Голем : Послушайте! (эссе)

Поразмышляем о Маяковском.
Груды лести процарапаны перьями. Глянцем ламинирована строка… но если звёзды по-прежнему зажигают, значит, это кому-нибудь нужно: то и дело пялиться в телескоп, размышляя о планете-Поэте. Размышления будут спорными… фанатам-иконотворцам предлагаю выйти, проорать анафему и вернуться.
С вами тесно, без вас будет скучно.

В прозе Поэт лапидарен, как докладная записка.
«Пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил»… знаменитая фраза из предсмертного письма. И тут же (вот логика!): «Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо». Семейка – просто на зависть! Определённо, в высшем свете шушукались… а сейчас? Чем нынче сплетня отличается от суждения? Недостатком информации, желанием улучшить (читай: переврать!) исчезающую действительность.

Попробуем же не сплетничать.
Благо, пищи для рассуждений не занимать. Фигура горькая и величественная… по значимости в русской поэтике – Пушкин ХХ века. Стихи, поступки и взгляды нашего героя, с ростом и падением Революции, кардинально менялись. Поэт был задержан жизнью на пике журнальной славы – и прекратил себя, боясь падения с высоты.
Спустился бы налегке, да некуда: куда спускаться с вершины?

И нам, и большинству недалёких предков вводили Поэта “принудительно, как картошку при Екатерине”, по выражению Пастернака. Оттого и поэма «Во весь голос» без комментариев исчерпана прологом – слушайте, товарищи потомки, насколько мне нонешние современники осточертели! Не о чем с ними разговаривать – вот и читаем: роясь в сегодняшнем окаменевшем г…не. Но может, сыновья сыновей поймут, какой социализм и для кого в одиночку строил Маяковский? Да ещё в каком одиночестве! Пролетариат Поэта не принял – сколько он ни вылизывал чахоткины плевки шершавым языком плаката! Не помогли ни «Окна РОСТА», ни потрясающая «Советская азбука», написанная как средство ликвидации неграмотности. «Азбука» была настолько сказочна, что её цитировали даже белогвардейцы: антисемит Антанте мил, Антанта – сборище громил…

Не добитая тремя поколениями вождей, интеллигенция совсем не любила Поэта!
Критики при жизни его покусывали, чиновники при одном имени вздрагивали, редакторы интриговали… куда как славно стать живою окаменелостью! Копнём тихонечко мятущуюся душу… чтобы проникнуть внутрь, отбросим наносное, второстепенное, затасканное: неудобную лесенку строк и грохот басов. Поэта было многовато – в одиночку он занимал всё поэтическое пространство, расчищенное культуртрегерами с наганом.
Вначале он и сам над этим посмеивался:

Я знаю –
гвоздь у меня в сапоге
кошмарней, чем фантазия у Гете!

Но, привыкая к хорошему, не забывайте платить.
Кто-то вскоре заплатит жизнью… слава и титул «лучшего пролетарского поэта», присвоенные Маяковскому быстро входящим в силу Иосифом Сталиным, обрекали на одиночество, которым он уже всячески тяготится:

Есть ещё у нас Асеев Колька,
Этот может,
Хватка у него моя…

И тут же извиняющимся тоном ВВМ сообщает Пушкину («Юбилейное»), что хватки-то знакомцу всё же недостаёт: у Кольки «маленькая, но семья». Вот как описывает Асеев свою первую встречу с Маяковским: «Я узнал его, идущего по Тверскому бульвару, именно по непохожести на окружающих. Высокий детина двигался мне навстречу, издали приметный в толпе ростом, сиянием глаз, широким шагом. Я подошел, предчувствуя угадывание, как иногда предчувствуешь удачу.
– Вы Маяковский?
– Да, деточка».
Деточка, хоть и был ниже ростом, пребывал уже в достаточно зрелом возрасте…
Застрял курянин в памяти потомков любимым асеевским стихом Маяковского, одним из главных шансон-шедевров середины 70-х – «Синие гусары», положенным на музыку замечательным актёром и музыкантом Александром Хочинским:

Раненым медведем
мороз дерет.
Санки по Фонтанке
летят вперед.
Полоз остер —
полосатит снег.
Чьи это там
голоса и смех?
…
Розовые губы,
витой чубук,
синие гусары —
пытай судьбу!
Вот они, не сгинув,
не умирав,
снова
собираются
в номерах.

