Игорь Домнин : Наваждение

Я не знал ее имени, имея довольно пространственное представление о роде ее деятельности, был неплохо посвящен в ее личную жизнь. Так или иначе значительная часть этой жизни проходила под моим пристальным взором вот уже третью неделю. Я мог с точностью до минуты назвать время, когда она приходила домой, ужинала, ложилась спать, уходила утром. Надо признаться меня забавляло четкое соблюдения ею некого негласного расписания, точное следование мнимому режиму дня. Ее окно, так же как и мое находилось на втором этаже дома напротив, и это позволяло моему вороватому взору каждый вечер сквозь тонкий почти прозрачный ажурный тюль полураскрытого окна проникать в ее жизнь. Благо этому, как мне казалось все же порочному занятию всячески способствовала приобретенная мной по случаю подзорная труба с совершенно новенькими цейсовскими линзами в целых шестнадцать диоптрий! И хоть я не считал свое занятие чем-то из ряда вон выходящим, ощущение, что занимаюсь чем то непристойным всякий раз охватывало меня, как только объектив подзорной трубы вновь направлялся мной в святящиеся тусклым светом окна второго этажа дома напротив.И по мере того как розвертывалось действо я только сильнее приникал к объективу своей позорной трубы, которую скорей не в шутку, а в связи с выполняемыми функциями стал так называть.Это становилось каким-то наваждением, болезнью, да я определенно был болен ей, тайно воруя своим порочным взглядом ее тайну, интим. Каждое утро я, едва проснувшись с мучительным трепетом ожидания жаждал наступления того, как мне тогда казалось самого романтического времени суток именуемого вечером, чтобы снова окунуться в обрамленную оконной рамой тайну.
Ну не болезнь ли? Я томился в ожидании чего-то сокровенного, доступного только моему взору, и с ннетерпением ждал ее. И тогда появлялась она! Я предвкушал ее появление едва услышав несмелые быстрые шаги, слышал как она проходила под аркой, шла мимо флигеля, потом раздавался хлопок входной двери дома напротив и всего через несколько мгновений тусклый свет в ее окошке служил мне сигналом к действию. Я садился и быстро настраивал свое орудие. Она приходила, находу сбрасывая плащ шла в спальню, чтобы переодеться в красный, отливающий атласом пеньюар. Всякий раз я с особым нетерпением ждал именно этого так волнующего меня момента. И по мере того, как мне открывалось все ее изящество я впадал в какое-то странное состояние, отдаленно напоминаящее мне полуобморочное удовлетворение. Я воочию наслаждался прелестью всех тех форм красоту которых в полной мере невозможно передать словом. О как она была хороша! Мало того она была красива, но красота ее была необычной, точнее говоря не стандартной, она не была крикливо-навязчивой, броской, будто предлагающей себя, напротив, загадочной, скромной, тщательно спрятанной под тенью самозабвенности, маской обычности, но лишь стоило приглядеться, увидить все то спрятанное, скрытое как небыло сил для умиления ею. И красота эта казалась мне, какой то необыкновенно экзотической, восточной. Это и черные, будто кипящие смолой глаза, и смугло-янтарное лицо, и черные как ночь ресницы, нежно играющий румянец, великолепные в своей густоте волосы, и конечно же тонкий стан, небольшая, но необычайная в своей привлекательности грудь.
Переодевшись она шла на кухню, трапезничала, затем садилась за пианино, стоявшее у окна, в самом углу комнаты, музицировала, потом читала. Потом просто ходила по комнате от окна к камину, держа в руке книгу, будто декламируя. И каждое ее перемещение было наполнено такой особой грацией и пластикой, что наблюдать за ней без восхищения просто было невозможно. И я жадно ловил ее движение взглядом, находившим свое отображение в самых потаенных уголках моего воображения. Но с особым трепетом я ждал наступления ночи, того времени когда она, томимая скорей своим одиночеством чем будничной рутинной жизнью готовилась отойти ко сну. И тогда я еще раз убеждался что нет на свете нечего более волнующего взор, чем обнажающаяся женщина. Сердце мое заходилось в неестественно бешенном ритме, кровь с непомерной силой приливала к вискам, горло пересыхало и влажными руками я в страшной спешке вертел объектив, чтобы как можно ближе созерцать так волновавший меня момент истинного наслаждения. Но она была жестока, будто нарочно мучая меня томительным ожиданием.И проходило еще немного времени, прежде, чем к ее ногам падал пеньюар и моему истосковавшемуся взору открывались все ее формы, хранившее естественное изящество и влекущую меня округлость. И в полумраке царившей ночи, по новому видел я эту талию с крепким мускулистым животом, эти мягкие ягодицы, истосковавшиеся по ласкам.
