IgorAlmechitov : Грани

Альмечитов Игорь




Грани




…Бывало жизнь становилась невыносимой. Иногда не было возможности просто выспаться; лечь бездумно в постель и не просыпаться до самого утра. Даже за вдохновением я перестал гоняться как одержимый, променяв его на недолгие минуты вечернего спокойствия и тишины. И все же то ли по старой привычке, то ли от переизбытка эмоций, то ли просто от того, что с похмелья под рукой оказывались либо обломок карандаша, либо ручка я начинал записывать то, что приходило на ум или то, что вспоминалось из полузабытых и усеченных уже впечатлений и разбросанных во времени поступков.
Жизнь моя напоминала мозаику, и я сам составлял в ней узоры. Издеваясь над формой и над содержанием…




…Я просыпаюсь и молюсь. Ранними утрами, особенно по воскресеньям, когда город еще спит, и в тишину комнаты врываются отдельные, непохожие ни на что другое звуки и запахи лета. Я не знаю что такое чистая вера, без примеси сомнений и неуверенности и все же часто забываю, где нахожусь и что чувствую, кроме тяжести, которая со слезами выходит из меня. Мои слезы честны, так же как и мои слова. Я не прошу ничего для себя. В глубине души я боюсь, что просьбой для себя нарушу то состояние искренности и отрешенности, в котором нахожусь…




…- Все вы творческие личности – латентные педерасты…
Он устало усмехнулся:
- Значит я творческая личность?
- Вроде того…
- И в чем же мое творчество выражается?
- Да Бог его знает…
- Творческая личность…- он опять, теперь уже грустно усмехнулся, удивляясь
глубине и беспричинности ее ярости.
— Творческая…- в ее голосе появилась обида, все еще смешанная с теми же злостью и угрозой, — такая же ты латентная, как и педераст…




“Привет, Человечек!
Только что позвонил тебе из дома. Ты, наверняка, не ожидала и была немного раздергана. И я тоже поддался твоему настроению. В любом случае извини, что появился не вовремя.
Я не буду доставать тебя постоянными звонками, просто я знаю – я слабый и все равно не выдержу и позвоню. Или приеду. Просто ради того, чтобы увидеть тебя.
You know I’m missing you like crazy. The smell of your hair – sometimes the smell of a spring-time, sometimes of the early autumn when the fallen leaves are getting burned down. I’m missing your eyes – deep and sad like Enya’s music. Missing the warmth of your body, the taste of your lips, even after you’ve had a cigarette. I hate to see that fucking permanent pain in your eyes. I would give a lot just to ease it a bit and get back and stay with you for several days. You know I think I won’t be able to keep all that mess inside and come to Moscow in a couple of weeks even if you are gonna be against it. Just for a weekend or only one day. It’s getting like an obsession inside of me.
Знаешь, я сейчас слушаю Трейси Чэпмен и пишу, а в душе все переворачивается, оттого, что не могу увидеть и обнять тебя.
Человечек, давай увидимся через пару недель? Я сейчас чувствую себя полным идиотом, да и выгляжу не лучше… Хотя плевать…
Мне ужасно тебя не хватает. Я знаю, что больше придумал тебя, чем узнал на самом деле, но ведь ты же реальная, правда? Да и какая разница, в конце концов, какая ты. Мне достаточно того, какая ты со мной.
Человечек, не пропадай, пожалуйста, хорошо?..
Черт возьми, и что же ты со мной делаешь?!”




Он слушал ее нервные всхлипы, нетерпеливо ожидая, когда же она, наконец, перегорит и бросит трубку. Опять очередная комедия дурного тона и снова с ним в главной роли. Каждый раз придумывая себе новую влюбленность, он с самого начала знал чем все это завершится…
Всхлипы на том конце провода становились все отрывистей и злее. Нетерпение нарастало. “Господи, когда же ты закончишь?” Дико хотелось в туалет, но он не решался перебить ее, боясь, что это представление затянется еще бог знает насколько.
… — приезжай, забирай свою зубную щетку и выметайся из моей жизни…
Он непроизвольно истерически захохотал над бессмысленной красотой контраста и после секундного молчания, в ответ на короткие уже гудки бросил трубку и рванулся к туалету…




- И что ты за человек? – он яростно, как обычно уже, набросился на меня. – Все бегаешь, места себе не находишь… Проблемы, еб твою мать… Я вот, если совсем хуево на душе, покупаю на все деньги водяры и так надираюсь, что все проблемы мигом исчезают… Через пару дней бывает проспишься, радуешься, что вообще жив остался…




