Игорь Домнин : Вастенька

После ухода гостей было пусто и тихо, еще горели бра в прихожей, не был погашен свет в комнатах, мягко светил торшер над тахтой и было немного грустно оттого, что сдвинутые с мест кресла, полные окурков пепельницы, неприбранная посуда со стола – все это напоминало переполох закончившегося застолья в квартире.
Никитин казалось совершенно уставшей от бесконечных разговоров ни о чем, лести и приятных улыбок провожал до лифта последних гостей Юлии.
-Ну все, устала то как, — сказала она, с силой закрывая тяжелую входную дверь.
-Лучше на время посмотри третий час ночи — нечего себе!
-Я очень устала,- проговорила она, закуривая, присев на тахту рядом с ним.
-Хорошо, что ни открыла истинную причину торжества, вот бы тостов наслушались.
-Да уж, — улыбнулась она ,-десять лет вместе, а будто вчера познакомились.
И нежно поцеловала Никитина в гладко выбритую щеку.
-Все такой – же, милый романтик.
Он обнял ее:
-Двадцатилетие, надеюсь в том-же составе встретим?
Он привстал, пригубил бокал с тонкой длинной соломинкой:
-За наше счастье!
-Тихо так спокойно, легко посидим еще, хоть и накрутиться пришлось, а спать совсем не хочется.
Приятную в своей легкой ненавязчивости тишину долго хранить не пришлось. Тугой длинный звук дверного звонка заставил обоих в тревожной обеспокоенности внезапно вскочить с места. Юлия кинулась к двери:
-Наверно Галина забыла что-нибудь — девичья память — я открою.
Никитин сквозь полуоткрытую дверь стал прислушиваться к обрывкам фраз, едва доносившихся сюда из прихожей:
-Да, здесь распишитесь, теперь здесь.
«Не Галина»- пронеслось в голове. Быстро открыл дверь, вышел в прихожую, почувствовав что-то неладное, обеспокоено спросил:
-Что?
Юля только, что, закрыв входную дверь, протянула ему клочок бумаги с неровно склеенными обрывками телетайпных лент:
-Телеграмма!
Он, встревожено развернув ее стал читать вслух: «Срочно приезжай папа очень плох, требует тебя тчк Анастасия»
-От кого это? — недоумевая, спросила она
-Андрей Сергеевич очень плох — выдохнул Никитин. Муж моей покойной тетки Агнесии Ивановны. Они в Монино живут, помнишь, я рассказывал тебе?
-Монино? Дядя Андрей,- она пожала плечами,- нет, не помню.
-Бедный дядя Андрей,- в тяжелой задумчивости он развернул телеграмму, снова прочитал вслух: очень плох.
-Сколько ему?
-Да уж далеко за восемьдесят, наверное. Жил он вдовцом с двумя детьми от первого брака Настей и Митей. Не знаю, правда ли, но поговаривали, что после смерти первой жены промотал все состояние и поселился в Монино. Вскоре женился на моей тетке, а после ее смерти стал жить отшельником — замкнуто и нелюдимо. Надо признаться страдал чем-то вроде мании величия или черной меланхолии. Возомнил себя потомком древнего дворянского рода, погряз в рисовании генеалогических деревьев все доказывал свое родство с Великим князем Михаилом. Дивный. У него в комнате над кроватью висел портрет графа Толстого, в длинной холщевой рубахе, а сам каждое утро босой в точно таком же рубище с длинным посохом обходил окрестности, места там надо признаться невероятно красивые хоть пейзажи пиши! Ведь я однажды довольно долго жил там у них в самый прекрасный период — начала осени, — сказал он с чувством острого сожаления по давно и безвозвратно ушедшему счастью.
Юлия, внимательно выслушав его, с нескрываемым любопытством спросила:
- А что — же Настя, Митя.
-Митя не знаю, а Настя, разве могла она оставить отца, всю жизнь ради него до сих пор одна, наверное.
Поздно уж или рано не знаю, как и сказать. Надо бы съездить, завтра раз уж просит то так.
-Будто виноват в чем перед тобой?