О, сколько раз я мысленно касался этих небольших грудей с маленькими нахально выпирающими вперед сосками. Обнаженная она, прежде чем придаться сну еще некоторое время рассхаживала по комнате, и я мысленно просил ее как можно дальше оттянуть тот миг, когда во мраке комнаты ее прекрасное тело коснется непорочно белой протыни. О как она была соблазнительна на своем ложе, когда сон медленнно овладевал ею. Нет это было определенно выше моих сил, видеть все это, ее красоту, соблизнительность, и ни разу не коснуться, этого необычайно прекрасного тела, не насладится его близостью, доступностью, прелестью. Лишь одно пока было доступно мне это слышать вновь и вновь как замирает сердце в неудержимо бешенном порыве, и довольствоваться тем как каждую незначительную деталь фрагмент ее тела, движение, взгляд пыталась сохранить моя память, чтобы потом воплотить все это в своих сокровенных бурных фантазиях. Но что еще оставалось мне? Ведь я даже не мог с точностью назвать те причины, что все же удерживали меня от знакомства с ней, заставляя замирать сердце по вечерам, жадно крутя объектив подзорной трубы. Может это страх перед возможным отказом, собственная несостоятельность, но так или иначе всякий раз когда вдруг набравшись решительности уже готов был под каким-либо предлогом пойти к ней, то тут-же с легкостью находил оправдание своей пассивности. Конечно, я не был до мозга костей эксбиционистом, и как в каждом гетеросексуале во мне росло крепло и развивалось сильное плотское желание ее тела, я был зациклен на нем этом тайном своем желании, да и вообще на всем что так или иначе касалось ее, теперь волновало и меня нежным трепетом ожидания неизвестно чего. И все мои мысли теперь были заняты только ею и так или иначе касались ее, она подобно самому сильному наваждению вошла в мою жизнь. И все неудачи и оплошности, огорчения казались мне ничтожными, лишь при одной мысли, что вечером, к наступлению которого готовился теперь с особым трепетом, смогу вновь насладиться ее прелестями, пусть даже визуально, на расстоянии взгляда. Так или иначе вечер теперь стал для меня самым желанным, ожидаемым и волнующем временем суток. А ночью она приходила ко мне в самых откровенных снах. И я не знал чем бы все закончилось если бы не его величиство случай, что позволил встретиться двум нашим одиночествам. Мне в ту пору приходилось мириться с уже закрепившейся за мной репутацией отшельника и сноба, моим друзьям это не нравилось и они использовали каждый шанс, чтобы так или иначе вытащить меня в свет. Одним из таких шансов оказался концерт Виртуозов Москвы, собравший целый бомонд во время своего частного визита из Мадрида. Я никогда не относился к числу почитателей классической музыки, более того честно говоря плохо в ней разбирался, но принебречь оказанным мне вниманием, дабы не огорчать друзей все-же не хотелось. И когда весь зал наслажадался волшебным сочетанием звуков, я взгядом изучал публику.И вот справа от себя я увидел ее! Именно ее, сначала не поверив, приняв увиденное за видение, я долго присматривался к ней, конечно это была она, я мог ошибиться, но разве могло ошибиться сердце, которое так-же как и по вечерам перед объективом подзорной трубы, зашлось и сейчас. Она! Все те же милые черты в тонкости которых не пришлось сомневаться казались мне сейчас еще неотразимие, те же кипящие смолой глаза, те же пышущие чернотой волосы, тот же взгляд не пристальный не сверлящий, а легкий, будто скользящий, но все-же внимательный. И я будто познавший на себе действие електрического тока с трудом справлялся с охватившим меня волнением, уставился на нее откровенным взглядом. И она, будто почувствовав на себе его силу, несколько раз украдкой взглянула на меня, наши глаза встретились, но она не придав этому значения сразу-же обернулась. Прошло первое отделение. В антракте я не выходил, она вышла но быстро вернулась. Второе отделение казалось еще более скучным и бесконечно долгим. С нетерпением я ждал и одновременно боялся окончания концерта, страх перед возможной встречей наших глаз заставлял меня сидеть смирно, не оглядываясь. Уже после концерта я не спешил уходить, чтобы не потерять ее из виду. Принимая подобную встречу как знак судьбы я преодолел свою робость и все-же подошел к ней. По моему это было банально изъеденное мы с вами где-то встречались или мне определенно знакомо ваше лицо.
