Гудвин : Хруст правосудия. (на конкурс)

Если верить евреям, то первый суд над человеком устроил сам Господь Бог, положив начало процессуальному праву. Глупая Ева повелась доверчивой вороной, и Адам пошел паровозом к группе лиц по предварительному сговору с распределением ролей. Это был первый и последний справедливый суд над разумными приматами. Хотя, Адам вряд ли согласился бы с таким определением и, существуй во вселенной высшие инстанции, он строчил бы туда кассационные жалобы, убив на это весь объем Ветхого завета. Далее, историю «справедливых» судов рассматривать смысла не имеет. Если только вспомнить применение методов, исключающих такую ошибку, как человеческий фактор. Одни давали подержать подсудимому раскаленную железяку и по ожогам судили о его виновности. Другие гуманно скидывали подозреваемых с моста в реку. Всплыл — значит виновен, добить. Честный человек тонет и понятно по каким причинам.

Прошли века. Суды стали более цивилизованными. У обвиняемого появилась возможность поболтать перед смертью о том о сем с людьми в напудренных париках и лишь потом потешно дрыгать ножками в петле. Создалась иллюзия демократии и справедливости. Иллюзия совершенствовалась и докатилась до наших дней целой системой со своим сценарным планом. Независимые судьи истолковывают любые противоречия в пользу обвиняемого. Представители обвинения базируются на объемной работе следователей, проявивших недюжинные способности в смекалке при объяснении необъяснимого и литературные качества писателя-фантаста. Адвокаты — это та самая мерзость, которую, по определению господина Ульянова, надо брать в ежовые рукавицы и ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает. И, наконец, подсудимый, который плохо соображает, что происходит вокруг. При этом ошибочно полагает, что суд будет доказывать его вину, а не наоборот, он — свою невиновность. Далее начинается скучнейший процесс, на котором судья борется со сном и желанием юзать интернет. Изредка он всплывает в действительность и как бы удивленно задает одни и те же вопросы, чтобы вспомнить или понять, что здесь к чему. Адвокаты делятся на две категории. Первые знают где у законодательства задний проход и входят через него, решая все проблемы. Вторая категория надеется на свои силы и знания, что порой действительно помогает и результат зависит от того заказное дело или нет. Обвинение на ходу строит умозаключения, не поддающиеся логическому объяснению, но только не для суда. Обвиняемый удивленно хлопает глазами, глупо улыбается на каждую ересь, избавившейся от метана коровой, и все воспринимает, как страшный сон, пощипывая потные ладошки.

Здесь никто ни к кому не имеет ничего личного. Это система, которая катится многотонным катком, закатывая в асфальт тех, кто по тем или иным причинам попал под нее. Тупая и бездушная машина, иногда управляемая, а зачастую хаотичная в своем движении. Приговор уже вынесен задолго до того, как обвинение запросит наказание. Остается лишь вяло отыграть свои роли. Единственное, что может во всей этой тягомотине привлечь внимание — это личностные качества судьи или представителя обвинения. Порой они отжигают так, что впору ставить лайки, как в соцсетях, и на иных представителей Фемиды заводить подписку. Некоего Илью Фарбера, московского учителя и еврея по совместительству, угораздило переехать в тверскую глухомань с нелепым названием Мошенка. Казалось бы, у человека разумного само название села должно вызвать массу беспокойств о своем будущем. Но Фарбер был упрям и самонадеян. Сельская администрация с радостью поручила учителю заняться ремонтом местного клуба, на чем данный гражданин, по мнению следствия, и проворовался. Я не собираюсь разбираться виновен он или нет. Но его сутяжничество не могло оставить равнодушным. Еще бы! На заседании прокурор демонстрировал две записи, полностью обличающие злодея. На первой аудиопленке отчетливо что-то шуршало.
- Это хруст денежных купюр, я насчитал тридцать хрустов по пять тысяч!, — гордо доложился прокурор Верещагин, с превосходством осматривая зал, будто изловил всем надоевшую муху в армейском клозете. Вторую пленку, правда, потеряли, причем это была видеозапись, но обвинитель не растерялся и просто своими словами рассказал, что на ней должно быть. Судья, в рубашечке по-летнему, мучимый духотой, выдал присяжным гениальное, что должно войти в историю юриспруденции, как прецедент: «Прошу Вас не обращать внимание на слова подсудимого.»
А государственный обвинитель вбил последний гвоздь неопровержимых доказательств: «А мог ли человек, по фамилии Фарбер, бесплатно помогать деревне? «
Действительно, почему Фарбера не арестовали сразу по приезду в деревню? Чего ждали? Пока он, как спрут, опутает коррупцией все поля с кукурузой в округе!?

Зачем все эти постановочные «Суд идет» на телевидении? Подвесить видеокамеры в залы судов и вещать на экран обывателя реальные заседания. Изо дня в день, как сериалы. Домохозяйки пережевывали бы со слезами все, что хотели запихнуть в стиральную машинку. Ставки и споры на «посодют — не посодют» срывали бы мужикам самогонные планы на вечер. Народ, наконец-то, почувствовал бы себя сопричастным. Как в тридцать седьмом, когда можно было от нутра заорать на заседании, — Смерть врагам народа!
Коррупция — это наша общая беда. Почему борьба с ней в зале суда ползет тихой, неприметной тенью, избегая и чураясь нас? К чему такая скромность в век, когда информация за секунду десять раз облетает землю, приростая в объемах? Суд — дело не интимное. Копии томов обвинительных дел разлетались бы с книжных прилавков под потеющие завистью очки забившегося в угол Гарри Поттера. Новое поколение следователей-литераторов тяжелой поступью неопровержимости смело бы с лица земли всю бестолково-бесталанную чернуху. А хрусты с проекта — в многострадальный пенсионный фонд.
Приподнимите завесу черной мантии над самым драгоценным, что у нас есть, не позволяющим нам стать неуправляемым стадом — карающим мечем правосудия. А уж мы этот меч подхватим, если вдруг у вас со скуки ослабнет рука.