: Украинский характер. Глава четвертая

В толпе прибывших пассажиров, Аллу я не узнала. Да ее и мать родная не узнала бы. Невозможно было поверить в то, что эта огромная бабища в бесформенной блузе и широченных штанах, активно распихивающая локтями пассажиров и с громогласным смехом несущаяся прямо на меня и есть та самая, красивая, статная, молодая женщина которую я пять лет назад провожала жить в Америку.
Выбеленные, пережженные химической завивкой волосы торчали во все стороны жесткой паклей. На толстой с обвислыми складками шее громоздилось круглое одутловатое лицо с отекшими, заплывшими, некогда зелеными глазами, маленький носик разбух и растекся по всему мясистому лицу. Неизменными во внешности моей родственницы остались только крепкие белые зубы и смех. По этому, раскатистому, бравирующему, звонкому смеху я ее собственно и узнала.
- Господи, да она же пьет. Точно алкоголичка,- перепугано решила я, с отвращением касаясь губами, жирно лоснящейся, испещренной красными ниточками потревкавшихся капилляров, щеки.
От прежней, пусть временами вульгарно одетой, но фигуристой женщины с высокой грудью, увесистой попой, длинными крепкими ногами и тонкой талией не осталось и следа. Я везла к нам домой обрюзгшую, толстую американку, жертву ресторанов быстрого питания и чрезмерного алкоголя.
Спросить напрямую, почему она так изменилась, я не решалась. Мы обе прятали глаза и, друг на друга старались не смотреть.
Но, приехав домой, сразу же стало ясно, что характер, повадки и манера поведения полтавчанки, остались прежними, изменить их не смогла даже Америка.
Алка маршировала по квартире, задевая мощными плечами углы, критиковала и ругала недавно сделанный ремонт, безаппеляционно заявляла, что у них в Америке никому бы и в голову не пришло, расширять ванную за счет коридора, отчитывала меня за зря выброшенные на дорогую плитку деньги.
- Зачем нужен этот итальянский кафель, кто на него вообще смотрит? Какая разница заднице на каком унитазе сидеть? Люстра в комнате висит слишком низко. Неужели твой муж не в состоянии укоротить шнур и сделать все как у людей?
- Новую кухню вы, гляжу, по деньгам не потянули. Пришлось купить бэушную, да?- участливо комментировала Алка, любовно сделанный по моим эскизам, кухонный гарнитур в стиле французского Прованса.
- Да ты не расстраивайся, дерево можно отшлифовать специальной машинкой, а красочку освежить и будет как новая. У нас в Америке так многие делают,- успокаивала меня сестра.
Слушая весь этот категоричный, уверенный в собственной правоте, бред, я посмеивалась, не обижалась на родственницу и радовалась, что хоть что-то в ней осталось прежним. Пусть даже это навсегда въевшаяся в нутро, хамоватая, провинциальная глупость.
Я чувствовала жалость к этой изменившейся до неузнаваемости, страшной женщине. Некрасивых и несчастных жалеть легко. Поглядывая на себя в зеркало, пыталась понять, насколько сама изменилась за прошедшие пять лет, сравнивала себя с троюродной сестрой и ощущала красавицей. Во мне не было злорадства, но тепленькое, гниловатое чувство превосходства дрожало в груди мелкой радостью.

Муж был в отъезде, мы устроили кухонные посиделки и целый вечер Алла рассказывала о своей жизни в Америке. Моя жизнь, ее, как обычно, не интересовала, да я и не пыталась делиться с ней чем-то сокровенным, а с интересом слушала ее удивительную повесть. За окнами все так же лил дождь, мы потихоньку тянули красное вино и постепенно становились как-то ближе и роднее.

Алла с Ричардом поженились через два месяца после ее приезда Америку. Вот эти первые два месяца, как оказалось, и были самыми счастливыми на ее пути к американской мечте. Будущий муж хвастался, доставшейся ему на старости лет, красавицей женой. Гордо представлял ее родственникам и соседям. Радовался, как ребенок, приготовленным ею домашним, украинским блюдам и приглашал на обеды таких же дряхлых, как и он друзей. Алка училась управляться со всевозможными, неизвестными ей ранее, кухонными приборами, презрительно командовала приходящей раз в неделю филиппинской прислугой, гордилась тем, что у них есть садовник, валялась в обед у бассейна и чувствовала себя настоящей американкой и хозяйкой дома. Первое время ей даже не верилось, что все это происходит именно с ней, пусть красивой, в своей красоте Алка никогда не сомневалась, но обычной девушкой из Полтавы. Жизнь казалась Алке каким-то фильмом и вела она себя соответственно, как в кино. А фильмов про Америку Алка смотрела не так уж и много.

