Горченко Виктор : Дочь.

На выставке Йозефа Бойса было малолюдно. По полупустым залам лениво слонялись редкие ценители авангардной живописи, да и те скорее оказались здесь по случайности, чем из живого интереса к творчеству Бойса. Евгений ждал этой выставки несколько месяцев и теперь ему было даже несколько обидно за покойного мэтра.

Евгений несколько раз обошел всю экспозицию, внимательно всматриваясь в каждое полотно, пытаясь запомнить самые мелкие технические детали работ художника. Уже на выходе среди посетителей он узнал свою однокурсницу, Ингу. Она восторженным взглядом разглядывала огромный, метра в три фотопортрет художника. Она была высока, худощава и носила короткую стрижку, открывавшую взгляду ее непропорционально длинную шею. На ней было зеленое платье с глубоким вырезом на спине. На плече у нее висел черный этюдник, резко выбивавшийся из общего образа.

Евгений знал, что если она его заметит, то ему никак не избежать долгой, пустой болтовни о живописи, творчестве, однокурсниках и прочем подобном. Он высоко поднял плечи, опустил голову так, что пряди длинных волос закрыли ему лицо, и таким образом направился к выходу. Внезапно, кто-то дернул его за рукав — это была Инга.

- Здравствуй, Инга, — обреченно сказал он. Даже не поздоровавшись, она начала описывать ему свои впечатления от выставки и от фигуры Бойса вообще. Внезапно она замолчала. Ее милое лицо на мгновение приняло выражение крайней задумчивости, затем она сказала:

- Может быть выпьем где-нибудь по чашке чая? У меня есть для тебя, ха-ха, деловое предложение!

Евгений кивнул и сразу же пожалел об этом. Меньше всего ему хотелось сейчас сидеть со скучающим видом в каком-нибудь замызганном заведении и слушать пустословный треп Инги.

Они вместе вышли на слабо освещенную улицу. Был вечер. Шел мелкий моросящий дождь. Евгений раскрыл зонт.

- Женя, зонт у мужчины, тем более в такую погоду — это настоящий моветон, — сказала внезапно Инга, — Это же не дождь, а сущая ерунда.

В ответ на это Евгений лишь пожал плечами.

Они шли вдвоем по темной улице. Инга что-то говорила, но Евгений ее не слушал. Он бранил себя последними словами за то, что согласился на предложение Инги. Ему хотелось оказаться дома, в тепле и сухости, на удобном диване с книжкой в руках.

Кафе, куда привела его Инга, было декорировано под крестьянски-лубочную Русь. На стенах, выполненных в виде массивных бревен, висели лапти, вязанки чеснока, ухваты. Официанты были наряжены в красно-белые крестьянские рубахи. Один из таких крестьян провел их к столику и вручил меню. Инга достала пачку крепких сигарет и закурила.

Она долго изучала чайную карту, а потом спросила:

- Может ну его чай? Закажем чего покрепче?, — спросила она

Евгений кивнул. Подошел официант, они заказали бокал вина и стакан виски с колой. Когда напитки принесли, неожиданно молчавшая до этого Инга сказала:

- Я тебя хочу кое с кем познакомить. Ты наверняка слышал о ней — Ольга Штейн. Сегодня вечером я иду к ней. Обещала ей показать свою новую картину. Скажу честно, что меня она считает крупным талантом. Но ты не бойся, что ты без приглашения. Это нормально. Она ничего не будет иметь против. Мы договорили с ней на восемь, живет она недалеко, так что у нас есть еще полчаса. Ну что, ты в деле?

Несмотря на все желание оказаться дома, имя Ольги Штейн заинтриговало Евгения и он сказал:

- Хорошо, но только ненадолго.

Инга вновь начала болтать, а Евгений постарался вспомнить все, что знал об Ольгей Штейн. В институте о ней часто говорили девочки-студентки. Все до одной были без ума от нее. Ольга пыталась у себя дома воссоздать нечто вроде французских салонов середины девятнадцатого века и постоянно собирала у себя юных талантов разной величины.

Когда-то давно, лет десять назад, Ольга была подающей большие надежды художницей. Ее полотна выставлялись на крупных выставках России и Европы. Критики обещали ей большое будущее, коллекционеры покупали ее картины за немалые по тем временам деньги. Очень скоро Ольга начала вести богемный образ жизни: творческая работа мешалась с алкоголем, светскими вечерами и тяжелыми наркотиками. Последние и сгубили ее проклевывавшийся талант. Ольга подсела на героин. Вместе с героином пришло творческое отупление: она больше не могла нарисовать ничего путного. А потом она забеременела. Кто отец ребенка она не знала. Родив дочь, она окончательно бросила рисовать, решив приложить все силы, чтобы воспитать из своей дочери настоящую художницу.