-Не могли придумать что-то более оригинальное?- сухо сказала она, блеснув чернотой своих глаз.
-Нет,- продолжал я мне определенно знакомо ваше лицо и оригинальность тут не причем.
-Неужели?
-Я определенно вас где-то видел, — продолжал я куралесить,- вот вспомнил, мы ведь живем в одном дворе, конечно, как же я раньше не мог вспомнить.
Она обернулась, видимо сочтя правдоподобными мои слова, и дальше слушала уже с вниманием, продолжая смотреть тем своим скользящим взглядом.
- Дабы убедиться в правдивости моих слов провожу вас домой!
- Ну чтож попробуйте -она робко взяла меня под руку, все ж не одной брести по улицам.
Я не знал откуда взялась в тот момент эта смелость и уверенность, но отступать уже было некуда или на щите или со щитом!
-Вообщето я недавно живу в этом дворе поэтому никого и не знаю, не удивительно, правда? Говорила она.
-Я бы мог скрасить ваше одиночество!
Она кокетливо улыбнулась:
-Попробуйте!
Чесно говоря я не ждал что в первый же вечер она пригласит меня к себе, а на удовлетворение своего давнего желания просто глупо было бы надеятся, еще поговорив пол часа ни о чем мы попрощались, и я получив приглашение на завтрашний ужин убрался во свояси. В ту ночь мне плохо спалось, а точнее было вовсе не до сна! Я все не мог забыть ее, моя память повторяла вновь и вновь те сладкие для меня мгновения, когда был рядом, говорил с ней ощущал казавшейся мне божественным и неповторимым тонкий аромат духов. Ведь в ту пору любая встреча с женщиной воспринималась мной как счастье, подарок судьбы ниспосланный свыше.
Вновь я жажадал как никогда приближеня вечера, только теперь отнюдь не для наблюдений за ней. Чем это кончится я не знал, но лишь в одном был уверен, болезнь моя переходит совершенно в другую, новую фазу, и я вовсе не спешил выздоравливать.
И вот освободившись от бренных служебных дел, успевших порядко надоесть мне за день, я весь полон надежд, о которых еще недавно не смел и мечтать мчался к ней. Она встретила меня в так хорошо знакомом мне красном атласном пеньюаре, и протянув руки для поцелуя благодарила за цветы, приглашая войти.

-Кстати вы мне нечего не сказали вам понравился вчерашний концерт?-тут же спросила она.
-Знаете сказал я то что я оказался вчера на концерте скорей случайность чем закономерность, честно сказать музыкой не интересуюсь и плохо в ней разбираюсь.
-Вот как?-удивилась она Ну а что для меня то музыка это просто часть моей професии, скажу более, любимой професии. Я музыкальный критик начала было она, иногда выступаю со статьями, беру часы в консерватории.
