brunner : Однажды августовской ночью путник на окраине Татарской пустыни

Всё что угодно искусство, если ты делаешь это в чёрном свитере. Мистер Виглз.

Это был обычный праздник, застолье, коих ежедневно на территории Руси ver. 4.0 бывает великое множество. Был накрыт стол; в бокалах пузырьками дышало шампанское; искрилась ещё непочатая бутылка водочки. Нехитрая закуска – салатики, рыбка (красная и белая), аккуратно нарезанный лимончик, пирожочки (с мясом, картошечкой, яйцом и луком) – всё кричало о мещанской сущности хозяйки дома. До мясных котлеток ещё не дошли – празднество только начиналось. Что праздновали? Да никто и не помнит; это и не главное – что праздновали, главное как.

– Тост, непременно тост! – в чрезвычайном волнении вскричал некто писатель Йося Сарамагин. – За хозяев пили, а теперь – за милых, красивых, прекрасных наших дам!

Зазвенел хрусталь; дамы – а их в квартире на проспекте Бодрийяра было всего трое – то ли от выпитого шампанского, то ли от комплиментов, покраснели. Хозяйка – женщина уже давно за сорок, жена поэта с причудливым псевдонимом Хилак Форте – жадно проглотила вино и неприлично икнула. На неё устремилось несколько вызывающих взглядов.

В комнате, за большим столом из орехового дерева, сидели сплошь интеллигенты и интеллектуалы – писатели, поэты, пара художников и один весьма и весьма известный архитектор. Это были творцы в высшем смысле этого слова; деятели искусства, создатели такого явления, которое принято называть «contemporary art». Всё их творчество критики характеризовали «спорным» и «постмодернистским». Среди них были люди довольно богатые, но большинство перебивалось со дня на день случайными заработками и пришли на застолье просто, чтобы поесть.

Итак, вся честная компания, человек десять от силы, сидела и обсуждала творчество ещё одного писателя, которого правда не было вместе с ними в данный момент – известного романиста Миши Вельбекова. Писатель Вельбеков недавно отбыл на Кубу, чтобы отдохнуть и, по его словам, «насладиться молодыми, не испорченными капитализмом латинскими девушками». Мишу прозвали мизантропом, но его любили, любили так, как только может любить русский человек писателя-русофоба.

Заговорил писатель Итал Кальвинин:
– Я Вельбекова знаю с детства. И вот что: этот прохвост, пока я пил виски с друзьями, уводил у меня девушек и с ними развлекался! А корчит из себя несчастного, обездоленного мужика! Плут!

Супруга поэта Хилака Форте неприлично рассмеялась. Кальвини навёл на неё свой лорнет. Он был большим щеголём. Раздался голос Сарамагина:
– А кто ж вам мешал не пить? Не пили бы, и все дамы были бы ваши!

Снова тот же мерзкий смех мадам Форте; снова презрительный взгляд Кальвинина:
– Я, может быть, больше интересовался искусством, нежели тленной женской красотой.

Тут за слабый пол вступился Гумберт Экин:
– Слышь, ты женщин не тронь, а не то я тебе… – И тут же, не успев договорить, Экин полез в драку.

Раздались дамские крики; вся комната в момент была охвачена звоном бьющейся посуды и звуком ломающейся переносицы – то верзила Экин бил Кальвинина по лицу, попутно ломая позолоченный лорнет. Наконец, дерущихся растащили по разным углам комнаты. Кальвинин всхлипывал и кричал:
– Мужлан! Я вызываю вас на дуэль! Мы будем драться!

Экин сидел спокойной с ухмыляющейся рожей и довольным взглядом смотрел на противника. Кто-то сказал, что Гумберт пришёл в гости уже изрядно поддатым.

Всю сцену молча наблюдал Харук Рукаманин, наполовину иранец, на четверть чеченец и на оставшуюся четверть якут. Харук сидел и с каким-то дзенским выражением лица поглядывал на собравшихся. Возле него лежал архитектор Гектор Парфёнович Тугеннов, человек уже пожилой. Гектора Парфёновича случайно задели в драке и от этого у архитектора (которого сравнивали с такими мэтрами как Роберто Вентури и Фрэнк Гэри) пошла кровь носом. Тугеннов трогал липкой от крови рукой то нос, то лоб, то седые пакли, болтающиеся в хаотичном порядке, и приговаривал:
– Это вот что делает с людьми и родом человеческим такое бесчеловечное в своей сути явление как постмодернизм в искусстве, особенно в литературе и философии! Да-да, особенно в литературе и философии!

Харук Рукаманин посмотрел на пожилого архитектора и своей огромной ручищей дотянулся до пледа и заботливо накрыл Тугеннова. С головой. Из-под пледа ещё доносились приглушённые возгласы:
– Вот что делает! Делает… философии… постмодернизм…

Но вскоре они превратились в неразборчивый бред, а потом и вовсе умолкли.

Харук Рукаманин встал с диванчика и, потрясая кулаком, громко возгласил:
– Архитектор Гектор Парфёнович Тугеннов, лауреат Сталинской, Ленинской и премии императора Диоклетиана, скончался!
– Как?
– Когда?
– Только что живой был!
– Убил! Мерзавец!

Опять сделался чрезвычайный переполох; но тут кто-то закричал писклявеньким таким голоском:
– Господа, господа, прошу внимания! Гектор Парфёнович жив!
– Как жив?
– Только что же был мёртв…

И действительно, из-под пледа, выглянули два бесцветных глазка великого архитектора.
– Он просто уснул…
– Разумеется, уснул.
– Кто поднял такой шум? Нельзя проверить было?
– Ах, полно вам. Какая теперь разница. Сейчас уже рассвет скоро, пойдёмте смотреть на солнышко, – проговорила мадам Хилак Форте.
– Первая здравая мысль за весь вечер!
– Браво, мадам Форте! – крикнул Гумберт Экин.
– Говорят, это полезно! – сказал Сарамагин.

Все вышли на балкон и уставились в мутную даль. В самом деле был предрассветный час, и первые лучи уставшего светила пробирались через тьму.

– Ах, да это же восточная лоджия, здесь рассвет не увидишь… – в смятении проговорила мадам Хилак Форте и уже собиралась идти на другой конец квартиры. Но её перехватил любящий супруг и заботливо проговорил:
– Солнце восходит на востоке. Во-сто-ке.
– На востоке… – зачарованно повторила жена.

Интеллигенты смотрели на затихший город. Где-то гулко лаяла собака. Все были спокойны. Тут стоял Итал Кальвинин и тихонько посвистывал своим сломанным носом; тут же прятал огромные руки в карманы брюк Харук Рукаманин. Гумберт Экин задумчиво смотрел на контуры покосившихся изб, затянутые лёгкой дымкой. Йося Сарамагин писал что-то в свой блокнотик, поблескивая в темноте авторучкой, Хилак Форте обнял свою жену одной рукой и архитектора Гектора Парфёновича Тугеннова другой.

Всем было хорошо, и все были счастливы.

Ах, какое прекрасное время – эта эпоха ПОСТМОДЕРНИЗМА!

Энрике Сориано, Копенгаген, 1989 г.