Игорь Домнин : Такой холодный теплый сентябрь

В то тревожное лето, когда все кругом было полно этим страшным, но все еще, казалось обманчивым ощущением близкой войны, он гостил у нас на даче. Наши отцы, давно знавшие друг друга, дружившие, еще кажется с гражданской, сумели пронести эту дружбу сквозь годы. Его родители снимали каждое лето дачу рядом с нашей, часто гостили у нас, и он уже по обыкновению давно считался своим у нас в доме.
В тот год он приехал к нам еще в начале июня, помнится к тому времени он уже слыл подающим большие надежды молодым поэтом, печатался в толстых журналах, и кажется, был несказанно горд начавшейся дружбой с теми, чьи имена сегодня поистине считают золотым фондом литературы. Я же успела окончить третий курс романо-германского отделения университета жила ожиданием той, наверно самой главной встречи в жизни, когда сердце и душа открыты для любви, чувств, встреч, переживаний. И та тревога, то ощущение близкой войны казалось мне чем-то таким далеким, несбыточным, неважным.
В том самом месяце Германия напала на нашу страну. Я до сих пор помню как отец, завсегда балагур и весельчак, а в то утро строг и серьезен, вышел к завтраку, позже обычного, и сухо кашлянув тихо сказал только одно это страшное в своей безысходности слово:
-Война!
В начале сентября он приехал к нам всего на сутки — проститься перед отправкой на фронт военкором. И вот наступил наш прощальный вечер. Надо признаться к тому времени он уже считался моим женихом, еще в июне все думали, что война скоро кончится, и нашу свадьбу отложили до осени. После ужина по обыкновению пили чай, и он такой строгий в защитной гимнастерке на выпуск с маленькими алыми кубиками в петлицах посмотрел на запотевшие от пара окна и грустно сказал:
-Удивительно какая ранняя и холодная выдалась осень.
И мне сразу передалась чувствуемая им какая-то тайная скрытая грусть, безысходная тоска и печаль. А чему собственно говоря было радоваться? Мы отступали, фронт приближался с каждым днем.
После чая мы сидели смирно. Он был молчалив и печален, лишь изредка обменивался словами, отвечая на вопросы. Странно, но я почему то в мельчайших деталях помню тот вечер, как подошла к балконной двери и протерла стекло платком: в саду на фоне черно-синего неба отдавали ярко-зеленым свечением звезды. Отец, открыв дверь вышел на балкон, сел откинувшись в кресле-качалке, стал курить. Мама в очках, суетясь спешно искала белый льняной мешочек, чтобы зашить в него ладанку, так ее отец и дед носили на прошлых войнах. Отец, сильно затягиваясь, хрипло кашлянув, спросил:
- Ты все-таки едешь утром?
-Так точно,- уже по военному строго ответил он.
-Ну, что ж, мы обязательно должны проводить тебя. Сегодня правда придется лечь пораньше.
Мне стало не по себе из-за внезапного прилива грусти и, чтобы хоть как-то успокоиться принялась раскладывать пасьянс. Он молча ходил из угла в угол, а затем склонился надо мной, коснувшись моей ладони своей, спросил:
-Не хочешь выйти в сад, пройтись, душно что-то?
На душе у меня вдруг стало теплее и тревожнее, и я с радостью отозвалась:
-С удовольствием!
В прихожей он, кажется, продолжал думать что-то свое, а затем взглянув на меня стал читать Тютчева, которого очень любил и много знал наизусть: «Какая холодная осень, надень сою шаль и капот»
-А дальше помнишь?,- спросила я, когда он вдруг осекся и замолчал
-Не очень, но кажется так: «Смотри меж чернеющих сосен, как будто пожар восстает…»
-Как раз к месту,- сказала я, увидев в этом восставшем пожаре вспышки зажигательных бомб или валящие с облаков горящие самолеты.
-Да нет же,- грустно сказал он,- это восход луны и тихо спросил: чувствуешь, какая скрыта прелесть в этих строках, какая тихая осенняя грусть.
«Странно,- подумала я когда фронт почти рядом, мы отступаем, самому скоро в пекло а ему вдруг осенняя прелесть.
Одевшись, мы вышли в сад. Кругом было непроглядно темно, и чтобы не упасть я стала держаться за его рукав.
-Посмотри на небо,- шепотом сказал он.
В небе необыкновенно четко были видны ярко светящиеся точки звезд. Он указал мне на одну, что стояла в стороне и выделялась от других особенно ярким свечением:
-Это Арктур-звезда влюбленных и сумасшедших. Видишь, как особенно выделяется она своим светом. Если даже меня не будет рядом, ты посмотришь на нее, вспомнишь обо мне и я буду смотреть на нее и думать только о тебе, она будет согревать нас, своим светом, назначать нам новые свидания. -И посмотрев мне в глаза он тихо стал читать:

