Без Ника : Шарик.

Вертится, вертится этот, завёрнутый в материки и океаны, шарик. Когда он сделал первый вдох? Когда остановится его раскалённое сердце? Микроскопической пылинкой, прилепившись к его животу, кричу о помощи в черную бездну над ним. А она равнодушно смотрит на меня триллионами мигающих глаз и молчит. Смотрит и молчит, проклятая.

***
Это опять происходит. Я готов отрезать себе голову, чтобы наступила тишина, и выключилось кино, бегущее не перед глазами и не под веками, а где-то за лобной костью, внутри черепа. Надавливаю на виски – вены пульсируют под пальцами. Содрать бы с головы кожу и рвануть прочь эти провода, неостановимой своей пульсацией переключающие кадр за кадром моего внутричерепного фильма.
А Вероника нагло спит рядом. Мой мозг растекается по комнате, а ей нет до меня никакого дела!
Всматриваюсь в её лицо: глазные яблоки слегка шевелятся под веками — явный признак того, что Ника видит сон. Губы вздрагивают. Видимо, во сне она говорит.
Да нет же, нет, не говорит. Я ведь точно знаю, что Ника никому ничего не говорит. Там, по ту сторону реальности, она стонет. Стонет!
Адская громкость! Но уши затыкать бесполезно — звук стучит в барабанные перепонки изнутри. И, кажется, моя голова — двадцатитонный колокол, в который непрерывно бьёт невидимый звонарь. Гул проникает во все извилины, просачивается в серое вещество и атакует ядра нейронов моего, жаждущего тишины и темноты, мозга.
Я знаю, что ей снится.
Ей снятся другие мужчины. Они нагло вторгаются на мою территорию, и отдаётся она им так же без остатка, как когда-то отдавалась мне.
Часто, пытаясь припомнить момент, когда мы перестали любить друг-друга, я собирал в памяти рассыпавшийся пазл прожитых дней, тащил воспоминания из поросших быльём закоулков подсознания, но ни одно из воскрешённых событий не являлось началом нашего с Никой конца.
Свадьба. Сын. Бутерброды на завтрак. Супчик на обед. Всё как у людей. Всё как у всех.
А однажды, при виде лежащих на тарелке ломтиков хлеба с колбасой, чувство тоски и безысходности спазмом сжало горло. И вместе с тарелкой, её содержимое стремительно пикировало в форточку.
Тогда я впервые ушел. Просто собрал вещи, поцеловал сына и вышел, даже не хлопнув дверью.
И это не была другая женщина. Другие женщины появились гораздо позже. Я ушел просто потому, что больше ничего не хотел. Не хотел не скучать по ним, уходя на работу. Не хотел понимать, что не соскучился, возвращаясь домой. Не хотел бутербродов и супчиков. Больше не хотел её, Нику.
А шарик всё вертелся и вертелся. Под ногами. Под колёсами. Вертелся и проветривал душу едва уловимым сквозняком. Сквозняк усиливался, становился бурей и рвал клочья плоти с груди, обнажая черствеющее от ветра сердце. Тогда я понимал, что соскучился и возвращался.
Но скоро очередные приступы удушья привычно выливались в попытку соскучиться и вновь гнали меня из дома.
А шарик всё вертелся и вертелся. Пылился под ногами. Стелился трассами и шоссе под колёсами. И фонари световыми пятнами бросались на лобовое стекло.
Скользкий после дождя асфальт бежал из-под шин, и бессмысленные погони завязывались между летящей вдаль трассой и автомобилем.
Дорога, спасаясь от преследования, коварно бросалась из стороны в сторону, изгибалась в крутые повороты, и таки вырвалась однажды из-под колёс. И жаркий поцелуй железа и бетона грохотом взорвал воздух.