Свадьба у Ричарда с Аллой была хорошая. В местной мэрии зарегистрировали их брак, затем в самом дорогом ресторане городка, новобрачные принимали поздравления от друзей и родственников жениха. Красавица Алка, чинно стояла рядом с супругом, заучено улыбалась и пожимала руки гостям. Ричард не поскупился и купил Алке дорогущее свадебное платье. Низко декольтированный, белоснежный наряд открывал взору приглашенных на свадьбу американских пенсионеров, все великолепие бархатной кожи и упругой, полной груди украинской невесты. Старички укоризненно кивали головами в сторону утратившего последний разум жениха, но, несомненно, завидовали подвалившему их приятелю счастью.
- Ты себе даже представить не можешь, какое красивое свадебное платье у меня было! Длинное, до самого пола, обтягивающее, сшитое из блестящего белого атласа. И фата со шлейфом, вся из тончайших кружев. Ты никогда такой красоты не видела,- махнула в мою сторону рукой Алла,- и не увидишь никогда.
- Да я и сама раньше, такую фату только и видала, что в сундуке у твоей бабушки.
Алка осеклась, я промолчала. Каждый подумал о своем. С опаской глядя на покрасневшие щеки сестры, я открыла вторую бутылку вина.

После свадебного банкета, под злорадствующие взгляды гостей, молодые отправились в заказанный женихом, роскошный номер для новобрачных. Надо заметить, что до самого дня регистрации их брака, секса у Аллы с Ричардом так и не было.
А из дальнейшего сбивчивого Алкиного повествования, я так и не поняла, состоялся ли вообще между ними секс.
В первую брачную ночь у переволновавшегося жениха, случился инсульт. Ричард не умер. Но его парализовало и почти отнялась речь и вот уже, без двух месяцев, пять лет, как муж Аллы неподвижен. Вот уже пять лет как она ухаживает за ним и не дает умереть.
- Умереть ему никак нельзя. Как только Ричарда не станет, его дети сразу вышвырнут меня на улицу.
Каким-то образом детям Алкиного мужа, удалось аннулировать, заключенный в местной мерии брак и, так как завещание было написано исключительно в интересах детей, то Алле разрешили находиться в доме только в качестве сиделки и домработницы. Все эти пять лет она прожила, почти не выходя из дома. Денег на обратный билет у нее не было, документы куда-то исчезли, стыд не позволял обратиться к родственникам за помощью, английского она не знала и так ни с кем и не подружилась в чужой стране. Дети Ричарда платили ей ничтожную сумму за то, что она ухаживала за их отцом, и деньги эти она сразу же отправляла сыну в Киев. Один раз в месяц из супермаркета, ей привозили большую коробку с замороженными гамбургерами и она забивали ими огромную морозильную камеру. Каждый день Алла разогревала в микроволновке безвкусные, ватные бутерброды. Замороженной, низкокалорийной, американской дрянью невозможно было насытиться и затворница беспрестанно жевала эту отвратительную еду и стремительно толстела. В подвале дома, сестра обнаружила большой винный погреб и потихоньку начала пить. Уже через год жизни в Америке из симпатичной молодой женщины она превратилась в обрюзгшую алкоголичку, которую не узнавали даже соседи.
- Спасло Алку чудо. Оказалось, что перед самой свадьбой Ричард успел подать ее документы для оформления вида на жительство. И три года спустя, сотрудник эмиграционной службы сам пришел по указанному в бумагах адресу, чтобы вручить ей грин карту. Пришедший парень был поляк и, ей удалось объяснить ему сложившуюся ситуацию. Он же помог ей получить пособие по безработице и сестра стала копить деньги на обратный билет домой.
Иногда, очень редко, Алла выходила из дому, чтобы посидеть в местном баре, посмотреть на людей и выпить в компании с кем-угодно, лишь бы не быть одной.
Она продолжала жить в доме Ричарда и ухаживать за больным мужем. Все надеялась, что он придет в себя, к нему вернется речь и он лишит наследства неблагодарных детей, перепишет на нее завещание и, она опять станет настоящей американкой, со своим домом, садовником и бассейном.

