Вадим Алямовский : Евлампиева заимка

Тихо в тайге зимой. Если и услышишь какой ни есть шум, то долго гадаешь после (может быть, до самой весны): откуда он? Медведь-шатун ли заломил шального лесника, лесник ли пьяный будит бедолагу-медведя, то ли вообще показалось. Солнце порой силится растопить своими лучами глубокие, заиндевевшие блескучим фарфоровым настом таёжные снега, да где уж там. Только и могут теперь его лучи, что, заглянув на далёкую заимку, с трудом проникнуть сквозь разрисованное морозом стекло и разбудить нелюдимого охотника-одиночку…
Евлампий медленно тряхнул тяжёлой мужичьей головой. Солнечный луч не стряхивался. «Придётся вставать, однако» — с тоской подумал Евлампий и, ссутулясь широкой спиной к солнцу, сел на печке, свесив с неё ноги. С правой ноги свалилась портянка, а с левой – широкая охотничья лыжа.
- Не пойти ли в проруби искупаться? – сам себя спросил Евлампий и грузно спрыгнул на пол, жалобно скрипнувший под его «сорокопятками» (как называл свои ноги, признававшие обувь только сорок пятого размера, отслуживший срочную службу в артиллерии охотник). Скинув тяжелые, тёплые, слегка пригоревшие от печки штаны, Евлампий поправил короткие, едва доходившие ему до колен, семейные трусы и задумался: «Ну его, этот прорубь – утопну ещё. Лучше пойду, починю избу, а то щели в стенах такие – того и гляди, медведь за ноги ночью вытащит. Да и холодно от этого – вон уже и иней на штанах, а ведь только что с печки в них слез».
Деловито и по-крестьянски основательно отряхнув со штанов иней, Евлампий надел их обратно, на свои кряжистые, не по годам волосатые ноги. Взяв в руки топор, он сел на пень, что торчал прямо посередине избы. Примерно несколько лет назад (или что-то около того) строил охотник избу прямо вокруг этого пня, время от времени весело поплёвывая себе на мозолистые ладони и радуясь своей крестьянской смекалке. И то верно – пень не надо корчевать, и лавку в избе делать не надо будет.
Почесав топором разлапистую, словно ель, бороду, он достал кисет и стал мастерить самокрутку из садомаза… тьфу, то есть из самосада. Закурив и пустив гулять по избе облако ароматного дыма, от которого тотчас же сдох паук, свивший свою узорчатую, тончайшего шёлка паутину над печкой, Евлампий снова задумался: «А чем же мне дыры в стенах заколачивать, ежели я последними досками давеча печку истопил? Выходит, что нечем. Лучше пойду, поохочусь в урочище Старушечье».
Называлось это урочище Старушечьим потому, что много лет назад нашли там двух мёртвых старух. Вроде бы обнаружили их летом, а на старухах были надеты ещё лисьи шапки и лыжи. А может быть, и зимой, но старухи были уже одеты по грибы. То ли вообще они были живые, но сильно пьяные. Евлампий этого точно не помнил, так как дело давнее, а, кроме того, одна из старух приходилась ему позапрошлой бывшей тёщей, поэтому воспоминания об этом больно ранили его мужское достоинство. В смысле, самолюбие.
Так вот, в этом урочище водились огромные кабаны, разжиревшие на мясистой сибирской клюкве. Туда-то и решил отправиться Евлампий на охоту. Поднявшись с пня, он, крякнув, воткнул топор в стену и не спеша подошёл к лыже, что свалилась с его ноги в тот раз, когда он не попал купаться в прорубь. Подняв её с пола, он снова поскрёб бороду, теперь уже лыжей: «Второй-то лыжи, однако, нет. Печку я ей истопил, чё ли? Без лыж не дойду до урочища. Без лыж в тайге зимой одна тоска и смертельная погибель». Эту народную мудрость Евлампий перенял от отца, а тот – от деда, которого нашёл провалившимся в снег по самую бороду старый охотник-эвенк. Он притащил деда в свой чум и долго отогревал собаками, а после сказал эти мудрые слова, которые и пошли гулять по Евлампиеву роду.
Сломав последнюю лыжу об колено, Евлампий кинул обломки в печь, пошерудил там кочергой, а потом стал чесать ей бороду и думать: «Или надо было лучше ей дырку какую в стене заколотить? Ну да теперь уже поздно об этом спохватываться». Охотник облегчённо вздохнул и полез обратно на печь, смахнув с неё некурящего паука-горемыку.
Евлампий, как учил его ещё отец, лёг на правый бок, накрылся с головой тулупом и отправил свою загадочную таёжную душу погулять до времени по Божьим заимкам и урочищам.