Крокодилдо : Экзистенциализм

«Мне нравятся твои длинные волосы».
Он постригся наголо.
«У тебя замечательная улыбка».
Бритвой распорол себе рот.
«Я обожаю твои лучистые глаза».
Он выколол их.
«Я тебя люблю!»
Так стало ясно, что свадьба всё-таки неотвратима.

Шёл дождь со снегом. Окна ЗАГСа выходили прямо на КВД. Нетрезвые музыканты нудно и фальшиво играли Мендельсона, а свидетели носили глупые ленточки.
Молодые не целовались: она уже успела забеременеть и мучалась интоксикозом, его мутило с похмелья; да и, вообще, их воротило друг от друга.
Так он вступил в семейную жизнь.

* * *

Стоп, стоп, стоп. Это ведь совершенно реальная история. Кому такое понравится, ведь реальность грязна и непредсказуема.
Лучше прерваться, и с этого места начать историю другую, придуманую. Придуманные истории непременно заканчиваются хэппи-эндом, неизбежным как смерть. В этом их прелесть.

Итак, жили-были...
Короче, как вы уже знаете, они поженились. Допустим, жизнь понемногу наладилась и в должное время у них народился ребёночек. Например, мальчик.
Вскоре после рождения наследника он нашёл неплохое место. В одной весьма даже глобальной корпорации. Восемьсот долларов в месяц, постоянный стресс на работе, детский крик и ленивые ссоры с женой – дома.
Всё как у людей.

Как-то раз, попивая в субботу пиво с коллегами, он вдруг неожиданно и до судорог болезненно осознал, что ненавидит свою жену. Отставив едва начатую банку «Золотой бочки», помчался домой. Зайдя в квартиру увидел карикатурно отвратительные черты своей суженой: огромные железные бигуди в неумело осветлённых волосах, толстый слой жирного ночного крема на отудловатом лице и отвисшие груди (молока у неё не было, и ребёнка выкармливали сметаной).
Ненависть оказалась столь ярка и пронзительна, что смотреть на неё было вредно для глаз, как на электросварку.
«Есть будешь? На плите макароны с картошкой, грей сам».
Супруга пристально посмотрела на него и, презрительно скривив губы, добавила:
«Урод».

С этого момента он остро осознал два факта: он смертен и он одинок.
Пытаясь ухватится за ненадёжную соломинку существования пробовал вести дневник:
«30-ое сентября. Мне скоро тридцать. Я хочу ... Это слишком сложно. У меня были мечты и надежды, а сейчас я вижу, что они, я вижу как они... Я хочу насрать вам правду за шиворот. Я хочу, что бы вы почувствовали, что бы вы раз и навсегда поняли, что я - есть, что я - существую...»
Кроме этого детского лепета он так ничего и не написал.
От дневника пришлось отказаться.

Дальше всё шло только хуже. Работа выматывала всё сильнее, а скандалы с женой стали рутиной. Во время очередной ссоры он вдруг озлился по-настоящему, разбил зеркало и выбросил из окна телевизор. В ту ночь жена ночевала у соседей. Утром он вяло просил прощение.
Они так и не развелись.

Дальше так продолжаться не могло. Ему срочно требовался выход. И однажды, седым октябрьским вечером, он его нашёл.
Вдруг вспомнилось детство. Лето. Обыкновенный июньский день. Восхитительный запах солярки от рейсовых «Икарусов». Мать, купившую ему сливочный пломбир за сорок восемь копеек...
Детство вдруг ожило, забегало, закричало.
Это было прекрасно.
Как в сказке.

И тут он понял как спастись. И долго бегал по студёным осенним лужам. И октябрь снова дышал пряным ароматом жёлто-красной листвы. И ему казалось, что он ведёт себя как беззаботный мальчишка-сорванец.
На самом деле, со стороны он значительно больше походил на конченого неудачника, вступавшего в трудную пору тридцатилетия.
Конечно, он простудился.

Болезнь, а вместе с ней и два отгула, которые пришлось взять, оказались как нельзя кстати. Завязав больное горло колючим шерстяным шарфом и потягивая чай с лимоном он тщательно обдумывал побег.
Бежать просто так - в никуда - представлялось невозможным. Из одной реальности уйти можно только в реальность другую.
Но если «Реальнось Номер А» имелась в наличии так сказать объективно, то вот «Реальность Номер Б» необходимо было ещё создать.
Именно этим он и занялся.

