kirdos : Не лучший день для попкорна

— Заходи, только быстро. И не шуми, — сказал мне старый знакомый, как бы инструктируя о правилах поведения.

— Да, все ясно, — ответил я. Что еще остается ответить? — Боже, первый раз в цирке!

— Никогда не был? Даже в детстве?

— Нет. Всегда считал, что это унижает животных.

— Многие так думают, но все равно ходят. Вот и ты пришел. Жвачку хочешь? — он протянул упаковку с резинкой, подмигнул и взглянул на часы.

— По крайней мере я не плачу за это деньги, — я проглотил белую подушечку.

— Тебе же не нужны интервью, мнения и все такое? Вряд ли кто-то согласится…

— Нет, мне нужно только побыть внутри. Хочу написать материал о цирковых буднях.

— А…

— Фотоаппарата тоже нет.

Это все, что он хотел услышать. Мы отправились в путь, пробираясь безликими коридорами служебных помещений. Стены были выкрашены в безобразный зеленый. Такой цвет можно встретить в подвалах, общественных туалетах или изоляторах предварительного содержания. То есть в самых неприятных местах, в которых мне когда-либо доводилось бывать. Реакция была незамедлительной: внимание обострилось, мышцы напряглись.

Ртутные лампы жужжали, как огромные тучные шмели. В их холодном свете оттенок зеленого казался еще отвратительнее. Но все же не настолько отвратительным, как запах животных. Он появился сразу же, как только мы переступили порог служебного входа в цирк. Но лишь теперь стал по-настоящему невыносимым. Я посмотрел на экстра-большое ведерко с поп-корном и мысленно пожалел о том, что удовольствие от кукурузы получить не придется.

— Скоро привыкнешь, — сказал знакомый. — Буквально пятнадцать-двадцать минут, и все будет в порядке. Первое время меня буквально выворачивало. Но потом привыкаешь. А когда узнаешь, как этот запах получается, перестаешь понимать, почему кому-то он кажется отвратительным.

— Как получается? — Меня искренне удивило, что в природе появления этой жути может быть подвох или какая-нибудь «обратная сторона медали».

— Как-нибудь покажу.

И снова коридоры, цвет и шмели. В этот раз лампы гудели еще громче. Будто целый рой. Все вокруг было по-театральному странно. Казалось, что цирк нарочно преувеличивает все эти неприятные цвета, запахи и звуки. Такая уж его натура, жить другими стандартами и категориями. Бесконечный гротеск кривых зеркал.

Миновав несколько лестничных пролетов, административный этаж с вздувшимся линолеумом и пустой гимнастический зал, мы оказались в полной темноте. Проводник не включал свет. «Держись правой рукой за стену и аккуратнее шагай», — вот и все инструкции. Под ногами чувствовалась смятая материя. Драпировка стен, не иначе. Идти было сложно, кеды буквально утопали в ней. А когда ткань стала касаться левого плеча, стало ясно, что коридор стал совсем узким. Что-то ударило ведерко с поп-корном. Воздушная кукуруза посыпалась и еле слышно захрустела под ногами.

Это было похоже на «Алису» Льюиса Кэролла. Я бежал за спешащим белым кроликом вниз, вглубь норы. Постепенно она становилась уже и уже. Или это я вдруг стал расти? В полной темноте образ стал оживать и прилипать к сознанию, как жвачка к небу. В голове вдруг заиграла песня Jefferson Airplane «White Rabbit». И вдруг фантазия стала явью.

В момент, когда тайный проход уже стал казаться бесконечным, показался свет. Мой Мартовский Заяц придерживал штору и ждал, пока я проберусь сквозь барханы ткани. Вот и арена. Размеры моего тела снова изменились. Теперь я уменьшился. Стал совсем маленьким, как насекомое, под гигантским мрачным куполом цирка.

Мы присели на первые попавшиеся кресла.

— У тебя час. Потом нужно уйти, — сказал Мартовский Заяц и показал экран смартфона. Электронные часы показывали 15-20. — Скоро представление.

— Этого хватит, спасибо.

Он нырнул назад в нору, а я устроился на старомодном кресле, закинув ноги на подлокотники впереди стоящего ряда. На зубах заскрипела оставшаяся кукуруза, на манеже захрустели костями клоуны то ли бубновой, то ли червовой масти. Их было двое. Старый обучал Молодого простым премудростям клоунской работы. Кувырки, плюхи, жонглирование и мастер-класс с пульверизатором. Ничего необычного. На лицах не было грима, но вот одежда полностью соответствовала концертной форме: гигантские башмаки и блестящие комбинезоны.

— Запомни, интересно, когда по-настоящему, — сказал Старый и закурил. Я тоже закурил. — Если ты сам не смеешься, то они тоже смеяться не будут. Поэтому когда делаешь кувырок, надо смеяться. Понял?

Молодой кивнул и стал кувыркаться по манежу, смеясь так, как будто на следующем кувырке он выхватит из сумки кеглю для жонглирования и, сделав рондат-фляг в сторону Старого, размозжит его морщинистый череп. Нечто подобное я видел по телеку: тренировка бойцов кунг-фу с востока. Испытание выносливости и силы духа. Можно представить себе, какое чудовище может взрастить такой сенсэй.