…он говорил мне, что давно, когда
Еще он вами робко был любим,
Взошедшая Полярная звезда
Вам назначала час свиданья с ним.

Чтоб с ним свести вас, нет сейчас чудес,
На край земли нас бросила война,
Но все горит звезда среди небес,
Вам с двух сторон земли она видна.

Она сейчас горит еще ясней,
Попутчик мой для вас ее зажег,
Пусть ваши взгляды сходятся на ней,
На перекрестках двух земных дорог.

Я верю вам, вы смотрите сейчас,
Пока звезда горит — он будет жить,
Пока с нее не сводите вы глаз,
Ее никто не смеет погасить.
-Чьи это стихи? ,- едва удерживая слезы спросила я
-Одного настоящего поэта, моего друга, он сейчас на передовой. Посмотри же, как все-таки она прекрасна, эта звезда.
Посмотрев, я отклонила голову, чтобы он мог поцеловать меня, а поцеловав взглянул на меня с такой нежностью, и страстью, что мое сердце забилось так сильно и ударило в висках, и тихо спросил:
- А если убьют, интересно, как быстро ты забудешь меня?
-Просто не переживу этого, -поспешно выпалила я.
-Переживешь, ведь все когда-нибудь забывается, останусь, жив, вечно буду помнить этот вечер. Я люблю тебя,- тихо сказал он, хочу чтобы ты знала это, и рад, что могу сказать это тебе.
Как тепло и радостно стало мне вдруг от его слов, как необыкновенно прекрасно и хорошо.
-Ты вернешься обязательно вернешься, ведь я буду ждать тебя,- сказала я, и уткнувшись ему в грудь тихо заплакала.
-Ну что, ты перестань,- он принялся успокаивать меня. -Ты вот что поживи порадуйся, а если убьют я буду ждать тебя там,- он указал пальцем в небо.- Ты приходи.
-Если это шутка, то глупая и бессердечная, -сказала я утирая слезы.
-Тебе ни холодно,- спросил он,- странно только начало сентября, а уже как-то вдруг сразу по-осеннему холодно.
-Ни капельки, — отозвалась я,- меня греет твоя любовь, прости наша любовь!
И мы, обнявшись, быстро пошли не оглядываясь. На террасе он обнял меня и поцеловал в губы дерзко, с нетерпением и страстью, совсем не так как в саду. Потом уже на веранде сидя на топчане, тесно прижавшись, друг к другу все с тем же нетерпением страстно целовались. Внезапно он, резко встав из моих объятий тихими шагами, будто прислушиваясь (не спят ли наверху) прошел в прихожую потушил едва тлеющую там лампу. Я встала у окна, с волнением всматриваясь в непроглядную темноту нависшей за ним ночи.
-Иди ко мне, — подойдя ближе сказал он.
И я помня его признания в саду, наши поцелуи подошла…
На рассвете я увидела его сидящим за столиком, он быстро писал обломком химического карандаша на газетном обрывке, потом повернулся ко мне
-Прочти, и протянул мне тот самый обрывок, содержимое которого я помню до сих пор наизусть, а тогда стала читать вслух:

«Ты войдешь и молча сядешь
Близ меня в рассветный час,
И рассеяно пригладишь
На груди атлас


Тихо книгу я закрою
Тихо подниму глаза
Пронесется над тобою
Прежняя гроза

Ты устало усмехнешься,
Я коснусь твоей руки
Побледнеешь, отвернешься
Полная тоски.

