имя, но надеюсь хуем потчевать не будешь- выпалил Сашка и засмеялся, как ребенок
Через минут пять Александр и Руся подошли к старой избе, синему, грязному дому с низкими окнами и орущей, как резанная, вшивой дворнягой на ржавой несоразмерно толстой цепи.
В комнате у Руси было тускло и воняло бензином. Причем откуда этот запах брался было совершенно непонятно. Баба лишь отмахнулась рукой- «С трассы несет». Что еще было заметно в убогом жилище? Много фотографий с почти исчезнувшими лицами, какие-то татары на конях, французские открытки, пейзажи кавказских гор, немецкая швейная машинка, макеты кораблей, танки, которые выставляют в домах пионеров, старый магнитофон, полка кассет Высоцкого, и огромное количество книг. Книг, которые явно никогда не открывались. Возле печки лежал порванный на листки томик Бродского, им разводили огонь
- Ну что, Руся, имя-то какое, выпьем с горя?
- С горя не с горя, а доведет тебя бухло до гроба.
- Доведет, значит, заслужено,- сказал Александр и опрокинул стопочку принесенной хозяйкой самогонки.
Что было после? Стоит ли объяснять.
Александр смотрел на женщину, что сидела напротив. На ее серое, уставшее лицо, на плечи в синяках, на дряблое, некрасивое тело. Ее хотелось избить. Ее хотелось обнять. Но вместо этого Александр все подливал себе и жаловался бабе на все неурядицы, что навалились на него с осенней распутицей, на всю эту неуютность, на то, что живет он на свете 40 лет, растерял по свету дочерей, а света-то и не видел. Видел только редкое лето, вытравливаемое из памяти бесконечными обложными дождями и тоской.
А баба все слушала и слушала. А потом грохнулась перед ним на колени, и громко протяжно заголосила:
- «Прости, прости меня, Сашка, сын, муж, брат, прости меня! Россия я, твоя страна бестолковая, судьба твоя трижды проклятая! Прости, прости что ни согреть, ни убить не могу! Прости, что под ногами мешаюсь только, что не даю житья, тебе, прости меня, делай что хочешь со мной, делай как пожелаешь, хочешь прости, а хочешь убей! Прибей меня, суку такую!»
Сашка сначала не поверил ушам, а потом понял, ее правда. И в самом деле, стояла перед ним на коленях Россия, гадкая и беспощадная. Схватился Александр Тимченко за нож, да защемило внутри, не смог пырнуть суку.
Тогда он быстро расстегнул ширинку и навалился на свою страну, которая только и смогла, что отползти в сторону к кровати.
А что было дальше? Что осталось в его памяти? Да ничего. Что изменилось- точно также абсолютно ничего.
Шли годы. Но каждый раз после пары тройки стопок триумфа Александр Тимченко раскрывал свой газетный блокнотик и читал собутыльникам кривые закорючки из прошлого:
Я видел ее, распластанную, нагую, застенчивую, на ее нежной спине были шрамы от плетки- эти старые разбитые сельские дороги, по которым тоска жизни подле нее носила меня от одной бесполезной судьбы к другой. Губы этой пьяницы напоминали мне липкую слякоть февраля. Я ненавидел ее, я любил ее, я жалел и презирал эту опухшую шлюху. А еще у меня стоял. Я смотрел пустые мутные глазищи своей страны и резко придвинул ее лицо к своему члену. Я слышал как сквозь мощные толчки горлового минета Россия пыталась выговорить, проорать нараспев " Я ска-а-аж-жу не н-на- аа- до р-ааа-й-я, д-а- ааа й-тее род-ди- ну мо-й- у". И в этот миг я кончил. Кончил на лицо своего Отечества.