Глухое, гулкое безвременье 70-х, обуздавшее кухонную вольницу бардов, породило новый общественный проект – блатную лирику, удобно клавшуюся на музыку и, вместе с татуировками, плевками, заточками, постепенно входящую в атрибутику молодёжных культов. Разрастаться блатняку нельзя, рассудила власть… довольно с нас социальных протестов – хватило Галича, неистового Аввакума Советской власти… поразмыслив, официоз (в лице КГБ плюс масс-медиа) пригнулся к андерграунду и нежно подхватил «симфо-бардов», тянущихся к нео-классикам и хрестоматийным текстам вроде «Гусаров». Позднюю «пуповину» многие авторы отрывали в Парижах, Яффах и Амстердамах… а оторвав, неожиданно умерли.

Блатари втихую «оплодотворяли» песенный жанр, благо появился и рос социальный заказ.
Барды принялись обмениваться шальными словечками: кенты, шматьё, беспонтовый… шансон всё ещё до поры сидел на нарах, как король на именинах.
Вертинский пылился в архивах, но время его приближалось. Именно Вертинский породил фигуру шансонье, а Есенин и Маяковский заложили основы шансона. Это, разумеется, исключительно по мнению автора… в не-России, на мостовых столицы, мудрый, не противоречащий никому Окуджава собирает свои тихие толпы. Мотается по миру слепая звезда Высоцкого, из-за бугра сквозит белогвардейщиной: не надо грустить, господа офицеры… но офицеры всё же грустили. И рвутся очередями магнитофонные ленты, рождая новое слово… а у властей проблема одна: разделяй и властвуй.
Раз андерграунд неизбежен, придётся его возглавить. И вывернуть наизнанку.
Нынешнее состояние жанра «шансон» – лучшее тому подтверждение.

Маяковского не пели, но весь шансонный поток мгновенно покатился за ним по быстрым и колким рифмам, по его гиперболической образности ( Высоцкий: «Я Як-истребитель, мотор мой звенит…»). И тот же Визбор: милая моя, солнышко лесное… и Кукин: а я еду за туманом… нарочно беру примеры, лежащие на слуху. Связь Маяковского с реинкарнацией городского романса могла бы стать предметом серьёзного исследования… трону её пунктиром и двинусь дальше. Спросим: а что ещё объединяет Маяковского и шансон? Умение развлечь самого себя. Поэтизация простых, но сильных образов: а вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб? Именно этим, господа рифмоплёты, вы постоянно и заняты.

От песенной эволюции – к парадоксам истории.
В маленьком грузинском селении Багдади гимназисту Володе было скучно и тесно.
Старшая сестрица Людмила студенткой укатила в Москву. Отец-лесничий благородных грузинских кровей уколол палец ржавой булавкой и умер от столбняка. Кроха-сын, годков четырнадцати, метнулся к сестре в столицу – внутренне настороже, но внешне раскованный.

Ринулся сразу же в Революцию, был членом Московской большевистской организации… и трижды был задержан полицией: за листовки, за нападение на полицейского с целью отбить задержанного революционера-грузина, по подозрению в причастности к эксам… это была уже реальная опасность, но, к счастью, Камо со-товарищи обошёлся без угрюмого пацанёнка. Говорливость уличного бойскаута Поэту очень пригодится во время острых публичных дебатов… и быть бы ему профессиональным боевиком, но тюрьма решила иначе. По сообщению надзирателя, в августе 1909 года «Владимир Маяковский… своим поведением подстрекал других заключенных к неповиновению по отношению к сотрудникам тюрьмы". Его переводят из угла в угол – арестантская эпопея завершается в одиночной камере № 103 Бутырской тюрьмы. Здесь рождается первое стихотворение… ну, чем не муки шансона?
Милей всего свобода выглядит, сидючи за решёткой.