И мы снова стали говорить ни о чем она о своей любви к музыке, о том, что ни каждый может наслаждаться этим волшебным соитием звуков, говорила о Генделе, с особой теплотой о Чайковском и Листе, я соглашался с ней и все больше молчал. Потом когда пили карамбе, не впадая в пьяный кураж, а добрея и веселяя с каждым новым бокалом, мне совершенно по иному виделись теперь ее черты, они стали еще более милее, желанней и прекрасней. По другому теперь смотрели ее глаза их взгляд не казался мне теперь скользким и легким, а совсем напротив внимательным и необыкновенно теплым. Ее руки казались необыкновенно нежными игладкими, рот чувственным. И этот мой первый визит тоже своего рода стал победой в наших отношениях, и пусть самым большим его достянием стало то, что мы уже были на ты, но я смотрел в будущее. Я желал ее пуще прежнего с такой силой как не желал еще ни одной женщины. Она с новой силой притягивала меня своей загадочностью, какой-то глубоко спрятанной тайной, и это заставляло меня каждый вечер едва уладив свои служебные дела мчаться к ней в ее уютную небольшую квартиру, где она с нетерпением измученной одиночеством женщины ждала меня. Я приходил обычно, заставая ее за чтением, небрежно ложил на стол цветы, шоколад, который она безумно любила и съедала столько сколько я приносил. Она по обыкновению протягивала мне руки и просила к столу. И вновь беседы о музыке, красоте и одновременно серости жизни. Случалось я, приезжая заставал ее на диване, читающей Эртеля или Чехова. И тогда, я уже давно мучавшейся от лишения близости в внезапно охватившей меня решительности тушил свет, садился рядом, и она еще не до конца поняв, что происходит некоторое время еще храня удивленную растерянность отбрасывала в сторону книгу, и я крепче придвинувшись к ней искал в полумраке ее губы своими, уже начинающими пересыхать от страсти, губами страстно целовал ее руки, шею, плечи, она тут же вскакивала:
-Не надо!
И по этим звукам я только я только быстрей находил губы. Сочные, источающие необыкновенный аромат они тоже отвечали мне робкими несмелыми прикосновениями в то время как мои ищущие пальцы ощупывали, изучали, ласкали все ее тело: и эти небольшие нежные груди подрагивающие под моими ласками, скрытые тонким покровом пеньюара, и эти необыкновенные бедра, округлый низ живота, который легко охватывался ладонью. И еще некоторое время наши тела прибывали в безмолвной и волнующей борьбе, затем она уже не в силах совладать с собой, но все-же не терявшая контроль, и когда моя рука бесцеремонно рвущаяся к сокровищу вот-вот был у цели, она отталкивала меня, но поняв, что я уже ни в силах совладать с собой, со своей разыгравшейся страстью быстро поднявшись с места, порывисто дыша говорила:
-Не надо опережать естественного хода событий!- и пряча глаза быстро шла к себе и из-за полуоткрытой двери ее комнаты я слышал как падал к ее ногам небрежно сброшенный пеньюар, затем шорох ее платья, которое надевала через голову, потом до меня доносился тот волнующий аромат ее духов, и через мгновение она появлялась передо мной в отливающем чернотой гепюра платье с большим декольте и длинным шлейфом вся пропитання, дышущая какой-то элегантностью, изяществом, шармом. И бросив на меня на меня взгляд неотразимых в своем великолепии глаз, чуть прищурясь спрашивала:
-Ну куда теперь? Астория, Метрополь, или может быть Прага? – с легкостью завсегдатая перечисляла она названия московских ресторанов.
И вновь весь вечер разговоры о постороннем и не просто чужом, а порой и чуждом мне, но я отвечал ей, все-же создавая видимость заинтересованности, а сам думал:»неужели придется довольствоваться только этим, тем, что сижу с ней здесь за одним столиком престижного заведения, что держу под руку, как только заходим сюда, наслаждаюсь ее ровно люющимся голосом, видом чуть пухлых сочных губ, которые в беспамятстве целовал еще час тому, и наша неполная близость начинала как никогда мучать меня, но что оставалось мне как не надежда на время. И тогда сраженный этой неполной близостью, постепенно превращающей мое желание в в безвременную надежду, я забыв об этике, прерывал ее монологи и глядя прямо ей в глаза говорил:
-Зачем ты так мучишь меня злая, жестокая женщина?
И она чуть улыбнывшись мне уголками своих подернутых естественным румянцем губ произносила кажется заученную, так хорошо знакомую мне фразу:
-Просто не хочу опережать естественный ход событий и за все этим чувствовалась как-то неискренность, непонятно откуда взявшейся страх, скрытая грусть.
В часа четыре я отвозил ее домой, и прощаясь у парадного жадно целовал .
-Довольно, довольно прерывала она меня, как только чувствовала, что поцелуи мои становятся все настойчивее и неудержимее.