Жизнь моя,-скажу я властно,-
Не сердись — ты не права!
Но поймешь ты, что напрасны
Старые слова.

Ты ногтем забарабанешь:
Поздно, поздно уж теперь!
Оглядишься быстро встанешь
Скрипнет стукнет дверь

Отодвинь же занавески
Головой прижмись к стеклу
И мелькнув в закатном блеске
Я уйду во мглу…»

Я закончив читать уже не сдерживаясь заплакала навзрыд.
«Я уйду мо мглу…» какими странными и непонятными показались мне тогда эти строки. «Я уйду во мглу»- он будто сам напророчил свою судьбу.
Пропал он через два месяца под Вязьмой. Без вести пропал, именно так стояло в официальном извещении. Слова то какие страшные –ПРОПАЛ БЕЗ ВЕСТИ, без весточки значит, без следа. А я и не переставала ждать, пропал без вести, ведь не убит же.
Вскоре после его отъезда на фронт пришел на нашу землю новый порядок. Трудно и сложно было жить с теми, кого поистине считаешь врагами. И как множество соотечественников была угнана и я на чужбину, чужую землю поднимать. Тяжело и больно вспоминать мне о тех годах как работала не жалея ни сил ни здоровья, как потом зарабатывала на себя самой грязной непосильной работой. Но как бы ни было тяжело, всегда помнила тот такой холодный, но прелестный сентябрьский вечер. И в самую тяжелую горестную минуту, по вечерам смотрела на небо, пытаясь глазами отыскать Арктур, чтоб хоть взглянуть на нее, вспомнить. И, наверное, это помогало мне в самую трудную минуту, когда кажется уже не было сил ни жить, ни бороться, как грела и давала мне надежду любовь и воспоминания о том холодном сентябрьском вечере. Наверно это и помогло мне дожить до освобождения нас союзными войсками.
Так уж случилось, что после освобождения занесла меня судьба в Ниццу. Там встретила я человека редкой души, из бывших наших, из эмигрантов, пожилого дантиста. Был он человек не бедный, имел свою частную практику, ну да не это ведь главное. Жили мы с ним с пониманием, в гармонии жили до самой его смерти, теперь вот совсем одна осталась, живу переводами и статьями в эмигрантских журналах. Жизнь, кажется, уже прошла, так и пережила я его потерю, опрометчиво сказав когда-то, что не переживу. А может, жив все-таки, пропал, без вести это ведь не убит, и может до сих пор смотрит на ту звезду, что показал мне в тот осенний вечер. И как, часто вспоминая все, что было, с тех пор всегда спрашиваю себя, а что же все-таки было в моей жизни? Было ли в ней что-либо трогательней, нежнее, прекраснее, чем тот осенний вечер и отвечаю себе нет, только тот сентябрьский вечер. И вот прошло с тех пор очень много лет и многое пережито было за эти годы и, кажется, жизнь вся прошла, все уже позади, и годы эти кажутся такими долгими когда столь пристально думаешь о них, перебирая в памяти, все то, что называется прошлым.
И вспоминая все это, четко понимаю лишь одно наверное именно здесь и кроется тот сокровенный великий закон человеческой жизни закон надежды на лучшее, и веры в то, что нечего не исчезает бесследно.

Поэтому я верю, искренне верю, что где-то же он есть, ждет меня с той же любовью, теплотой, нежностью. Может, действительно жив, а нет так на небе как говорил когда-то: «Поживи, порадуйся, а я буду ждать тебя там». Я вот пожила, «порадовалась», теперь уже скоро к нему.