Как ни странно, всё получилось с первой же попытки.
Его внутреннему взору явилось млечно белое и бесконечно пустое пространство. Вселенную надо было как-то обставить.
Он зажмурился...
Раскрылся купол вечносинего неба. Всыпыхнуло ласковое солнце и осветило зелёный и пахнущий слакими травами ковёр, на котором тут и там распускались алые маки. Где-то зажурчала невидимая, но безусловно кристально прозрачная река. На горизонте он поставил сиреневые горы. Чуть подумав, окутал их полупрозрачной дымкой. Самую высокую вершину украсил ледником, а склон усеял розами. Слева от гор вырос непроходимый и загадочный лес. А совсем рядом, в лощине, окружённый вишнёвыми деревьями, раскинулся Муми-дол. Из трубы домика уютно курился дымок: там как обычно выпекали плюшки с корицей и варили какао. Напоследок расстелил извилистую ленту Жёлтой Кирпичной Дороги, ведущую в Таинственное Приключение.
На переднем плане вновь созданного мира росли два клёна и пестрел большой плакат:
«Добро пожаловать в Мир Сказок! Только у нас: фирменое жаркое «Гензель и Гретель», приготовленное на настоящих буратиновых поленьях!»
Так он создал «Реальность Номер Б».

Оставалось её заселить.
В лесу забегали тролли, сниффы, и прочие хемули. Гномов поместил у гор – с глаз подальше. В невидимой, но кристально-прозрачной реке заплескались златовласые русалки и сладкогласые нимфы. Вечерами, прикупив в «Реальности Номер А» дешёвые презервативы, он часто захаживал к ним.
По вечерам иногда на зонтике прилетала Мэри Поппинс. Её чёрные прямые волосы, широко распахнутые глаза и дешёвый макияж напоминали индивидуалку с «Первомайской», которую он недавно на двоих снял с коллегой.
Всё было замечательно.
Правда, он так и не нашёл общего языка с Бибигоном. Тот безвылазно поселился на чертополоховом кусту, угрожал всем шпагой, сделаной из иглы от шприца-инсулинки, охотился на эльфов, приставал к Дюймовочке и воинственно отвергал все попытки на установление добрососедских отношений.
Что ж, в семье не без урода.

«Эй, урод! Урод! Ты есть будешь? На плите макароны с картошкой, грей сам», - супруга вырвала его из мира грёз, не прекращая накручивать сальные волосы на бигуди.

Интересно, что в «Реальности Номер А» он тоже почти не пользовался своим настоящим именем: мать давно умерла, дети его игнорировали, жена в основном звала «уродом», а в DHL ему почему-то дали ник Валентин.

Именно так к нему обращались клиенты:
«Валентин, записывайте адрес...»
«Валентин, слыш, давай быренько курьера!»
«Валентин, нужно отправить двух мёртвых ангорских кошечек и одну живую белую крыску в Исландию. В одной посылке! Вы меня слышите? Это важно! В одной посылке! Алло...»
«Валентин, верните нам нашу бандероль!»
«Валентин, прими заказ: улица Хуесосова, дом два... Ха-ха-ха! Шутка, бля!»

Потом долго примерял себе имя.
Вдруг вспомнилось: ему двенадцать, зима, грипп и та самая книга.

«Юн Альберт Брюн»,- окрестил он себя.

Жизнь между тем продолжалась. Валентин и Юн вместе неплохо уживались в его теле. Обитавший в «Реальности Номер А» Валентин механически ходил на работу в свою глобальную корпорацию, пил пиво с коллегами и вечерами выслушивал однообразные, словно зубная боль упрёки супруги.
В тоже самое время Юн находился в «Реальности Номер Б». Мир сказок, кстати, оказался несколько потрёпанным и покосившимся - ну да ведь и он сам уже не мальчик.

Он совершенно потерял интерес к жене, но та всё-таки исхитрилась родить второго ребёнка. Мальчик был удивительно похож на соседа, в честь которого его и назвали Валерой.

