Игорь Домнин : Cумасшествие

В часа три, отобедав с шампанским, поднялись из духоты каюты на верхнюю палубу, здесь было свежо и приятный своей прохладой ветер обдувал лица. Остановились у поручней и стали смотреть на черно-синюю гладь воды, казавшуюся вдали от берега, почти бесконечной, будто соединенной сплошной тонкой линией горизонта с небом. Она, закрыв глаза, приложила руку к щеке:
-Надо-же вроде и ветерок, а все-же лицо будто горит, будто пылает.
- А вы знаете, как Бунина называли в эмиграции?- вдруг спросил он
Она виновато пожала плечами.
-Букишон.
-Как?
-Мсье Букишон.
-Серьезно?,- и залившись простым прелестным смехом повторила: — надо-же мсье Букишон!
-А что Лев Глее…во…вич,- ну и имя отчество у вас, язык сломать можно!
-Сложное хотите сказать?
-Не то слово так сразу и не выговоришь.
-Зато запоминается легко Лев-царь зверей, ну, а Глеб, почти как хлеб — всему голова.
-Вы знаете после этого шампанского я кажется совсем опьянела, ног уже не чувствую, -улыбнулась она.- И откуда вы взялись, если не ошибаюсь сели в Анапе?
Он нечего не ответил, лишь сильно вдохнув всей грудью, спросил:
-Сойдем в порту?
-Это еще зачем? Где?- Удивленно спросила она.
-В Геленджике.
Он нежно коснулся ее ладони своей, потом подошел ближе и с нескрываемой страстью стал целовать открытые шоколадного загара плечи. Она, отстраняясь, ненавязчиво отталкивала его.
-И перестаньте меня целовать, что это вы, в самом деле?
-Сойдем,- настойчиво сказал он.
-Ах, да поступайте как хотите, я кажется, совсем пьяна и в вашей власти,- с праздной радостью произнесла она, и тут-же с решительной серьезностью добавила: а то смотрите до Геленджика часа три-четыре и если вы не будете джентльменом то ведь могу и передумать. И перестаньте обнимать меня,- отвернувшись, сказала она и стала равнодушно смотреть вниз, где белыми пенистыми барашками уходила из-под борта вода.
Впереди в вечерних сумерках ярко-желтой точкой мигал портовый маяк, из темноты уже мягко бил теплый летний ветер, вдали виднелись огни порта, катер, описывая плавную дугу подходил к причалу, потом будто разбежавшись с мягким стуком и плавным покачиванием прижался к тускло освещенному пирсу, подали трап.
В здании морвокзала было суетно и многолюдно, они, протиснувшись сквозь толпу к выходу, вышли на освещенный, живой от нескончаемого стремительного несущегося потока машин, кипящей кажется почти рядом ночной суетливо-радостной беспечной курортной жизни проспект. Лев Глебович с хваткой завзятого ночного гуляки лихо поймал такси, и понеслись навстречу этим, казалось бегущим по краям обочины фонарям.
В холле отеля она стояла в стороне от него виновато опустив голову, стараясь не смотреть ни на него ни на портье.
В номере было душно от накопленного за день тепла, не работал, конденционер и уже были опущены грязно-серые полоски жалюзей на окнах, слегка притушен свет. И едва переступив порог, с силой закрыв за собой дверь Лев Глебович в страстном беспамятстве рванулся к ней и оба задохнулись в таком непрерывном поцелуе, что отрывались друг от друга только, чтобы перевести дыхание.
И все их действия были исполнены такого нетерпения жажды и страсти, что ранее нечего подобного не испытывал ни тот ни другой. И лишь в полумраке нависшей ночи он, казалось измученный этой все еще не утоленной жаждой, тянулся к ней еще совсем сонной, но охотно и страстно дающей так нужное ему счастье. И только утром совладав со страстью нетерпением и жаждой она, выйдя из душевой, одевшись была свежа какой-то особой утренней свежестью, прелестью, неповторимостью, и будто совершенно не смутившись от происшедшего, стала спокойно говорить:
-Нет это честное слово сумасшествие и впрямь наваждение. Ведь нечего подобного я себе никогда не позволяла, даже в мыслях нечего такого не было. Это все вы, змей искуситель!
