Настасья Сусликова : Дом Тети Греты

Когда ты меня убил, тетя Грета ела яблоки, запивая горячим чаем. Внутри ее старого желудка происходил процесс консервации. Яблоки и горячий чай превращались в повидло. Она сидела в пушистом мягком кресле, поджав свои озябшие ноги под тучный зад. Тетка Грета знала, что четыре минуты назад мое сердце остановилось. От той мысли, яблоки становились еще кислее, а чай холоднее в маленькой фарфоровой чашечке.
Был свежий и полузеленый конец апреля. На грядках появлялись первые низкорослые головки нарциссов. Тетя Грета очень любила нарциссы за их дерзость в противостоянии порывистого весеннего ветра. Мне же никогда не нравились эти цветы. Жаль, что я чуть-чуть не дотянула до ландышей.
Наконец в десятилитровое ведро швырнулся последний огрызок, и тетя Грета встала с продавленного кресла. Отряхнула подол от малюсеньких семечек, не дай Бог еще прорастут в переднике, проблем не оберешься. Она подошла к окну и тихонько запела в ночную улицу: «Ту ту ту, чу чу чу, я любить тебя хочу! Чу чу чу, ту ту ту, сдохнет что-то по утру…» Эта веселая песенка звучала каждый вечер с 23:35 до 00:15, а потом уставшая, но довольная тетя Грета выходила во двор и разговаривала с новорожденными нарциссами. Зимой, когда природа спала, она вовсе не выходила перед сном на улицу, чтобы не застудить старые и ноющие колени.
Часы показывали 00:15, а я все еще была горячая. Тело мое не хотело остывать, хотя я была мертва уже больше получаса. Убил меня ты, затянув решающим движением удавку, связанную мной же примерно полтора года назад. Удавка была красная, шелковая с тонкими переплетениями золотых нитей. Она была красивая и как оказалась прочная. Ты часто пытался меня удушить, и вот сегодня тебе это удалось это сделать.
Как обычно мы сидели на полу спина к спине и слегка касались кончиками пальцев ладоней друг друга. Когда цепь из пальцев замкнулась, ты спросил:
− И это все?
− Я думаю, да…
Мне захотелось закрыть глаза и заплакать, как выброшенная на каменистый берег белуга. А тебе захотелось облегчить мои страдания и накинуть мне на шею красный узелок, который когда-то не разлучал нас дальше, чем на 68 см. И вот удавка была брошена, ты стал тянуть изо всех сил ее, наблюдая за тем, как расширяются мои глаза, а потом резко закрываются в последний раз. Когда ты меня душил, я практически не сопротивлялась, наверное, каким-то своим сто десятым чувством знала, для чего плету этот узелок. После того, как мое сердце остановилось, я откинулась назад, где ловил ты мое бездыханное тело. Ты его поймал, дал мне сильную пощечину и грубо кинул в темный, увешанный паутинами угол. Хоть я была уже мертва, мне неприятно было находиться в углу. Те ткани, клетки, частички, что еще не успели выключиться, верещали и стонали во мне: «Подними! Положи хотя бы на солнце. Холодно. Страшно. Подними!». А ты как будто не обратил внимания, но я знаю, ты все слышал… Однако ты не кинул в темный угол даже презрительного взгляда. Разве я могла просить тогда твоего презрительного взгляда? Нет, я была мертва уже как 2 минуты. Ты ушел, не закрыв за собой дверь. Все равно я бы за тобой тогда уже не пошла.
Больше я ничего не знаю, о том, что случилось в тот вечер пробуждения нарциссов. Я могу только догадываться. Мне почему-то кажется, что после убийства ты спустился вниз к тетке Грете, которая дожирала свой последний килограмм яблок и отряхивала шелуху с передника. Я прям вижу, как ты сидишь на предпоследней ступеньки резной лестницы и думаешь о том, что же делать с красным узелком. Оставить как память или сжечь? А потом холодный поток воздуха врезается в твое измученное лицо, донеся вечернюю, и возможно, заключительную песню тети Греты: «Ту ту ту, чу чу чу, я любить тебя хочу! Чу чу чу, ту ту ту, сдохнет что-то по утру…». Скрипнуло половица, с улицы послышались приглушенные диалоги с цветами. Ты стал у порога в поджидании тети Греты, и когда она перешагнула маленький выцветший половичок своей больной и распухшей ногой, ты накинул на нее мой красный узелок. Кстати вязать меня научила, в свое время, покойная тетя Грета. Старушка скончалась быстро, возможно, ее можно было спасти, если бы я была рядом, но я тихонько коченела в пыльном углу на втором этаже.
Она повалилась с такой силой на пол, что ее хрупкие косточки вдребезги рассыпались, и целым осталось только одно сухое, твердое сердце. Ты его поднял и бросил в окно на клумбу, где росли нарциссы.
На часах 00:23. Мы с теткой Гретой лежим дохлые и далеко друг от друга. Ты перетряхиваешь ведро с огрызками в надежде найти хотя бы одно цельное яблоко. Но там таких нет. Если и есть целые, то обязательно червивые. Все, что я сейчас рассказываю, конечно же, не видела, но мне думается, это происходило именно так.
Спустя час, ты тоже вешаешься на моем красном узелке. С теткой Гретой больше невозможно играть в нарды и со мной не реально больше вообще ничего делать.
Пустой большой дом. Два трупа и горсть костей примерно на один взмах совковой лопаты. Жаль, правда, тетку Грету, она была добрая и ласковая, к тому же она нас когда-то познакомила…
Глубокая ночь. Я чувствую, что мое уже совсем холодное тело, огромная крыса пытается утащить в свое жилище. Кто знает, может, я еще на что сгожусь. А ты все еще висишь, покачиваясь на красном с золотым узле. Ты в свободном полете. Хочешь влево, хочешь вправо качайся. Теперь можно все, больше внимательные глаза тети Греты не смотрят на нас.
Нарциссы завяли.