***

Зелень…
Очнулся в траве — высокой, пахучей, мягкой как перина. Перевернулся на спину, приподнял голову — машина, смертельно обняв телеграфный столб разрезанным пополам бампером, невоскресимо застыла. И никого. Только бескрайнее дикое поле зелёным фантиком обернуло вертящийся под ногами шарик, и облака взбились в пену над ним.
Побрёл по колено в траве. Куда? Да Бог его знает. Среди первозданной, незапылившейся зелени напоролся на дверь. Простую деревянную дверь.
Дверь просто зависла черной кляксой между синевой над головой и зеленью под ногами. Обошел её со всех сторон, почесал в недоумении затылок и толкнул ногой.
— Ну, здрасьте! Яблочка хотите? — послышался голос из-за двери.
Я шагнул за, поросший травой, порог. Куда ты привёл меня, вертящийся под ногами шарик? Молодые листья ветвистой яблони тронул ветерок, и лёгкий звон, убаюкивающей волной, влился мне в уши. Галлюцинация? Ноги понесли назад. Ни листьев. Ни яблок. Ни даже пня от яблони.
— Так вы хотите яблока или нет? –- послышался всё тот же голос.
Рванул ручку и снова вошел в дверь. Под возникшей из ниоткуда яблоней в колосящейся траве занятной галлюцинацией возлежали человеческие мозг и сердце.
Потрясающие в этом месте зреют травы! Курить не надо — просто дыши!
— Это вы зря, — голос сердца был довольно приятным. — Мы вовсе не галлюцинация.
— Какая прелесть — говорящие мозг и сердце, — состояние накурености усиливалось.
— Ну, не совсем мозг. И не совсем сердце. Это ваше же восприятие делает нас такими. Как здорово, что вы не буддист, а то пришлось бы сейчас отращивать десятки рук и голов. Терпеть не могу буддистов — идиоты!
— Не совсем сердце? Не совсем мозг? – кажется, идиотизм буддистов заразен.
— Ну, я допустим, не сердце, а дух. А брат мой не мозг, а разум, — возмущённо сказало сердце и вдруг, под яблоней на холмике образовались два совершенно одинаковых и совершенно обнажённых человека.
— Дух и разум — братья-близнецы?— саркастически хихикнул я.
Близнецы переглянулись и стали совершенно не похожими друг на друга. Близнец-мозг стал брюнетом. Близнец-сердце блондином.
— Белое и черное более подходяще для усвояемости пакостным христианином?—блондин, кажется, начинал сердиться. Он нервно откусил кусок от огромного красного яблока, струйки сока потекли по его подбородку, упали на грудь и покатились ниже. Вид его наготы смутил меня.
— Ева…Мерзавка! Видимо в соке её яблока утонули абсолютно все христиане,— снова пробормотал блондин, сорвал пучок травы и небрежно прикрыл гениталии.
— Я так понимаю, яблок ему больше не предлагать—всё итак очень запущено?—ухмыльнулся брюнет.— Итак, гражданин хороший, вы зачем превысили скорость? По мокрой трассе…ай-яй-яй.
— Развеяться пытался, — брякнул я.
— У вас депрессия?— удивился брюнет.
— Да, кажется.
— Уныние…-- пробормотал блондин и многозначительно посмотрел на брюнета.
— Ну, по крайней мере, он пытался убить своё уныние. Пусть и не самым подходящим способом.
— И что же ввергло вас в состояние депрессии, уважаемый? Чего вам не хватало?— от колючего взгляда блондина стало неуютно.
— Любви, –- я был абсолютно правдив.
— Вы перестали любить свою жену?— спросил брюнет.
— Да…кажется.
— Ах, как я вас понимаю, — саркастически произнёс блондин. Он явно был не в духе. — И чем же вы замещали отсутствие любви?
— Послушайте, граждане нудисты, и почему это вы обо мне в прошедшем времени говорите?— вдруг, вырвалось у меня.
— Потому что мы не решили ещё будете ли вы иметь продолжение, — взгляд блондина обжёг холодом.— Так чем вы замещали отсутствие любви?
— Поиском её.
— Прелюбодеяние….—почти пропел блондин и закатил глаза к пенящимся вверху облакам.
— Цель оправдывает средства, — вмешался брюнет. — И потом, он не скрывает, что разлюбил свою жену, а это---правдивость, как отсутствие лжи.
— Да он лгал тысячу раз!
— Правда, сказанная без любви не всегда полезна. Правда, сказанная без любви, сродни жестокосердию. А гость наш никогда не отличался жестокосердием, что является, несомненно, смягчающим фактором.
— Да кто вы такие? И, стесняюсь спросить, где я нахожусь?
— Какая потрясающая тупость! — блондину я явно не нравился.-- В коме пока что, — он помолчал, собираясь с мыслями. — Итак, — обратился он к брюнету,-- Твоя защита данного субъекта попахивает…
— Да, нужно возвращать его. Для тебя он слишком примитивен. Для меня же, — брюнет задумался на мгновенье, — слишком недоиспачкан.


