Илья ХУ4 : звезда по имени... пропасть

Меня зовут Вася. Привет! У меня мало времени — я заряжен… ждет этап в землегорск, — на свиданье к сатане. Молиться, исповедоваться не буду — ни к чему это, просто, по возможности правдиво расскажу какая я мразь.


Для начала знакомства, как полагается, анекдот:

«Иван царевич — весь в говне, едет по дороге, на осле. Осел — весь в говне, дорога — в говне. Вдруг мост. Весь в говне, Царевич в говне, осел в говне, дорога в говне. Проехал… Тут и замок показался. Весь в говне, конечно. Ворота в говне. За ручку берется — в говне она. Заходит, сам в говне весь, ишак рядом — весь в говне. Ну, а в замке — залы, лестницы, естественно в говне. Вот и царевна вышла встречать. В говне вся. Иван в говне тоже весь, улыбаясь говорит:
- Скажите, царевна, где тут посрать-то можно?»

В детстве нам кажется, что стремимся мы в высь, к солнцу и счастью. Под конец же оглядываемся, и понимаем как же глубоко мы на самом деле провалились.


Я никак не мог бросить мои любимые наркотики. Все до одного. Еще я пил. И ненавидел себя. До слез. Я всех кинул, а кого не стал кидать обокрал. Было плевать кто они там: бандиты ли, простые обыватели, мусора, школьные друзья или их жены и матери. Иногда меня ловили и сажали, как репку, но даже там — в бараках, камерах, одиночных карцерах, — я находил их — мои, такие любимые, наркотики. И жрал. Был текуч как ртуть… Василек, Васенька, Васька-вазелин — везде проникал. Выныривал из зарешеченных омутов и… дальше тонул. Просыпался с похмелья в грязных блатхатах, в обнимку с беззубыми женщинами. Питался тем, что удавалось спиздить в супермаркетах: булочки, кефир, консервы и прочая подобная дрянь. Потом выблевывал. Кстати, лучше всего блевать бананами — кашица на выходе, по вкусу почти такая же, как когда ешь.

Героиновый дозняк разгонял так, что приходилось сыпать чайной ложечкой в поварешку, колоть, пока патока еще горячая. Если не успевал — твердела прямо в инсулинке, ввести невозможно — ломался поршень шприца.

В плохие дни, когда не удавалось украсть, или ограбить кого-нибудь, меня ломало как поганого пса. Порою эти состояния заставали на лестничных клетках, в подвалах чужих жилищь. Руки и ноги выкручивало, наверное хуже, чем в пыточной средневековой инквизиции; внутренности лезли наружу. Бывало так, что до теплого помещения не доползал, терял сознание на улице, присыпало снегом. Находили обычно легавые, избивали по нескольку дней в отделе… как-то в карцере одной из тюрем ломало так, что вырвал ржавый гвоздь, и воткнул себе в ляжку — хотелось попасть на санчасть. Пока меня туда волоком тащили, мудохали как собственного ишака. Приливы новой боли чуть заглушали старую. Становилось лучше...

Мантрой моей были слова: «Боже дай мне смерть!».
Я делал золотые уколы, гонял воздух по венам, чтобы умереть быстро. Но не мог. Смотрел с крыш вниз, пытался заставить себя прыгнуть, только духу не хватало… раз на дикой ломке, после трех, может четырех дней без сна, объелся снотворных и запил водкой. Заснул. Снилось, будто лежу на разделочном столе, в морге. Санитар в маске, циркулярной пилой, со скрежетом отрезает мне лицо. Открывает черепную коробку, и с хрустом прилипшей к затылку сетки капилляров и венок, выдирает мозг, вместе со стволом позвоночника. Держит на вытянутой руке, а позвоночник безвольно болтается — влево, вправо… но ноги все равно крутит. Задыхаясь проснулся. Пополз на руках, потому что ноги отказали, к окну, чтобы выкинуться, размазать себя по асфальту… Сил не хватило перелезть через подоконник… Пришел в себя в больнице, из-за того что обосрался под себя же, после недели в коматозе.

Вышел и продолжал. Поганая дрянь склизкими щупальцами плотно держала мое горло.

За деньги на очердной дозняк крал все, что крадется: кошельки в час пик метро, автомагнитолы, машины, залезал в квартиры граждан… блять, даже собак чау-чау приходилось красть и продавать в корейские рестораны. Я бил людей за деньги, не только грабил, но и готов был убить. Сжигал, под заказ дачи и гаражи с машинами.
Только бы купить еще дерьма и нажраться до беспамятства.


Пытался оправдать себя, да. Детство — перестройка, беспредел… Дальше огромный мерзкий социальный эксперимент по уничтожению битых файлов генофонда, — склонных к саморазрушению — таких как я. Система, для оздоровления общества в целом, решила дать нам самоуничтожиться. Наркоту всяческую стали продавать тогда в аптеках, безрецептурно, на полулегальных «точках», крышуемых мусарами, повсеместно и, казалось, навсегда. Что уж там говорить, когда главная коллективная «точка» находилась в центре столицы, напротив здания бывшего КГБ. Полчища старух с сумками на пузе, торговали наркотой, изготовленной отечественной фармацевтикой. Нас ловили и сажали, продолжая всячески убивать. Даже служба ГоснаркоКонтроля была призвана, как видно прямо из названия, да и из действительности их работки, — не бороться, а контролировать наркотраффик...

… А у меня был частный наркоконтроль. Я ловил и пытал барыг. Вот, к примеру, вспоминается сразу маленькая Люся… как душу ее, прямо перед квартирой, она уже хрипит и готова отдать концы, но ее трех- или четырехлетний сын тянет меня за штанину, всхлипывая — «Дядя, не убивай маму»… бросаю ее к мусоропроводу, роюсь в сумке, выгребаю лекарство, колюсь прям там. Люся прижимает ребенка к груди. Они плачут...
… Или какой-то таджик. Без имени. Он орет, потому что меж ребер воткнута крестовая отверка… так хочет жить, вернуться домой, к Памиру, поэтому отдает все дерьмо, которое привез продать мне...
… А Наташа? Эта тварь прятала «чеки» с ширкой в пеленках своего грудного ребенка. И только когда поняла, что ей сейчас разобьют ебало, возможно даже грудничком, отдала отраву...


Нынче, когда похоже на то, что все таки бросил проклятую дрянь, — все мои друзья сдохли. Кто от передоза, кто в тюрьме. Кто от передоза в тюрьме. Кого просто забили ногами в подворотне. Некоторым повезло больше — их пристрелили.

А я почему-то живой.
Только вот душу продал. Не дорого.