IgorAlmechitov : Поколение. Глава 3. Андреев (война в Чечне)

11:46  14-04-2013
Игорь Альмечитов


Поколение


Глава 3


Андреев





Все, что от него осталось — лишь несколько отрывистых, несвязных воспоминаний и пожелтевшая, наполовину засвеченная фотография. Еще, пожалуй, стыд и смущение от того, что не ценил его живым, так, как ценю мертвым.

Чувства давно огрубели. Память же оставалась просто памятью: те месяцы после войны, когда любой резкий звук вызывал спазмы в желудке, а предстоящие ночи пугали кошмарными снами, остались в прошлом. Не стоило, наверно, большого труда перечеркнуть его и навсегда похоронить в себе. Но я намеренно возвращался назад и, чем дальше удалялся от реальных событий, тем упрямее цеплялся за воспоминания. Это было потворство себе, и я сознавал это — чувства были насквозь фальшивыми. Я цинично играл роль, придуманную мной самим, предпочитая ее всем остальным…



Как же мы познакомились? Нет, теперь уже не вспомнишь. Видно все прошло слишком незаметно, если не появляется даже желания придумать какое-нибудь начало, а затем, со свойственной воображению легкостью, самому уверовать в него.

Да, все прошло слишком незаметно. А жаль. Может, это и стоило того, чтобы остаться в памяти…

Первое, что приходит в голову — весна девяносто четвертого и леса под Краснодаром, заваленные талым снегом, перемешанным с грязью. Рота разведки, сутками почти на подножном корму, короткий сон в месиве под ногами и под холодным дождем. Жалкие, приземленные желания — наесться досыта и выспаться. Требовалось лишь несколько дней, чтобы привести человека в первобытное состояние. Деревянный пол в десяти километрах, на котором можно спать и крыша над головой вызывали эйфорию.

Хотя это было уже позже. А сначала…

…Он был самым слабым и наивным. Именно два этих бесформенных качества, как ни странно, и отличали его ото всех.

Где-то там мы и сблизились. Почему? Кто знает. В нем не было ничего особенного, никаких ярких черт и талантов. Впрочем, нет, что-то в нем было. Точнее — не было. В нем не было злобы и усталости, уже осевших в остальных. Еще не было.

Иногда мне казалось, я мог бы убедить его не ехать на войну во второй раз — никто не мог сказать наверное, где закончатся запасы отпущенного судьбой везения. Но не сделал этого. Не сделал потому, что завидовал. Война все еще была наркотиком для нас. И я завидовал тому, что он, не думая о будущем, смог порвать с настоящим.

Несмотря на отсутствие броской индивидуальности, в нем было гораздо большее, — он был моим другом. И едва ли не самым лучшим. Только понять это пришлось, как и многое другое, слишком поздно. Раскаяние всегда приходит лишь после смерти близкого человека. Оттого, наверно, и любить мертвых проще, чем живых.

Несколько раз вечерами я подходил к вечному огню и, подолгу простаивая там, разговаривал с ним. Хриплые слова сливались с мерным гудением огня и пугающе тонули в тишине. Но и здесь я не был искренен. Говоря, я формально отдавал долг, не веря, что он меня слышит. Не веря даже в то, что что-то должен. И, тем не менее, раз за разом я возвращался туда — в его смерти была законченность и определенность, как раз то, чего не хватало мне.

В феврале девяносто шестого, спустя несколько месяцев после того, как для нас все уже окончилось, пришло первое письмо от него. Собственно говоря, это было не письмо, а скорее записка, бестолковая и сумбурная. Время причесало и разгладило воспоминания. И все же прошлое не отпускало, постоянно прорываясь сквозь наслоения последних событий.

Время словно остановилось и повернуло назад…





«Привет, Игорь!

Давно собирался тебе написать, да все откладывал — то некогда, то недосуг. Но все-таки нашел время, а то, думаю, могу так всех армейских друзей растерять.

Я сейчас уже год как работаю в одной части и… Хотя сам знаешь как в армии работать: ничего не делаешь, а деньги получаешь.

Пока не женился, но гуляю сразу с тремя женщинами. Скажу, не так это просто — дома приходится ночевать всего раз в неделю. Вот, в общем, и все. Да и рассказывать больше нечего.

Игорь, напиши мне обязательно. Ведь ты мой, наверно самый первый армейский друг. Если надумаешь когда-нибудь приехать, то сам знаешь, я тебе буду всегда рад.

До свидания,

твой друг Дима!

P.S. Да, забыл сказать — если я надумаю все-таки жениться, то ты будешь первым человеком, которого я приглашу!!!»



…Он часто повторял, что когда-нибудь все это дерьмо закончится и начнется нормальная жизнь, нисколько не успокаивая окружающих. Скорее это были просто мысли вслух. Тогда не возникало даже желания посмеяться над их банальностью.