Вакханалия обезумевшего мешочка со смехом продолжалась еще десять минут. Все это время он кувыркался. Я попытался представить, как кровь прилила к голове клоуна, как силы покидали его тело, а внутри росла злоба. Но внезапно, будто по щелчку пальцев, все пропало. Свет, звук и даже запах. Вокруг не было абсолютно ничего, кроме уголька моей новой сигареты. Сколько прошло времени? Провалился ли я в сон? Ничего нельзя было понять. Полная дезориентация.

По собственной инициативе, совершенно без спроса, пальцы нащупали в кармане кнопку. Клик. В плеере Эрика Баду и Тайлер запели «Treehomes 95». Глаза быстро привыкли к темноте. Стало ясно, что там, во мгле, происходит какая-то возня. Вся эта чернота мгновенно ожила и наполнилась жизнью. Я откинул поп-корн и, спотыкаясь, стал спускаться вниз. Ступени были необычайно высокими. Многие из них располагались под самыми неожиданными, я бы даже сказал, неестественными углами.

У самого края арены кто-то вскрикнул. Голос был мужским и раздался из ниоткуда, со скоростью и интонацией выстрела. И хотя все произошло с невероятной скоростью, в голове молнией блеснула мысль: «Что за черт! Кто стрелял?». Я мгновенно скинул наушники и, достав телефон, выбросил руку с горящим дисплеем во тьму. Источник тусклого света в долю секунды выгрыз из бездонной топи уродливое лицо.

«Бармаглот!» — подумал я и, не став останавливать кисть в движении, придал ей больше силы. Столько, сколько позволяло оставшееся расстояние до чудовищной морды. Раздался шлепок. Удар получился совсем слабым. Не сильнее того, которым укоряют пса за разорванную газету. Наверное, поэтому телефон удалось удержать в руке. Чудовище зарычало и нырнуло в темноту. Долю секунды был слышан его беспокойный топот.

Внезапно все снова замерло. Всего на мгновение. Но это мгновение тянулось вечно. Меня снова окружала пустота, в которую бесцеремонно, по-варварски ворвался электронный свет моего смартфона. Я. И он. Мы оба были чужими в этом мире тьмы и чудовищ. Это было кристально понятно для всего сущего вокруг. В полной тишине из наушников раздался вполне различимый саксофон Магнуса Бру — что-то из «4 углов». Самое время паниковать. По законам драматургии именно в этот момент монстр должен напасть снова. Уверенности в том, что я смогу отбить эту атаку, взять было неоткуда. Все, что оставалось — сжать кулаки и ободрить себя на манер Эша Уильямса. Черт, да я стоял там, во тьме, будто с завязанными глазами на расстреле с «последней сигаретой» в руке. Вспомнив о ней, я быстро и глубоко затянулся как в последний раз и стал ожидать выстрела.

И он раздался. Точно такой же, как первый. «Дайте свет!» — вырвалось откуда-то из недр окружающей черноты. Мрак стал стекать тенями с окружающих предметов, обозначая их очертания, и остановился. Зал остался в полумраке. Я стоял на барьере — возвышенности, являющейся внешней границей манежа. В противоположной стороне три испуганных верблюда пытались выбраться на волю, вскидывая передние ноги на тумбы. Вокруг них скакал бедуин, который, увидев меня, истошно завопил: «Ти кта такой? Зачем животный пугай?» Ему на помощь бросились несколько работников цирка. В том числе два клоуна, не то бубновой, не то червовой масти и вылезший неизвестно из какой норы мой Мартовский Заяц. В этот раз он заговорил со мной, не глядя на часы:

— Что случилось?

— Оу! Э-э-э… — только и смог произнести я. Как можно было объяснить, что только что я был один на один с Бармаглотом. Во тьме!

— Ти верплюта пугай! — вмешался бедуин.

— Ты пугал верблюда? — подхватил Заяц.

— Да у меня чуть сердце не остановилось из-за этих верблюдов! — завопил я. — Они выскочили на меня из темноты.

Это было настоящим испытанием. Много мата. Большая его часть от акробатов. На следующий день, посмотрев один из многочисленных роликов с подборкой эпических падений на ю-тюбе, я понял, почему они так любят крепкое словцо. А спустя еще пару дней, позвонив Мартовскому Зайцу, разузнал о душевнов здоровьем «кораблей пустыни». Кто-то из клоунов, выводя меня в тот день к выходу, рассказал, что от нервного шока верблюд может долго не есть. Из-за этого у молодых, только что привезенных особей возникают серьезные проблемы со здоровьем. И что самое главное для этих сволочей, верблюд не сможет тренироваться и выступать.

— С животными все в порядке, — сказал Мартовский Заяц. — «Корабли» плывут.

— А с бедуином?

— Думаю, тоже. Хотя он не мог успокоиться весь день.

— Боже. Ты бы знал, что я пережил в тот день. Какого черта он делал с ними в темноте?

— Молодых верблюдов так тренируют. Водят в темноте. Дают им привыкнуть к геометрии зала и все такое. Ни в коем случае нельзя пугать их резкими звуками или ярким светом, — пояснил проводник.

— Прямо как Гизмо. А по морде им можно давать?

— Конечно, нет, — отрезал мой проводник.

— Хм. Ясно, — промычал я в ответ.

— Ну, как первый раз в цирке?

— Масса впечатлений. Как я и думал, это унижает не только животных. Больше никогда не пойду.

— Смотри. А то у нас через неделю большие дикие кошки. Тигры, львы и все такое…

— Хм-м, большие дикие кошки…