Лев Глебович молча слушал, а сам думал как-же все-таки она прелестна и удивительно хороша под этим тонким ситцевым платьем, под которым нечего нет. Он, еще пребывая в плену впечатлений от только что испытанных наслаждений всей ее женской прелестью, не мог думать ни о чем другом.
-Нет это совершенно невозможно,- ответила она на его предложение пробыть несколько дней в Геленджике, а дальше ехать вместе. — Иначе можно все испортить. Ведь я совсем не то, что вы могли обо мне подумать. Это сумасшествие на меня нашло, да и на вас тоже.
И он как-то безмолвно легко согласился с ней, со всем, что она говорила все тем-же звонким прелестным, но в тоже время мягким и нежным голосом. В полдень, взяв такси, он отвез ее на пристань, был молчалив и сдержан, лишь долгим грустным взглядом провожал исчезающий в светло-голубой безоблачной дали катер. Также легко и беззаботно вернулся он в номер, но как теперь было пусто и одиноко в нем. Все в нем было на месте мебель, его наспех брошенные вещи, но в тоже время чего-то не хватало. Ее не было, хотя все еще напоминало о ее пребывании в нем. Номер был пуст, но в тоже время еще так полон ею. Еще пахло ее сладко-терпкими духами, на трюмо лежала пачка забытых ее сигарет длинных и тонких, еще не была убрана постель так бережно хранившая ее тепло, запах, при одном взгляде на которую сердце сжималось такой томительно нестерпимой нежностью, что он поспешил закурить и несколько раз прошелся взад-вперед по комнате.
«А что-же все-таки необычного случилось здесь, что собственно говоря сверхъестественного произошло в этом номере»-спрашивал он себя и тут же отвечал: «Да нет, же самое обыкновенное приключение, нечего особенного, этакий случай в дороге», но тогда почему так заходится сердце лишь об одной мысли о ней, почему без нежной грусти нельзя думать о вчерашнем вечере, о сокровенной ночи, проведенной с ней? «Да, вот и конец этому приключению, -думал он, — уехала теперь уже наверное далеко сидит на катере у окна или на верхней палубе и думает ли обо мне»? И он почему-то вдруг подумал о ней как о чем-то самом важном и главном, подумал и о том, что будет ли еще что нибудь замечательнее значимее в его жизни, чем это поразившее обоих сумасшествие.
«Да, что это я,- подумал он резко поднявшись и снова принявшись ходить из угла в угол,-что же это в самом деле со мной, и как теперь провести этот день без нее в таком чужом для него городе. «Нет ее ,-думал он,- и врят ли представиться случай увидеть ее хоть раз, ведь я даже имени ее не знаю. Казалось забавно милым то как она с самого начала представилась ему: пусть для вас я останусь прекрасной незнакомкой, помните как у Репина портрет незнакомки, правда, похожа? «И в самом деле забавно, подумал он тогда затевая такое необычное и как теперь оказалось совершенно не напрасное знакомство. А теперь что-же делать теперь, как прожить, как прожить этот день с мучительными воспоминаниями, резкой болью.
