Владимир Головченко : Студент (очерк)

Знакомая заставка приветствия Windows 7 разлилась нежно-голубым светом по несущему в себе идею всепоглощающего хаоса интерьеру небольшой комнаты студенческого общежития. Одного из тех, что относились к разрекламированным вузам, имеющим уже статус федеральных, часто мелькающих по местным и реже по государственным телеканалам в репортажах с громкими словами «международные», «ведущие» и «не имеющие аналогов», но недалеко ушедших качеством образования от профтехучилищ с повальной неграмотностью и коррумпированностью преподавательского состава, набором различных схем по уклонению от ответственности за нарушения статей жилищного и уголовного кодекса, потенциальным максимальным заработком выпускников в пятнадцать тысяч рублей и всем прочим, чем знаменательно современное высшее образование. Комната была неумело, но относительно ровно обклеена виниловыми обоями. На полу лежал ковролин телесного цвета, привезенный трофеем после дизайнерского ремонта в квартире владельца страховой компании, в которую я попал подсобным рабочим, будучи еще студентом первого курса. В центре комнаты с потолка высотой четыре с половиной метра свисала уродливая советская пятипалая люстра с пятью пустыми патронами, которой уже несколько лет никто не пользовался, отдавая предпочтение настольным лампам и светильнику, но и менять ее на что-то более приличное никто не спешил. Ударом по моей привязанности к минимализму были стены, увешанные угадывающимися безвкусными товарами из ИКЕА. На одной из полок, свинченных из досок и уголков в Leroy Merlin, стояли издания Чака Паланика, Фредерика Бегбедера, Александра Санаева, сборники рассказов Чехова и Гоголя, справочник по химии полимеров, пару карманных книжек с позициями из Кама Сутры, купленных на сдачу, в которых, как ни странно, я не нашел ничего нового, и несколько тетрадей формата А4, идеально подходящих для набрасывания куплетов парной рифмовкой с разбиением столбцов. Под кроватью стояла несложная инженерная конструкция, состоящая из обрезанных пластиковых бутылок разных объемов, вставленных одна в другую.
Пальцы, скользя по тачпаду, сами открывают браузер и находят в закладках livejournal и twitter. Благодаря механической памяти, можно набрать даже номер телефона, который ты никогда и ни за что не вспомнил бы, просто нажимая кнопки клавиатуры в знакомой визуальной комбинации, даже не вникая в суть. У меня так обычно бывает с пин-кодом банковских карт. Стоит только задуматься о цифрах и это сразу превращается в серьезную проблему.
На столе закипает чайник и автоматически отключается, испуская к потолку облако пара. Я отъезжаю на кресле от ноутбука, горячей струей прогреваю глиняный китайский чайничек ручной работы, стоящий на чабани, и засыпаю в него белый жасминовый Моли Бай Мао Хоу, хотя, наверно, стоило бы заварить пятилетний Шен Пуэр, чтобы не клонило в сон.
— Ты все по чаю? – в комнату заходит мой сосед Макс, — Вадюх, есть мнение, что если обычные люди состоят на семьдесят процентов из воды, то ты – из зеленого чая.
— Это белый, — я заполняю чайник водой и закрываю крышку так, чтобы вода вылилась через края.
— Да без разницы, мне налей тоже, только в нормальную кружку, а не в эти твои пиалочки.
— Бездарь ты, блять, это тысячелетние восточные традиции, — я обтираю чайник кистью и сливаю настой в чахай.
— Да-да, это я уже слышал. Значит я ленивый европеец, куда мне до вас, азиатов? – он улыбается и хлопает меня по плечу.
Я заливаю чайник еще раз, сливаю чай в пиалу, делаю глоток и подъезжаю к ноутбуку.
— Слышь, Вадь, ты на митинг пойдешь? – Макс делает максимально безразличное лицо.
— С каких пор ты обзавелся политическими взглядами?
— Обещали по полтора косаря, — он явно уверен в том, что это весомый отрезающий аргумент.
— А, за что митинговать будешь? – я уже не могу сдержать улыбку.
— Ну…там…за честные выборы, — он заметно начинает мяться.
— Нечестный митинг за честные выборы, забавно.
— Вадь, да какая нам разница? Платят же, — Макс громко отхлебывает чай из кружки.
— А ты за кого голосовал то?
— При чем здесь это вообще? – он открывает холодильник и в позе Сократа устремляет взгляд на полупустые полки, — пожрать-то есть чо?
— На плите паста под болонезом еще теплая, можно роллов заказать или пиццу. Ну так за кого? – я стучу пальцами по столу, имитируя барабанную дробь, — интрига, атмосфера накаляется, все смотрят только на тебя, крупный план, мир замер, Макс!
— Да отъебись ты, клоун. За этого, как его, коммуниста…
— Зюганова?
— Да, точно, — Макс вытягивает вперед указательный палец.
— М-м-м, а нахуя ты голосовал за Зюганова?
— В каком смысле нахуя? Просто. От этого что-то принципиально изменится что ли?
— А может и изменилось бы, если бы таких безыдейных оленей как ты меньше было, — бросаю я наотмашь.
— Слышь, тебе чо надо?! Я тебе денег предлагаю заработать считай на халяву. Не хочешь – не иди!