Тогдашняя тюрьма учила, а не опускала своих постояльцев… обретённое в юности трепетное отношение к окружающему (помните, стих о лошади?… и немножко нервное… к лошадям обыватели в ту пору относились, как нынешние автовладельцы к велосипедистам – со страхом, презрением, ненавистью и равнодушием!)… любовь к Мужам Разума и ненависть к мещанскому быдлу складываются у Поэта в крайне противоречивый менталитет.
Любовь и ненависть в Маяковском не смешиваются, но властвуют, поочерёдно и безраздельно, отчего его глубокая, цельная личность годами держится на грани раскола.
Таков был партизанский врач Че Гевара. Такой была сама Революция.
Никто проникновенней Поэта не сказал о Любви:

Тело твоё
Буду беречь и любить,
Как солдат,
Обрубленный войною,
Никому не нужный,
Ничей,
Бережёт свою
Единственную ногу.

Сознательно не привожу названия – а Вы почитайте!
Послушаем бунтаря: чем нежно сюсюкать обжорной харе, я лучше в баре… далее по тексту. Футуризм Маяковского, говоря бегло и понимая, что тема много шире, чем два-три подобных эссе, есть бунт одиночки на стройке нового общества. Умер царизм, но ничего не меняется… общество плюёт на идеалы Свободы в начале 2000-х так же, как плевало в начале прошлого века. Кругом одни «болотные» обормоты.

Авангардный живописец и поэт Бурлюк вместе с распустяем Кручёных неотступно пасли Маяковского, как Клюев и Мариенгоф везде сопровождали Есенина. В подобных компаниях, чем громче орёшь, тем больше ощущается одиночество. Поневоле приходят призраки обреченности, невесомости, избранности… и быстро укореняются.
Мессии русской поэзии восходят на крест по собственно воле…
Единственный сын вдовы, Маяковский не был призван на военную службу, но живо изображал ужасы потерь Первой Мировой в поэме «Война и мир», признанной критиками реакционной… вот вам! Затем была поэма «Человек», произведение, рассказывающее читателю о немыслимых мучениях, вызванных разбитым сердцем и безответной любовью.
Я, впрочем, чаще возвращаюсь к поэтическому первенцу, поэме «Облако в штанах»… приятно, чёрт возьми, родиться мужчиной!

Помимо поэм, немало было горьких, прекрасных слов… но мимо, всё это мимо.
Гениальность лирики, новая поэтическая образность, рождённые на переломе эпох, сыграли с великаном в Стране Лжецов злую шутку. Сделав ложный вывод о возможности построения социализма отдельно взятой строкой, Маяковский вбивает свой талант, как гвоздь, в замызганный гроб Революции. Появляются поэмы «Хорошо!» и «Владимир Ильич Ленин»: чем гуще их славословят, тем сильнее ощущение полной художественной беспомощности.

Зарубежье путешественнику Маяковскому, кроме внебрачных детей, тоже ничего не приносит: лишь социализм созвучен борьбе! Маяковский и эволюция немыслимы. Отсюда – разочарование в НЭПе, гнетущая пустота, в которой, в конце концов, и грянул выстрел… и загорелась в небесах искра мученика-Поэта. Значит, было кому-то нужно… египтяне считали звёзды душами умерших богов, влекущихся в Млечном Потоке.
О чём они толкуют, души моих небожителей – Маяковского, Есенина, Гумилёва?
О неблагодарности современников? Так нет его, пророка в своём отечестве!
Вы думаете, современным потомкам Маяковский был бы более признателен?
Выпрямился бы во весь свой божественный рост.
Глянул по сторонам, рявкнул бы: твари вы бездуховные!..
И застрелился бы заново.