Я не оборачиваясь шел к себе томительно ожидая пока окно на втором этаже не блеснет мне тусклым светом. И моя болезнь прогрессировала. Где-то я даже
ненавидел ее, считая себя оскорбленным подобным отношением к себе, но какая-то неведомая сила все же влекла меня к ней. И стоило мне увидеть ее, услышать ее голос как былая ненависть бесследно исчезала. И надежда на нашу полную близость вновь начинала жить во мне с прежней силой. Ведь близость с ней стала для меня теперь не просто целью, оправданием потраченного времени, а просто неизличимой пока болезнью, наваждением. Заводил меня и интерес а чем и как же все это закончится, и я не стремясь разбираться в ворохе нахлынувших чувств продолжал терпеливо и мучительно ждать.
Помнится как-то я принес ей диск Генделя, купленный мной по случаю, кое-что из почти забытых сочинений, и был поражен теми радостью и восторгом с которым она приняла его, расцеловав меня прямо на пороге. А когда слушали его, то я видел перед собой только ее глаза выражавшие живо и остро и ярко восторг, искрящиеся какой-то недоступной мне радостью. Живой блеск ее глаз, он становился еще сильней и ярче, когда я выражая свои мысли внушал ей свою заинтересованность на самом деле не столь важными для меня вопросами музыки и ее ролью в искусстве.
-Ты плохо читал классиков- сказала она мне как-то за ужином, иначе знал бы чем заканчиваются истории подобного рода.
Я не подал виду:
-О чем ты?
-О наших отношениях- грустно произнесла она.
- Ну что до наших отношений то они по твоей вине лишены одной важной стороны, и классики тут не причем.
- Не сердись милый, она так и назвала меня милый, растягивая это слово по слогам, что делало его созвучным самым нежным и трогательным словам на свете. Не упрекай меня в жестокости, пожалуйста, просто мне необычайно приятно общаться с тобой, и я хочу чтобы общение наше продлилось как можно дольше, ведь...
Я снова не дал ей договорить:
-Но что, скажи что нам мешает насладиться…
Она сменила тему, и не стала нечего говорить о каком-то мучавшем ее страхе. Я не настаивал, даже не угрожая возжным разрывом отношений, как теперь выяснилось имевших для нее не последнее значение, если их близость не наступит, ну уж со сроками я был понастойчивее. Нет я не стал нечего говорить, хотя уже в порыве гнева и наметил ту конкретную дату. Да-да, нет- нет, тайно решил я для себя.
Она, будто читая мои мысли стала говорить все о том-же страхе одиночества, но говорить не явно, лишь тонкий, едва уловимый подтекст был верно прочитан мной.
Естественно я принялся ее убеждать в обратном, а сам все думал: «Как она может говорить так, будто читая мои мысли, но разве может она знать о моей болезни, от которой только одно лекарство: она сама, нет она определенно нечего не знает о моих муках, моем томлении, о тайном желании ее, о той моей последней надежде, о если бы она знала или хотя бы догадывалась обо всем этом,- думал я то наверняка бы уже дала то последнее счастье, о котором пока только приходилось грезить. Но сейчас она лишь смотрела на меня полными грусти и какого-то непонятного мне сожаления глазами, и все говорила с прежней печалью и тоской, а когда сидя на диване в уже привычном мне полумраке мы тихо целовались, то в каждом ее движении, прикосновении влажных горячих губ к моему лицу чувствовалась все та же непонятная мне тоска, грусть, печаль.
-Ступай милый, прошу тебя говорила она мне с таким сожалением, что не мог ослушаться и только ее срывающийся голос да та необыкновенная, нерастраченная нежность говорили мне о ее тайной, тщательно скрываемой, нераскрытой страсти о которой смел лишь догадоваться, и я выполняя ее последнюю волю уходил без прежних сожалений, унося с собой прочную уверенность вместо едва теплющейся надежды.
Придя следующим вечером, я застал в прихожей, ее сильно суетящейся. На ней был короткий соболий полушубок, и ажурный легкий платок вместо шарфа.
-Ты надолго? –спросил я
-Сегодня в большом премьера. Думаю тебе будет интересно, а потом будто уловив мой взгляд тихо добавила, а то что мы все по кабакам да по кабакам.
