Варя Нау : мама, твой сын боевой ефрейтор*

Тридевять тысяч галлонов дыма тому назад ты еще помнил, где спрятан в тебе твой бог.
Ты говорил с ним на равных, когда другие сбивали о доски пола узкие лбы. А тебе без нужды молить Его было о верном пути, ты сам находил дорогу.
Но жег в себе карты по руслам вен кислотой и водил на цепи крокодилов. Закрывал все ходы, забивая свой панцырь заклятиями химер. И прикармливал ангелов вскрытой на финке плотью, а те… Опьянев от дурной твоей крови, стирали святые следы отсыревшими крыльями, глупо кружа в бестолковом танце закрытых галаз у обрыва, не зная, что ты передернул колоду, тайком опрокинув небо в себе вверх дном.
Зачем?
Ты знаешь.
Я знаю.
Но мы никому не скажем.

Тридевять тысяч бессонниц тому назад, я еще помнила, чьим там была ребром. Красные ленты вязала на каждой новой луне высохшим пустоцветом. Но безреберный мой вешал их к скальпам своих побед и веселился, гордо печатая имя свое на розовом глянце кожи тяжелыми сапогами, слушая музыку смерти в пустом сосуде.
Я прижигала солью распухшие губы, стягивала в шагреневый струп свою жалкую бабью песню. И замолкала.
Богу было не до меня, Он водил гладиаторов (точно таких же как ты) на арены других загрубевших от веры душ. И устраивал поединки. Победитель, как правило, брал в награду лишь право жить.
Мне достался от проигравших глоточек смерти, чтобы я натешилась вдоволь, пока вы делили добычу.
Зачем?
Я не знаю.
И ты не знаешь.
И некому это сказать.


Время вышло — просыпало весь песок на стеклянное дно суеты. Ты не хочешь уже победы за право жить. Я не буду уже играть полноценно смерть. И не слышно аплодисментов с балкона. — Отец от игры устал.
Значит что-то пошло не так.

Значит можно сменять эти координаты от выцветших черных дыр на ключи от чужих заповедных тайн. Кто владеет тайными, тот владеет привязанными за ниточки тайн мирами.
Целый мир — это слишком много для нас двоих. — Ты же помнишь, как это страшно — терять себя. А я помню, как это больно — себя искать.
То, что выросло в нас, отзывается только на боль и не знает, какое на вкус простое людское счастье.
(мэтр сказал мне, оно ведется на эфемерность и отданные долги.
я ему почему-то верю, он просто мудрее нас,
потому что он был здесь задолго за тридевять тысяч бед.)

Если сломано все, что мы только могли сломать, то останется ждать, когда сядет под ноги пыль.
А потом мы не будем строить домов и сажать дерев. Потому что ты — Илия — крепость для бога, а я обвивающий крепость твою виноград. Я даю вино, где тонули все истины до того, как нас кинул Бог.

Счастье — это когда и твой дом, и твой бог в тебе.

Оттолкнемся от края? — прощай, милосердный Отец.

Здравствуй, Мама.
Твой сын боевой ефрейтор*
Я с ним. Мы идем ко дну.
а Пастух нам играет на флейте во след высоко под землей.
В такт последней песни о смерти пляшут белые агнцы перистых облаков
на два метра под ним в перевернутом синем небе.


_________________
*прости, ху4 ))