И все же он был лучше прочих — у него хватило ума и характера не поддаться общему настроению. А когда он почувствовал, что может сломаться, перешел в другое подразделение.

Те леса… При всем равнодушии к воспоминаниям, они что-то будили в памяти. Хотя, определить что именно уже не получалось. Может контраст, который они рождали с жестокостью и ненавистью, наполнявшими всех в то время. Тогда ненависть старательно взращивалась, неторопливо и систематически вытесняя прочие чувства. А когда пришло время расстаться с ней, оказалось, что кроме пустоты внутри ничего не осталось.



…Бесконечные кроссы, высасывающие все силы. И один особенно тяжелый, когда пришлось почти пять километров тащить его на себе оттого, что он в кровь разбил ноги армейскими сапогами. Ни на секунду не появлялось искушения бросить его. Он был не из того мира, переполненного жестокостью и болью, и бросить его означало порвать последние нити с прежней жизнью…

Но иногда казалось, вся предыдущая жизнь была не реальностью, а лишь беспорядочным синтезом из книг, прочитанных раньше. Многие события не вписывались в ее последовательный ряд и громоздились одно на другое. Нетрудно было поверить в этот книжный, эфемерный мир, но стройной, равнозначной замены ему не было. Поэтому оставалось мириться с тем, что есть — с судьбой оставленной позади…

Через две недели, в ответ на мое письмо, пришла вторая его записка. Такая же короткая, но полная тоски, злости и обреченности. А потом было молчание… Целый год…





«Привет, Игорек!

Получил твой ответ. Я, честно говоря, не очень-то и рассчитывал его получить так скоро: ведь пришел он за неделю.

Ты, конечно, извини за прямоту, Игорек, но тебе я признаться могу, хотя ни мать, ни сестра и никто не знает — я решил ехать в Ичкерию. Крышу у меня уже сорвало со всех крепежей. Когда я тебе писал первое письмо, то об этом даже не думал. Но за те дни, что ждал твоего ответа, кое с кем повздорил. Сам понимаешь — прав тот, у кого есть деньги. Они сунули кому надо и все заглохло, а мне мой участковый (хороший, кстати, мужик) сказал: »Диман, выбирай сам: или уезжай из города, или едь спусти пар на войне, или тебе придется их всех уничтожить." Вот я и решил, что пора поправить свою крышу на чеченской земле.

Я подписал контракт на полгода. Приеду домой где-то в конце августа — начале сентября. В это время у нас как раз грибы, ягоды… Я тебя буду очень ждать тогда у себя. Ты же знаешь, у меня душа для всех вас открыта и любого, с кем служил и воевал, буду принимать как родных. Особенно тебя, ведь ты мне как брат…

До свидания,

твой Диман."





Потом было молчание…

Иногда память натыкалась на его образ: отдельные эпизоды, обрывки разговоров — ничего цельного. Но происходило это все реже — каждый шел своей дорогой, осторожно нащупывая будущее под ногами…

…Минут пятнадцать я тупо смотрел на конверт. Я уже знал что в нем, но отказывался верить.

После первых же слов надеяться было уже не на что…





«Здравствуйте, Игорь!

Пишет Вам мама Димы Андреева. В Диминых бумагах давно нашла Ваши письма, знала, что надо написать, но не могла. И сейчас пишу с большим трудом. Вы догадываетесь, о чем я хочу сообщить. Да! Нет больше моего сынуленьки. Скоро годовщина его гибели. Двадцать пятого марта.

Простилась я с ним одиннадцатого марта и не знала, что вижу его в последний раз. Мне ведь он не сказал, что едет в Чечню.

Я надеюсь, что Вы получите мое письмо и двадцать пятого марта помянете моего сынулю и Вашего друга. Фотографию его я постараюсь поискать: армейская у него была всего одна, с нее мы и сделали его портрет. Извините, если она будет плохой, но его добрые глаза будут говорить Вам о его душе, отзывчивой и преданной дружбе. Если летом буду фотографировать его могилу, то вышлю и Вам ее снимок.

Игорюша, береги себя, не доставляй маме столько хлопот, сколько их у меня. Я знаю, не хотел сыночек видеть моих слез, не хочет он их и сейчас, а материнское сердце…

Простите, если что-то не так написала. Может будет желание ответить, я хоть буду знать, что в далеком Воронеже двадцать пятого марта поминают моего роднуленьку.

28/2/97г.

Андреева Нина Олеговна.

P.S. Погиб он в развед. батальоне. Говорят, что снял снайпер. В свидетельстве о смерти написано: »Пулевое ранение в грудь навылет, с повреждением правого легкого".

Получила его награды за те бои, в которых вы были вместе. «Медаль Суворова» и медаль «За отвагу». Но никто не вернет мне моего сыночка."





Я пил и не мог опьянеть, постоянно возвращаясь в мыслях к письму. Все, что я имел осталось в прошлом...

Остальное уже не имело значения…



1994-2005г.г.