Я засмеялся:
-Решила приобщить меня к искусству?
Она нечего не ответила, лишь мило улыбнулась, дескать а куда ты денешься?
Вечер действительно был хорош. Спектакль интересен. Актеры играли живо, без лишней помпезности, как это часто бывает особенно во время премьер. Я получив огромное наслаждение был невмеру разудал и весел, она напротив –почемуто скучала. И даже когда ехали домой по прежнему была скучна и немногословна, скорей даже молчалива и замкнута. И прощаясь у подъезда, я по боыкновению целовал ее, но она легко отсранив рукой мои губы тихо сказала:
-Пойдем ко мне …
Я усмехнлся, будто передразнивая ее:
-Неужели настало время для естественного хода событий?
Она прервала меня:
-Полно уж…
В прихожей я помог ей снять еще хранивший уличную прохладу полушубок, стянул сапоги.
Естественно немного удивляясь подобному, пребывая в неописуемом восторге, и в некой несостоятельности, я быстро сняв верхнюю одежду, и с замирающим в предвкушении сердцем присел на так хорошо знакомый мне диван. Она подошла ко мне, и с некоторым беспокойством, которое все — же пыталась скрыть тихо произнесла:
-Я сейчас.
И тот же час удалилась к себе, шурша по полу длинным шлейфом. Слышны были ее шаги за открытыми дверьми освещенной спальни, то как через голову стянула она с себя платье. Я встал и подошел к дверям. Она только в одних узких белых трусиках стояла спиной ко мне, перед трюмо расчесывая черепаховым гребнем черные густые нити висевших вдоль лица волос. Я был сражен, настолько, что первые мгновения, подобно лишенному дара речи не смог проронить ни слова.
-Вот сказала она скатав вниз трусики вся жизнь это выбор, а потом будто стеснясь своей наготы обернулась от меня и смущенно добавила:
-Ну что-же ты?
-Сейчас,- едва выдавил я из себя и быстро разделся.
Она пристально наблюдала за мной, а затем подойдя ко мне и положив руки на плечи запрокинула голову, подставив губы для поцелуя, и я приник к этим губам жадно страстно и горячо, чувствуя как они двигаются под кончиком моего языка, затрепетав от сладостного упоения. И мы чуть не задохнулись от захватившего нас счастья, жадно ловя каждый миг упоения, ради которого еще несколько мгновений назад я готов был отдать все самое сокровенное на свете, ради этого чувственного наслаждения ее таким болезненно желанным для меня телом, а теперь когда оно полностью пребывало в моей власти, я просто был вне себя от предстоящего счастья, пьянея от этого несказанно прекрасного удовольствия. И я целовал как сумасшедший все что попадало под мои губы и трепетная дрожь передалась мне, захватив, дав волю к тому непреодолимому желанию ставшего доступным теперь мне счастья…
На рассвете я почувствовал ее прикосновение. Открыл глаза, поднявшись из и ее тепла. Она в упор смотрела на меня все тем же легким скользящим взглядом дышащих чернотой глаз, склонившись тихо и ровно говоря:
-Вот и все.
-Выбор сделан?- не унималсяя
Тогда я еще не понимал этого ее сожаления, тайной печали, тоски, как не понимал и тех перемен, что вскоре стали во мне, причин их я не знал, но только теперь все больше стал стремиться к былому одиночеству, и она стала постепенно уходить, исчезать из моих, до этого связанных только с ней смелых и по своему дерзких эротических фантазий, перестав быть единственным их предметом, уступив место другим образам. Но я все равно продолжал ходить к ней, измученный лишь угрызениями совести, что могу вот так безпричинно, вдруг обидеть ее, лишив своего внимания. Продолжал ходить к ней, уже не чувствуя былой радости встреч, не помня того волнующего и трепетного времени их начала, нашего знакомства, и тусклый свет окна дома напротив стал теперь просто обычным сухим и ненужным воспоминанием, и каждая встреча с ней слыла для меня теперь обыденностью, будничностью, долгом, и то как часто я оправдывался перед ней, выдумывая причину своего одиночества, напрягало меня своей безисходностью. Шло время она постепенно уходила из моей жизни, я выздоравливал…