Нужно было что- то делать, искать спасения, куда-нибудь идти, зачем-то занять себя, чтобы хоть как-то отвлечься. И он пошел, выйдя из парадного, пошел вдоль улицы к базару, что примыкал к гостинице. Шел медленно, всматривался в лица прохожих и все думал: «Как они так спокойно могут идти куда-нибудь будучи столь беспечными крутиться в рутинной суете курортной жизни быть веселыми, беззаботными, даже счастливыми. Наверное, только я один так несчастлив в этом городе»- подумал он. Городе, где еще вчера вечером все казалось таким необычным загадочным, интересным выглядело теперь самым обычным, серым таким ненужным и неважным без нее. Устав бесцельно бродить решил зайти в заведение. Вошел в небольшой, но такой уютный зал, сел за столик у настежь открытого окна, недолго думая сделал заказ. И кажется так хорошо и весело было здесь, так ненавязчиво спокойно и радостно, но вместе с тем все-же было как-то тяжело и тревожно на сердце. И он стал пить совсем не так как всегда медленно, с расстановкой, растягивая удовольствие, не впадая в пьяный кураж, а добрея и веселея от вина, а наоборот быстро чтобы хоть как-то заглушить эту волнующую боль, разогнать тоску. И теперь он вдруг подумал, что наверное готов многое отдать, многим пожертвовать если бы только увидеть ее вновь, вернуть провести вместе еще несколько счастливых дней даже здесь, в этом городе и обязательно сказать ей о том, что понял вдруг, как казалось совсем недавно, может быть только, что, как он мучительно любит ее. Зачем сказать, зачем убедить ее в своей любви он не знал, но это было так нужно ему так остро необходимо.
-И все же я люблю ее, люблю,- шепотом сказал он выливая оставшееся вино в фужер. Потом попросил кофе стал курить и думать что-же теперь делать, как избавиться от этой внезапной неожиданной любви?
В зале стало еще жарче от нависшей, невыносимой духоты, было трудно дышать. Он решил идти. Улица была совершенно пуста. Ему казалось, что дома по обе стороны были все одинаково-серыми, бездушными. Вдали улица подымалась и круто уходила вверх, кажется почти упираясь в бело-серый небосклон, затем круто сбегала к сине-голубой прозрачности воды. И в этом было что-то южное так знакомое ему, так напоминающее Сочи, Феодосию Туапсе. И Лев Глебович с опущенной головой медленно побрел назад.
Он вернулся в гостиницу настолько сраженным и усталым, что едва дойдя комнаты растянулся на диване. Здесь было уже убрано: уже не было пепельницы полной ее окурков, лишь пачка сигарет осталась так и лежать на столике. И как не пытался он заснуть в тягостном раздумье, как ни старался забыться, все мысленно возвращался к ней, кажется теперь всюду идущей за ним.
Окна были открыты и лишь легкий теплый ветерок веял в комнату накаленным за день теплом железных крыш.
Утром он открыл глаза, в номере было душно и сухо. Он не спеша, поднялся, умылся, попросил завтрак в номер, позавтракав, принялся собирать вещи в надежде вечером покинуть город, где все без исключения напоминало о ней, но вспоминалось так, будто случилось это давным-давно плотно засев в сердце, сохранившись в памяти.
Вечером, когда спускался к причалу уже синела над морем теплая летняя ночь и много огоньков было рассеяно у самого порта и на рейде и точно такие-же они весели на палубах, мачтах подбегающих катеров. И так-же как тогда с ней был этот мягкий толчок в причал, легкое покачивание, шум закипевшей, побежавшей вперед воды несколько назад подавшегося катера. И как приветливо и необыкновенно радостно стало ему от многолюдства на верхней палубе освещенной множеством ярко-зеленых огоньков.
Вскоре катер, плавно качнувшись побежал дальше, туда куда унес ее вчера точно такой-же катер. И сидя на верхней палубе, он все смотрел на пристань, откуда провожал ее вчера. «Как странно все, как интересно все сложено и устроено, думал он, каким иным и неповторимым кажется все, когда сердце поражено этим сумасшествием, слишком большой любовью, которую нельзя выразить тем странным и совсем непонятным чувством, которого совсем не было когда она была рядом и о котором уже нельзя было сказать ей никогда». И вдруг он почувствовал, как короткий яркий как вспышка миг быстротечного счастья навсегда ушел, оставшись в прошлом, став лишь воспоминанием. И ощущение этого утраченного, прошедшего, мелькнувшего счастья плотно сидело теперь в нем, но соединение того утраченного, пережитого, прошедшего с настоящим, с этим его сидением на палубе, рождало какуе-то особую радость, исполненную грусти нежность. «Неужели прошлое это лишь тоска по тому, чего уже нельзя повторить и вернуть»- подумал он вдруг, чувствуя себя постаревшим на много, много лет.