Он прищурился на ровные столбцы объявлений. “Индоуток, самец, самка, 2 шт., недорого продаю. Т. 22-77-89”. “Господи, — он прикрыл глаза рукой, такой ненадежной преградой пытаясь отгородиться ото всего вокруг, — какие, в задницу, индоутки?!” Все посходили с ума. Весь мир покупал и продавал индоуток. Он опять посмотрел на объявления и медленно, ловя в фокус жирный шрифт, пробежал глазами по вверх колонке. “Индоуток, 5 шт., продаю… Индоуток, 10 шт… ” Голову, словно, сдавило чем-то жестким. Захотелось выбраться на улицу и не возвращаться до самого рассвета, бродя по пустым заснеженным улицам.
Он устал от индоуток и прочих баранов, до отказа наполнивших его жизнь… Обе его жизни – первую, в которой он прятался ото всех по вечерам в душной комнате, укрываясь для верности одеялом и отворачиваясь к стене и вторую – нарост на первой, обманчивую оболочку с половины девятого утра до шести вечера, с тревожными перерывами на обед…




…На улице было еще темно. Он протянул руку к часам оставленным на столе. Половина шестого. Взял одну из книг, кучей наваленных на полу, включил лампу и попытался углубиться в чтение, но мысли то и дело переключались на что-то другое. Промучившись с полчаса с десятком страниц, он отложил книгу, отвернулся к стене и так, без единого движения, пролежал в кровати еще несколько часов.
…Она позвонила позже, вырвав его из тяжелой липкой дремоты. Он слушал вполуха ее отрывистые фразы и, наконец, не выдержав, оборвал ее на полуслове:
- Если хочешь трахаться, я могу приехать.
Помедлив из приличия насколько секунд, она обиженно согласилась…




…- Знаешь, о чем я думаю, когда смотрю на такие облака? — Он прищурился и посмотрел на предзакатное солнце.
- О юге, о пляже и о таком же небе…
- Нет… Как будто это огромный космический корабль, тысячи комнат и в каждой что-то происходит, в каждой кто-то трахается…
Я улыбнулся, глядя на мечтательное выражение его лица.
- … А я капитан корабля. Могу заходить в любую комнату и смотреть на все это… — он не отрываясь смотрел на солнце в окружении облаков и блаженно улыбался. – А это его прожектор… Умели бы мы летать – взлетели бы метров на двести и все бы нам было по херу… — он опять задумчиво улыбнулся. – Только спускаться с такой высоты обосрались бы…




… Я боюсь просить Его о чем-то для себя. Лишь изредка я молю его дать мне немного сил, любви и терпения. У меня уже не осталось времени на саморефлексию и самолюбования. Моя жизнь очень коротка и в ней есть место лишь для доброты и тепла.
Я принес сюда слишком много боли и агрессии. И теперь у меня осталось время только на то, чтобы возместить то зло, которое я подарил этому миру…




…- Представляешь, увидел сегодня в автобусе девушку своей мечты и не смог подойти, — я отвернулся к окну и тоскливо улыбнулся.
Он задумчиво смотрел на меня, подперев подбородок ладонью:
- Опять?..