Рассказывая мне всю эту до неправдоподобия жуткую историю, Алка пьянела на глазах. Распластавшись на кухонном столе, упав лицом на согнутые в локтях руки, она прятала от меня свои слезы, тихо всхлипывала и подвывала. Я оказалась, первым за пять лет человеком, в которого она выплеснула эту накопившуюся боль и усталость. Первым человеком с кем она говорила на родном языке и, кто ее слушал и понимал.
Я осторожно прикоснулась к ее жестким, испорченным краской волосам и погладила Аллу по голове, как маленькую.
- Ну, не надо, не плачь. Все образуется. Все будет хорошо. Ромка, видишь, уже институт закончил, теперь он будет заботиться о тебе, — Алка зарыдала еще горьче, перестала стыдиться и заголосила, завыла, заойкала икая и тоненько вскрикивая.
- ИИИИ-ЙЯ, доносилось из глубины этой вздрагивающей груды тела лежащей на столе.
- Ой, мамочка! Да за что же мне все это?
Так искренне, не таясь, не стыдясь, плачут и голосят только на деревенских похоронах, навеки прощаясь с любимыми, навсегда ушедшими людьми.
Я продолжала тихо гладить ее волосы и плечи, слезы давно уже катились по моему лицу. Сердце ныло от жалости к этой несчастной, глупой женщины, когда-то безоговорочно поверившей примитивной гадалке и посвятившей всю свою жизнь поиску богатого мужа иностранца. Настойчиво, упорно, без малейших сомнений она добивалась предсказанного благополучия. Вера моей сестры в положенное ей судьбой, американское счастье была непоколебимой.
Америка и судьба Алку предали и обманули. Они ограбили и лишили ее всего, что досталось ей от рождения. Чужая страна отобрала у нее молодость, красоту, здоровье. Судьба лишила мужа и уверенности в себе. Передо мной сидела раздавленная, сломленная, самая несчастная в мире женщина.

- Не надо плакать. Все позади. Ты уже дома. Впереди вся жизнь. Ведь ты же еще совсем молодая, найдешь себе другого мужа, не старого, красивого. Поживи пока у нас. Все устроится, образуется, — жалостливо произносила я банальные, избитые слова, пытаясь успокоить родственницу.
- Все не плачь, забудь эту Америку и Ричарда забудь. Не нужен он тебе. Бросай ты этого дряхлого инвалида…

Алкина голова замерла под моей ладонью. Рыдания постепенно стихли, вытирая бумажным полотенцем слезы, сопли и поплывшую тушь, оставляя на красном лице ошметки промокших салфеток, она громко высморкалась и, довольно ухмыльнувшись, злорадно произнесла:
- Но ведь ты же живешь с инвалидом!
- В смысле? С каким инвалидом? Что ты имеешь в виду?- опешила я и решила, что у Аллы от пережитого поехала крыша.
- Ну, твой Юра, он же инвалид. Глаза-то у него нету! С детства причем, — радостно выпалила сестра.

- Вот это да! Ну, ничего себе! Вот это характер! Такой характер не пропьешь, с годами он становится только хуже!- поразилась я.
Даже всесильной Америке не удалось исправить, изменить, сломать, переделать мелкопакостную, завистливую, злорадствующую натуру моей родственницы. Никакие жизненные перипетии и трагедии не изменили ее непоколебимо скверного полтавского нрава.

Глаза мой муж лишился давно. По глупости. По детской шалости. Три года своей жизни он провел прикованным к постели. В буквальном смысле слова прикованным. Маленьким мальчиком он перенес бесчисленное количество операций и для того чтобы хрусталик глаза правильно срастался, его привязывали к постели и запрещали малейшие движения. В случае несоблюдения пожизненного, постельного режима врачи предрекали ему полную слепоту.
И то, что моего красавца, мастера спорта по легкой атлетике, гениального фотографа и велосипедиста, мужа, какая-то алчная, зажранная гамбургерами, спившаяся полтавская дрянь, может вот так вот, запросто, безнаказанно, оскорбить и назвать инвалидом, меня сразило наповал.

Я конечно женщина жалостливая, терпеливая и сдержанная но, за родного мужа могу и убить.
- Сволочь ты Алла. Тварь бессердечная. Собирай манатки и вали в свою Полтаву или Америку. Номер телефона забудь. Никогда больше не пиши мне и не проси о помощи. Все, с меня довольно! Знать и видеть тебя не хочу. Не сестра ты мне больше, — устало произнесла в злорадно-довольное лицо бывшей, для меня уже бывшей, родственницы.

- И, кстати…, я знаю, что это ты украла у меня коробку с тряпочками.