— Да чего ты завелся? Мне же интересно, вдруг ты серьезно хрущевку захотел и место у станка на заводе. Кто хоть спонсирует знаешь?
— Не-а, да все равно. Лишь бы не обманули. А во времена Союза моя семья жила лучше, кстати. Вот универ ты закончил бы – тебя сразу по распределению на работу, лет через пятнадцать квартиру бы дали, — Макс похож на депутата, раздающего обещания на дебатах.
— Тебе вполне подходит, думать особенно не нужно, за тебя уже все просчитано, — я расплываюсь в издевательской улыбке, — только гнобили бы тебя на всех возможных собраниях, пока партбилет бы на стол не положил. Ты же работать-то не особенно любишь. Рекордные два месяца в «Империи Обуви» маловато для потомственного пролетария. Позорил бы рабочий класс. А я бы лес валил где-нибудь в Сибири за свои песни. Вот так вот, милый мой революционер.
— Во, кстати, поешь же про эти свои аэропорты и непатриотов! Не нравится значит!
— Это значит, что мне противно смотреть на эту неграмотную трусливую хавающую все изъебы СМИ однотонно-серую массу, которую мы называем населением, народом, гражданами. Эта страна достойна того, что она имеет. Ты вот завтра за полторашку пойдешь поддерживать оппозицию, а за тысячу двести в поддержку «Единой» пошел бы на митинг?
— Ну, допустим.
— А за тысячу за Жирика покричал бы?
— Да можно, — Макс растеряно пытается врубиться.
— А за восемьсот красное знамя понесешь?
— Чего ты добиваешься? Думаешь мне не все равно, мне стыдно должно быть?
— Во-о-т… Вы же сами свою страну продаете, а потом говорите о какой-то государственности и достойной жизни. Вас система ебет, а вы только раком к стене становитесь для удобной ебли.
— У меня Родина там, где платят нормально, понял? А ты можешь дальше в свой малый бизнес с туманными перспективами бабки вкладывать. Только если не отобьются, дальше то что? Съел?
— Не отобьются эти – придумаю что-нибудь другое. Все лучше, чем как ты на жопе сидеть.
— Ну-ну, давай, бизнесмен хренов, — Макс быстро доедает пасту, накручивая спагетти на вилку.
Я разочарованно отворачиваюсь к ноутбуку и пролистываю ленту тви.
— Служить бы рад, прислуживаться тошно, — я бурчу под нос и одновременно читаю твиты об открытии нового бара на районе, о том кто как отдыхал на выходных, о треках с хэштегом #nowplaying, о том какие новые шмотки появились в гардеробе моих знакомых девушек (естественно с прилагающейся не самой удачной фотографией на камеру телефона перед зеркалом в instagram) и редкие рассуждения о политике и ситуации в целом.
— Чо? Из какого-то фильма что ли? – он поднимает голову.
— Это классик, надо бы знать.
— Эээ… Пушкин? Или нет, Толстой?
— Ага, Пушкин, блять. Мудило.
— Сам ты мудило, — Макс встает из-за стола и с тарелкой идет на кухню.
Я хватаю со стола органайзер и бросаю ему вслед, нарочно промахиваясь. Ударившись о стену с характерным хрустом картона, органайзер падает на пол рядом с остальной кипой выпавших из него разлетевшихся страниц.
По большому счету Макс неплохой парень из того списка людей, что принято называть хорошими знакомыми, с которыми можно выпить на выходных, поговорить «за жизнь», музыку и женщин после бутылки дешевого вискаря в баре (стоимость которого в среднем укладывается в одну студенческую стипендию) или просто паленой водки на чьей-то кухне в районе четырех-пяти часов утра. Обычно это заканчивается безразличным выслушиванием всех его мифических планов на будущее, приправленных серьезными аргументами и миллионами обещаний, рвение осуществить которые окончательно исчезает утром по мере отрезвления, уступая место привычной лени и глупости. Я ничего не отвечаю и, тем более, никогда не пытаюсь спорить. Во-первых, из-за отсутствия желания заниматься ликбезом народных масс в областях элементарных знаний, и, во-вторых, из-за его особенности принимать мнение часто некомпетентного большинства за непоколебимую истину. Последнее стало настолько распространенным явлением, что, если раньше меня забавляло наблюдать за возможностью манипулирования общественным сознанием на конкретных примерах вроде достижения высоких продаж всевозможных никому не нужных товаров с помощью грамотной рекламы или искусственного банкротства банков с последующим их выкупом кавказцами после распространения слухов, пугающих вкладчиков на различных ресурсах, то сейчас это стало вызывать брезгливое отторжение от всего, что может связывать меня с этим стадным инстинктом, который распространяется подобно острой респираторной вирусной инфекции, поражая все более широкие предрасположенные к нему безграмотные людские массы, не имеющие собственного мнения на любой счет и неспособные адекватно мыслить и оценивать ситуацию, превращая их в системный трафарет. В какой-то момент я осознал, что не хочу ассоциировать себя даже с малой частью такого общества нового времени, ярким примером представителей которого Макс и являлся. Иногда это превращалось в паранойю вплоть до желания собрать сумку и улететь отсюда на первом же рейсе. Куда? Я и сам пока не знал.