Он пожал плечами:
-Может и виноват, давай спать хоть чуть-чуть отдохнуть завтра съежу к нему.
Она быстро уснула. Он не спал, тяжело переворачивался с боку на бок, ложился на спину, с силой зажмуривался, пытаясь заставить себя заснуть, потом лежал смирно на спине, открыв глаза в нависший полумрак комнаты, будто смотрел в ту теплую монинскую осень.
Первое время он все приглядывался к ней, а когда пытался заговорить, то, покрываясь нежно-багровым румянцем, прятала глаза и все больше молчала. Он лишь украдкой мог любоваться ее, помня, как начала волновать его с самого первого взгляда какой-то мучительной непреходящей болью. Он хорошо помнил как лишь при одной мысли о ней сердце то замирало, то заходилось в каком-то бешеном ритме предвкушая сладкую муку.
По утрам он репетировал Митю, она была занята по хозяйству (весь дом был на ней), и по прежнему избегала общения с ним, лишь за обедом могла защебетать скороговоркой, строго смотря на него:
-Что- же ты не ешь? Не нравиться моя стряпня?
И дальше уже обращаясь к отцу, отрывисто и громко проговаривала:
-Ох уж мне эти столичные гости, и не угодишь им.
Андрей Сергеевич был молчалив, лишь сухо кашлял, не поднимая глаз, и все перекладывал то нож то вилку, а если и начинал говорить то так внезапно и громко, что невольно вздрогнешь. Прост и мил был только Митя и он с интересом репетировал его в грамматике, английском, математике.
Как-то он спросил у нее, найдя забавным то, как звали ее домашние:
-Вастенька, почему?
-А!- засмеялась она, впервые глядя на него не краснея. Это Митенька так звал меня в раннем детстве, когда, едва научившись говорить, пытался нараспев произносить мое имя.
-Вастенька- будто нараспев произнес и он- В-а-ст-енька- повторил также растягивая слоги.- Красиво, красиво и забавно.
И наверно тогда посмотрел он на нее совершенно по иному, без той мучительной боли, а заворожено любуясь и тогда совсем по иному открылись ему и ее белое лицо, узкий правильный нос, васильковая прозрачность этих прекрасных в своем великолепии глаз, нежная в своей наивности легкая вздернутость бровей, сухая жесткость слегка завитых волос, и все это при длинном тонкого ситца сарафане которых у нее было много, и выходила она почти каждый день в другом. И весь ее образ живой, яркий, манил его все сильней еще непознанной, нераскрывшейся тайной. Как-то в дождь он читал на террасе, с настежь открытого окна веяло влажно-теплой прохладой. Свежий пахнущий дождь шумел все пуще и гуще. Она, уже успевшая намокнуть бежала из сада через террасу в гостиную, и он стремглав кинулся за ней. Догнав, как в беспамятстве принялся целовать ее оголенные плечи, шею, руки и кажется, нечего подобного не происходило с ним раньше и счастье ставшее доступным как никогда вскружило голову, казалось ему бесконечно-долгим и прекрасным.
Потом она часто приходила к нему на террасу во время чтения и не без любопытства спрашивала:
-И чем же ты так увлечен?
-Октав Мирбо- весело отвечал он
-Про любовь? – спрашивала она
Он молча кивал и продолжал уже с веселым задором:
-Это все теория, а я практик сторонник только таких методов.
-Желаю успеха! говорила она и звонко засмеявшись, удалялась.
Однажды после дождя она предложила ему покататься на лодке:
-Вот и дождь уже совсем прошел. Самое время надышаться подаренной свыше свежестью.
Вечер был прохладен, чудесен и нежно ласкал теплом едва вступившей в свои права осени. Вся легкая она мельком прыгнула на нос лодки, касаясь рукой светло-голубой прозрачности воды.
-Еще совсем теплая, надо же почти как летом.