…Ты загадка… Я знаю тебя несколько дней и все же до сих пор не могу понять ни одной из твоих улыбок и ни одного из твоих настроений. Очки меняют твое лицо до неузнаваемости все же с ними или без них лицо твое каждый раз незнакомо и одновременно близко. У меня нет повода не верить ни одному из твоих рассказов, так же как нет повода принимать их на веру. Ты можешь быть рядом и все же очень далеко, так, что даже тепло твоего тела кажется обманчивым. В твоих глазах могут быть боль или радость и как одно, так и другое в них лишь подчеркивает твою красоту и исключительность.
Я не знаю сколько тебе лет. Иногда я вижу перед собой взрослого человека, и мне становится неудобно и страшно. Иногда ты словно ребенок и я осторожно выбираю слова, чтобы не обидеть тебя резкой или грубой фразой. Но до сих пор я не могу уловить перепадов твоего возраста, и оттого ты становишься еще более далекой и родной.
Я боюсь, что ты можешь задать вопрос о моем отношении к тебе. Я отвечу честно и – испугаю тебя…
Я смотрю на твою фотографию, и у меня не возникает ощущения, что это просто изображение. Я говорю с тобой, целую твои волосы, тону в твоей улыбке, но даже на единственной фотографии, которая у меня есть ты всегда разная. Я не улавливаю оттенков, но чувствую, что каждое новое “сейчас”, когда я смотрю на тебя, ты другая, не такая как прежде.
Теперь я постоянно спешу домой, словно на свидание с тобой… На свидание с твоей фотографией… Это звучит глупо, но твое изображение равно тебе самой. Я не чувствую разницы… Ты можешь не звонить несколько дней и я не буду нервничать и переживать, потому что ты всегда со мной, на моем письменном столе.
Я не знаю сколько продлится наше знакомство и какой оборот со временем примут наши отношения, но всегда буду благодарен тем первым часам и дням, которые мы провели вместе, гуляя по холодным осенним улицам или сидя в дешевых кафе.
Хотя, возможно, в один день я полностью изменю свое мнение о тебе и даже навсегда вычеркну из своей жизни, ведь до сих пор, прожив двадцать с лишним лет, я совсем не знаю самого себя…




…- Поцелуй меня…
- Не хочу…
Он сидел за столом напротив нее и глядел в ее пьяные, упрямые глаза, безотрывно смотрящие на него.
- Поцелуй меня… — еще больше упрямства в голосе. Упрямства и досады.
- Не хочу…
- Не хочешь поцеловать меня? – она попыталась сменить тактику, завлекательно улыбнувшись, но глаза выдавали ее: стеклянный блеск, полный пьяного упорства и непредсказуемости.
Он спокойно покачал головой:
- Не хочу…
- Ну и пошел ты в жопу!.. – в ее глазах уже стояли слезы обиды, разъедая тушь и заволакивая остатки здравого смысла где-то в глубине зрачков.
И пока она неуверенно и зло потрошила сумочку в поисках зеркальца, он поднялся, бросил на стол последние деньги и, не оборачиваясь, пошел к выходу…




…Вторая неделя словно в тумане. Даже сон не приносил ясности и облегчения…
Как-то при нем заговорили о психах и их сезонных обострениях, о том, что у таких людей даже запах становился особенным – то ли терпкого пота, то ли сырого подвала. Он вежливо улыбался, почти не прислушиваясь, пока не поймал себя на мысли, что инстинктивно пытается отодвинуться чуть дальше ото всех. И чем больше он думал об этом, тем больше рос подсознательный, панический страх, пока, не извинившись, он почти не выбежал в туалет и там долго принюхивался к своей одежде и коже…




…Бывает неожиданно для самого себя, я закрываюсь в пустой комнате, падаю на колени и благодарю Господа за то, что я жив, могу дышать и видеть этот бесконечно загадочный мир, который никогда не смогу постичь. Благодарю его за то, что каждую весну могу лежать лицом к облакам на жухлой прошлогодней траве в пустом парке и часами слушать шум ветра. Каждую осень промокать до нитки под холодным проливным дождем. Просто за то, что он создал меня….
Создал непохожим ни на кого больше… Иначе мир стал бы просто невыносимым для жизни, полным нерастраченной боли и ярости, полным беспричинной тоски и гнетущего одиночества. Оттого разница между тем, что внутри меня и тем, что я вижу вокруг, дает мне силы удерживать и растворять все плохое в себе самом до того, как это выплеснется наружу и захлестнет тех, кого я люблю.
Каждый день я делаю ставку на то, что проживу этот день лучше предыдущего… И почти каждый день проигрываю…