***

Тридцать восемь… Жалко так рано сходить с ума. А шарик всё вертится и вертится. И кадр сменяется кадром. Пальцами надавливаю на веки. Не помогает. Вижу, как чужие руки скользят по её телу. Она изгибается от наслаждения, разбросав белые длинные ноги. Какие красивые ноги! И почему я перестал хотеть её? Чужое тело нависает над ней, и Ника обвивает его этими белыми восхитительными ногами.
Гадко видеть это! Яростный толчок впивается ей в бок.
Её глаза –- желто-зелёные, как у кошки, тоже прелестны.
— Что тебе снилось? — меня трясёт от ярости, но напряжением всех сил, пытаюсь придать голосу мягкость.
— Не помню. Ничего, наверное.
В трусах и майке она идёт на кухню. Высокая. Длинноногая. Красивая. И как это я перестал хотеть её?
Она варит кофе. Я, как помешанный, неотрывно наблюдаю за ней.
— Ника, ты изменяешь мне? – неожиданно для самого себя спрашиваю я.
Она даже не оборачивается, размешивает в чашках сахар и садится за стол.
— А ты?
— Нет. С недавних пор.
— С чего бы это? –- пронзительный взгляд задерживается на мне. — Может, стоит посетить доктора? Простатит и всё такое…?
Мне нечего ответить. В её глазах прячется насмешка. Ника скрывается за дверью ванной, а я ловлю себя на мысли, что мучительно хочу её любить и убить одновременно.


***

Попытка уснуть первым снова провалилась. А шарик всё вертится и вертится. И В голове уже идут заглавные титры—преддверие фильма. И как удаётся ей засыпать, едва соприкоснувшись головой с подушкой? Ненавижу её за это! Ворочаюсь, и нервы натянуты до предела. Кино начинается.
Босые ступни слегка приминают зелёный ворс травы. Из-под ног её вылетают птицы, бегут зайцы. А впереди большое озеро трётся животом об, упавшее на него, небо.
Песчаный берег хранит следы её ног. Наготу тела отражает вода. Эфирным гребнем ветер расчёсывает пряди волос.
Озеро качает, как колыбель. Крупные и мелкие рыбы взрывают зеркальную гладь сотнями брызг.
Неужели сегодня, вместо порно, мне предстоит смотреть сказку? Только я подумал об этом, как огромный сом рванул со дна, где отлеживался большим черным бревном, и вынырнул из воды уже человеком. Началось.
Эти проклятые видения причиняют мне боль. Боже, останови этот шарик – я сойду! Вдавленные в голову пальцы ничего не меняют. Сползшее с кровати тело бьётся лбом в пол, но кино идёт своим чередом — красивое, цветное. И громкость её стонов рвёт последние уцелевшие нити терпения. Набрасываюсь на неё и трясу с такой силой, что ещё секунда и мозг её, разбитый в кашицу о кости черепа, через нос, рот и уши брызгами разлетится по стенам.
— Зачем ты будишь меня?— психует Ника.
— Ты стонала! — как же я её ненавижу.— Тебе снился кошмар?
— Нет!-- Ника в бешенстве. — Мне ничего не снилось! Мне редко снятся сны! Оставь меня в покое! — она отворачивается, даже не подозревая, как сильно я её ненавижу, с каким трудом я сдерживаю порыв избить её, размозжить её голову и топтать ногами слизистую вязкость её мозга. А утром наваливаюсь на неё, пытаюсь ласкать, но, закипевшая от страсти кровь превращает меня в зверя, и я почти душу её – она ведь так ненавистна мне, а потом обмякаю и долго лежу, уткнувшись лицом в её ненавистную грудь, растёкшись молоком меж её ненавистных ног.