Теперь она уже не прятала глаз, а напротив держалась ровно с доброй нежностью. И тут у него снова дрогнуло сердце, и он, отвернувшись с силой, запустил весло в блестевшую воду. И среди этой вечерней прохлады этого неповторимого сокровенного заката, серого неба, отраженного в воде он, будто не понимая что делает стал целовать ее, пьянея как от вина от каждого нового прикосновения, и она нежно с неторопливым беспокойством отвечала ему. Теплая осень еще не раз дарила им такие тихие погожие вечера. Как-то после ужина она ждала его в саду и, подойдя ближе в нерешительном порыве тихо спросила:
-Ты меня любишь?
Он горячо признался, вспомнив, как тогда во время дождя дрогнуло и наполнилось нежностью его сердце.
-Вечером сплаваем на тот берег,- спросил он?
-Да, только выйдем из дома, как можно осторожнее, отец следит за каждым моим шагом, иногда мне кажется, что он что-то подозревает.
В лодке они молчали, он сидел на веслах, а она нежно касалась рукой спокойной, казавшейся почти неподвижной воды. Ближе к берегу, она несмело повлекла его:
-Иди ко мне, я озябла, садись рядом — и поцеловала его с какой-то особой казалось предназначенной только для него нежностью. Под сарафаном у нее нечего не было. И в порыве уже неконтролируемой страсти он обнял ее не переставая жадно в беспамятстве целовать все то что попадало под горячие пытливые губы…
Пролежав в изнеможении она поднялась и с улыбкой счастливой усталости произнесла:
-Знаешь я хочу искупаться, ведь наверное в последний раз в этом году. И забелев в сумерках всем своим долгим телом демонстрируя ему темные подмышки и поднявшуюся, с темными точками сосков грудь, уже не стыдясь своей, будто спрятанной под покровом нависшей ночи наготы, плашмя бросилась в сереющую гладь воды быстро забила ногами, поплыв к берегу. Уже на том берегу он помог ей одеться, укутал всю дрожащую в приготовленный плед, потом в сумраке долго смотрел на ее васильковые глаза и мокрые волосы, на капельки воды на лице, сильней прижимался к ней, чувствуя ее дрожь, и то как стала она теперь родней и ближе для него в этом объятии уже наверное последней такой теплой осенней ночи.
А через неделю он был бесцеремонно выставлен из дома Андреем Сергеевичем.
Как-то после обеда они сидели на террасе и тихо целовались. Она все спрашивала, не разлюбил ли он ее, и ждала его объяснений. Он нечего не говорил, лишь в ответ нежно касался ее губ своими, как вдруг послышались легко бегущие шаги, на пороге появился Андрей Сергеевич. Лицо его стало пунцовым, губы дрожали.
-Я все слышал,- во весь голос закричал он,- я давно знал, я знал, я догадывался. Негодяй! Ей не быть твоею. Только через мой труп ты увезешь ее, а если сбежит с тобой, то в тот-же день порешу себя! Вон из моего дома, — кричал он, уже хрипя, упал, и из его рта ударила белая густая пена.
-Папочка, милый ,-она в сердцах бросилась к нему, растянувшемуся на полу, беспомощно бьющемуся в конвульсиях,- я с тобой, папочка, с тобой. Ну что ты смотришь, -крикнала она ему,- скорей за доктором.
Когда он проснулся, Юлии не было рядом. В неубранной постели он еще очщущал ее тепло, запах духов. На кухне был зажжен бра, и тусклый свет пробивался сквозь матовое стекло в спальню. Он поднявшись, стал не торопясь одеваться.
-Обязательно позвонишь мне когда приедешь- Юлия протянула ему наскоро собранный портфель
-Обязательно он щекой коснулся ее щеки, закрыл дверь медленно шел по двору, туда, где на востоке уже начинал вступать в свои правыа сокровенный рассветный час, и тут вдруг он отчетливо представил себе Андрея Сергеевича, беспомощно лежащего, как тогда на террасе с потемневшими губами на сизом лице. Пройдя под аркой оглянулся, Юлия стоя на крыльце, закутавшись в горчичного цвета креп провожала его, как и этот еще по летнему теплый ветер в шепоте которого безошибочно угадывалось теперь лишь одно: Настенька, Вастенька, Настенька.