Он смотрел на свое отражение, медленно поворачивал голову, наблюдая, как зрачки плавно двигались от одного угла глаза к другому. По пальцам тонкими струйками текла кровь. Он поднял руку к лицу и слизал ее с разрубленной ладони. Рана была глубокой, до самой кости, но боли не чувствовалось. Он зачарованно следил, как кровь заполнила разрез и густыми алыми каплями стала падать на пол, постепенно превращаясь в маленькое красное озеро. Охотничий нож лежал перед ним на трюмо с потемневшим, чуть окислившимся лезвием. Он попробовал прикоснуться к порезу пальцем. Боли не было, лишь дискомфорт и слабость, словно после короткого сна с насильственным пробуждением.
Всего несколько минут назад пытаясь снять стресс, он с силой вогнал нож в пол. Тот вошел в дерево на пару сантиметров и намертво застрял там. Рука, сжимавшая рукоятку, от удара соскользнула вниз, и лезвие распороло ладонь. И теперь он молча наблюдал за кровью, бесшумно стекающей на грязный пол. Лужа становилась все больше, но ни перевязывать руку, ни даже отходить от зеркала не хотелось. Он присел на корточки и положил ладонь здоровой руки на красное, уже начавшее застывать озерцо у его ног, затем поднял обе руки к лицу и посмотрел на свое отражение сквозь пальцы, залитые кровью.
Стоил ли ее уход даже такой крови и таких нервов? Теперь казалось, что нет. Он упорно замазывал трещины в их отношениях, которые и появлялись большей частью благодаря ему. И то, что она разрушила все сразу, должно было дать ему ясно понять, что это конец… Хотя и нынешняя плата казалась не такой уж большой… Скорее данью собственному самолюбию. Все и на этот раз обошлось малой кровью…
Он улыбнулся и закрыл лицо обеими ладоням, кровью смывая остатки тяжелого оцепенения…




… — Привет…- она неуверенно замолчала.
- Привет…- он устало опустился на корточки перед телефоном.
- Как у тебя дела?
- Все нормально. Как ты?
- У меня все хорошо…- она опять замолчала.
- Что случилось?
- Ничего, все в порядке, — по тому, как она заспешила, стало ясно, что если он прямо сейчас не положит этому конец, то и этот разговор превратится в выяснение отношений. Он представил как все это происходило раньше, еще до этой молодой дуры, которая ему даже не нравилась. К нему всегда, словно магнитом притягивало бестолковых идиоток с головой забитой романтикой из прочитанных книг.
- Что случилось?
- Ты на меня не обижаешься?
- За что?
- За вчерашнее.
- За что?! – он уже не понимал о чем идет речь.
- За мое вчерашнее поведение…
Он вдруг вспомнил ее самоуверенный вид, когда она встретила его после просьбы срочно приехать и осунувшееся, испуганное лицо, после того, как попыталась поцеловать его, неумело ткнувшись зубами ему в губы, а он холодно отстранился.
- Господи, какое поведение? – ощущение было, словно она медленно высасывает из него энергию своими вопросами.
- Вчерашнее…
- Нет, не обижаюсь.
- Правда?
- Да…
- Правда не обижаешься?
- Нет, не обижаюсь.
- Правда?
- Слушай, — он сдержался, чтобы тут же не психануть, — я ни на что не обижаюсь… И прекрати задавать бестолковые вопросы, — остановил себя на секунду, чувствуя, что уже повышает голос. В конце концов, ей было только девятнадцать. — Я правда ни на что не обижаюсь.
- Давай увидимся? – она заметно повеселела.
- Когда?
- Прямо сейчас…- замолчала на мгновение, боясь, что он откажется, и, почти перебивая себя, добавила, — то есть через час…
- Ладно, через час на твоей остановке…
- Хорошо, я буду ждать…
- Все. До встречи.
- До встречи… Я буду ждать.
Он устало положил трубку и тихо добавил:
- Жди…
Потянулся к розетке и отключил телефон, поднялся с корточек, посмотрел на себя задумчиво в зеркало и пошел спать…




…Я сидел в захламленной комнате, все еще пытаясь удержать злость и усталость, накопленные за четыре года наших встреч и расставаний. Мы сами довели себя до этого, точнее, просто заебали друг друга постоянными условиями и придирками, доходящими часто до абсурда. Каждый выдумывал правила, которым не следовал, но соблюдения, которых добивался от другого. Казалось, эта ненормальная связь никогда не прекратится. Большей частью оттого, что мы сами боялись порвать то, что так долго и заботливо копили в себе и, что так сильно тяготило нас. Замкнутый круг, который постепенно сузился настолько, что пришлось вернуться к исходной точке, к тому, что началось четыре года назад – к двум идиотам с неустойчивой психикой, с ярко выраженным комплексом жертвы… Придуманная от недостатка впечатлений трагедия, переросшая в фарс.
Я изменился, а она так и не смогла. Или не успела. И сейчас я уходил почти так же, как она бросала меня год назад – не оборачиваясь, без слез и сомнений. Я менял ее на весь мир. И нисколько не сожалел об этом…




Когда мне плохо, я прячусь ото всех и молюсь… В тишине и одиночестве…




2002 – 2003 г.г.