***

Снова ночь. Куда скрыться от неё? Ника опять уснула первой. Ненавижу её за это! Белые волосы нимбом окаймили голову. Очередная серия некудышнего сериала.
Вижу себя. Ника смеётся мне в лицо. Унизительнейшие из слов летят в мой адрес. А у меня приступ страсти к ней. Ползаю, как последнее ничтожество, на коленях, пальцами запутываюсь в её одежде, и хрип о любви отчаянно царапает горло. А она смеётся. Смеётся и отталкивает. Отталкивает и исчезает за дверью, проклятая! Декорации быстро меняются, и тело её сплетается с другим.
Больно! Тошно!
Стоны в голове слились в сплошной, нестерпимый гул. Хватит! Я хочу тишины!
Мне жизненно необходима тишина! Руки сами вытаскивают из-под её головы подушку. Секунда… Ника бьётся под тяжестью моего тела. Ещё секунда… Сопротивление её отчаянно и яростно. Ещё секунда… Хрип…
— Папа! — в глазах сына дикий ужас.
Боже, что я делаю? Подушка падает на пол. Ника жадно ловит ртом воздух.
— Что тебе снилось? – я снова готов убивать.
— Да ничего! Мне никогда ничего не снится!
— Ты врёшь! Тебе снятся другие мужики!
— Ты бредишь! Ты болен! –- она почти плачет.

***

Отправляйся на место, золотой ключик. Застёгиваю внутренний карманчик её сумки. Дубликат у меня. Когда я найду дверь, которую открывает этот заветный ключик, ты таки умрёшь, проклятая!

Еду за ней. Несколько минут жду под магазином. Движемся дальше. Ей кто-то звонит — она меняет маршрут. Заходит в чужой подъезд. Вот он, момент истины! Я таки убью её! Их обоих! И плевать, что эти двое из комы сделали ставки и ждут окончания игры.
Маньяком крадусь по следу будущей жертвы. Этажом выше закрылась дверь. Нервно подрагивают пальцы. Ловлю себя на мысли, что ничего уже не хочу знать. Покурить? Выкуриваю сигарету. Ещё одну. А заветный ключик обжигает ладонь, не давая забыть о себе. Неслышно, как газ, просачиваюсь в квартиру.
Стоны. И это не кино. Это реальность. Узнаю голос Ники. Ну, вот и всё. Вы, близнецы из комы, как вам такой сценарий: и разлилась река крови, и затопила ложе любви, и унесли благородного мстителя под белые рученьки черные птицы с кокардами?
Вот и спальня. Клянусь, ничего уже не хочу знать. Да что там, я уже всё знаю. Ну, и ладно. Захожу.


***
— Никуля, твой благоверный нагрянул, — на меня смотрят красивые карие глаза. – Ну, ты чего застыл, как содомский столб? — её алые губы расплываются в улыбке.
— Олежка, может ты к нам присоединишься?— в глазах моей жены абсолютно отсутствуют стыд и совесть.
Как бы не рухнуть в обморок? Глаза непроизвольно закатываются к потолку — мужики, какие же вы подонки!
В прыжке в кровать срываю с себя футболку. Ужасно хочется в этом Содоме устроить Гоморру!
И всё в тот же потолок мой средний палец плюёт неприличным жестом.
Вы оба, при всём уважении, идите в жопу!


А шарик всё вертится и вертится.