Как-то раз, когда Юн грелся на солнышке, раздалось какое-то странное, шмелиное жужжание. Он поднял глаза и увидел Карлсона. Как же он постарел: поредевшие волосы, землистый цвет лица и совсем уж неприлично большое брюшко. Пресловутый «самый расцвет сил» остался в далёком прошлом. Сегодняшний Карлсон походил на Спартака Мишулина, потерявшего ангажемент в театре Сатиры.
«Эк, его жизнь-то потрепала»,- с грустью подумал Юн.
Карлсон достал трёхлитровую банку, наполненную ядовито малиновой жидкостью.
«Как там Малыш, кстати?»,- преувеличено заинтересовано спросил Юн.
«Малыш...»,- Карлсон провёл рукой по заросшему седой трёхдневной щетиной, лицу. «Малыш... Пиздец котёнку - больше срать не будет. Нет больше Малыша: передознулся молодой».
Разлил по стаканам.
«Спирт с вареньем. И сладко, и прёт», - кратко пояснил Карлсон.
«Помянем што ли молодого...».

Выпили не чокаясь. Помолчали. Карлсон крякнул, полез в карман, достал валидол и кинул одну таблетку под язык.
«Моторчик что-то стал барахлить»,- грустно сказал он,- но это, конечно, пустяки, дело житейское...»

В тот страшный вечером Юн возлежал на изумрудной траве, вкушал крупную землянику и фривольно фантазировал на тему Мэри Поппинс. В догорающем закате танцевали эльфы, а рядом уютно мурлыкал Чеширский Кот. Вдруг раздался сильный и совершенно незапланированый шум. Мир вздрогнул, пошатнулось, и сдвинулся с места.

Прямо на Юна несся огромный жёлтый фургон с тремя красными буквами. За рулём успел разглядеть макаку в тельняшке и совершенно невменяемого клоуна с татуировкой «Krusty» на впалой груди.
«We move the world!», - кричала обезьяна.
«We move the world!», - вторил ей окаянный арлекин.
Раздался страшный удар и Юн Альберт Брюн куда-то отлетел.

Упал в темноту.
По подбородку медленно стекла струйка земляничного сока.
Потом всё растаяло, словно пломбир за сорок восемь копеек жарким летним днём...

Так не стало Юна Альберта Брюна. Все попытки воскресить его оказались бесполезны. Жить Валентином было слишком омерзительно, поэтому он смешал в равных пропорциях мышьяк, крысиный яд, стрихнин и запил всё это стаканом царской водки.
Внутри зашипело, снаружи вспыхнуло.

«В то же мгновение они очутились на кухне, где хлопотала мать Юна. Она жарила мясные котлеты, как, впрочем, он и ожидал.
- Где это ты пропадал? - спросила она. - Давно уже пора было
вернуться домой.
- А который час? - осведомился Юн.
- Уже больше четырех, - ответила мать.
- А какого дня, сегодняшнего? - продолжал допытываться Юн.
- Разумеется, не завтрашнего, - сказала мать. - А ты что, привел с собой приятеля? Ну так садитесь скорей, будете обедать. Я уже очень беспокоилась за тебя, сынок! Ты так долго не возвращался! - И она погладила Юна по голове.»

Вот, собственно, и всё. На этом, пожалуй, достаточно вымысла и врак. По большому счёту история окончена. Чтобы придать ей огранку, завершим всё эпилогом, написаным самой жизнью.

Все дальнейшие совпадения преднамерены.
События документальны.
Герои реальны.
* * *

Тело так и не нашли.

«Дым, дым... А ещё воняло, ну знаете, как при химической реакции. Я туда-сюда - а урода-то моего и след простыл! Исчез! Вот хоть бы мокрое место осталось! Главное, дым едкий такой! А вони-то, вони! Так глаза и выедает. Вот не совру, аж слёзы потекли»,- смеясь вспоминала потом вдова.

«Дым, вонь... А может, это он набздел со страху?», - чокаясь со сменщиком и закусывая шпротами пошутил сосед.

Дети исчезновения отца не заметили.
«А был ли папа? Может папы-то и не было?»

Гроб вдова выбрала самый дешёвый, из пластика. В него положили грубо сшитую куклу из папье-маше, которую за вечер смастерил сосед. Подвыпившие музыканты опять перевирали Мендельсона, но это был уже другой марш маэстро. Гроб занялся едва его опустили в печь, и горел удивительно ярко. На поминках вдова целовалась с рукастым соседом и со смаком рассказывала неприличные анекдоты. Потом жгли бенгальские огни, танцевали и играли в фанты...

Усталые но довольные, гости расходились далеко за полночь.