Наконец, они допили свои напитки и вышли на улицу. Минут двадцать шли они по промозглой улице. Инга шла уверенным шагом, явно неоднократно ходившая этой дорогой. Зонт не спасал от капель косого, нудного дождя, летевших прямо в лицо. Они шли мимо магазинов и кафе, всюду ярко играли огни. Евгений вновь подумал о домашнем уюте, но мысли о Штейн заставили забыть.

Наконец они подошли к пошарпанной пятиэтажке. Инга набрала номер квартиры на домофоне. Вскоре низкий голос с хрипотцой спросил «Кто?», Инга назвала свое имя, дверь открылась. Они поднялись по стертям ступеням на третий этаж и нажали кнопку звонка.

Ольга открыла дверь. Это была достаточно молодая еще женщина лет тридцати — тридцати пяти. Короткий сарафан, в который она была одета, оголял костлявые колени. Вся она была чрезвычайно угловата, костляво. Глаза смотрели то ли томно, то ли бездумно и затуманено какими-то препаратами. Она предложила гостям пройти в квартиру.

В квартире пахло затхлостью. Последний раз там делали ремонт наверное лет пятнадцать назад. Облезлые старые местами выцветшие обои, куча коробок, разбросанные туфли.

- Это Евгений, — представила его Инга, — он тоже художник.

Ольга кивнула и молча прошла в одну из комнат. Инга последовала за ней. Евгений оглядел коридор в поисках тапочек, но ничего не нашел. Так и пришлось идти ему в комнату в одних белых носках, которые скорее всего после контакта с грязным, давно не мытым полом потеряют свой цвет.

Комната была большая, метров двадцать пять. Из мебели там был затертый диван, древний книжный шкаф и письменный стол с придвинутым к нему стулом. На стуле были навалены вещи. Вещи были везде: на диване, на полках шкафа, на столе. Ольга переложила стопку вещей одежды со стула на стола и жестом пригласила Евгения присесть.

Ольга села на диван. Инга раскрыла свой этюдник, достала картину и присела рядом. Евгений отодвинул стул и сел на него. Стул угрожающе качнулся. Ольга подняла на него глаза и сказала:

- Аккуратнее. Он может развалиться, — и впилась глазами в картину Инги. Евгению не была видна картина, лишь только общий фиолетовый цветовой фон.

- Что же, неплохо-нелохо, я бы конечно несколько изменила вот здесь и здесь, но неплохо. Инга, ты растешь,- лицо Инги приняло блаженное выражение, будто ее похвалил сам Пикассо.

Внезапно на пороге комнаты появилась светловолосая девочка в белом сарафанчике лет десяти. Своими невинными глазами они посмотрела на Евгения и сказала: «Здрасьте». Потом, обращаясь к матери: «Я дорисовала» и протянула ей акварель.

Ольга бросила на дочь гневный взгляд, но все же взяла любовно протянутый рисунок. Несколько минут она, сдвинув брови, изучала детский рисунок.

- Нет, Это никуда не годится. Сколько еще я буду от тебя добиваться хорошего рисунка? Здесь все неправильно, все ужасно! Ты посмотри на детали, посмотри на перспективу. Разве так я тебя учила рисовать? Знаешь, в твоем возрасте мне было страшно представить, что я допуускаю такие ошибки. Да что там! В твоем возрасте мои рисунки уже печатали в журналах и выставляли на вернисажах. А ты? А что ты?, — сказала Ольга и на некоторое время замолчала. Девочка стояла, потупив глазки и сжав свои крохотные ручки в кулачки.

- Ты знаешь, — продолжила Ольга, — что сейчас будет. Знаешь же? И пусть тебе будет стыдно, что это произойдет на глазах гостей. Поворачивайся.

Девочка сжала зубы и покорно повернулась. Ольга достала откуда-то ремень и шесть раз сильно ударила ребенка им по попе. Девочка всякий раз отчаянно вскрикивала, но на лице Ольги не отобразилось ни тени жалости.

- Теперь можешь идти. Исправляй свои ошибки.

- Ах, если бы в мое время меня так воспитывали, то я сейчас рисовала бы лучше Дали, — восторженно сказала Инга.