: Лине можно всё

— Окна грязные. Надо бы вымыть.
Встала. Натянула поверх пижамы халат. Стянула резинкой длинные, спутанные, слежавшиеся волосы. Принесла из кухни миску с водой и какие-то тряпки. Попыталась встать на стул и открыть створки. Ничего не получилось. Ноги дрожали и, обессиленные руки роняли на пол мочалки и полотенца. Присела, дышала тяжело и сердце стучало, как после пробежки.
- Надо попросить Надю, она поможет.
Надя-соседка, убирает в их подъезде.
Глянула на мятые, нестиранные пижамные штаны, понюхала отворот халата. Одежда пахла старым, горячечным, болезненным потом. Сколько дней она не вставала? Неделю, две? Не знала.
- К Наде в таком виде нельзя, соседи увидят. Надо переодеться.
В ванной в зеркало не смотрелась. Почистила зубы, наклонившись вперед, с трудом расчесала волосы. На душ сил не хватило. Бросила в корзину грязное белье и влезла в спортивный костюм. Штаны оказались большими, болтались вокруг похудевшего тела. Затянула потуже шнурок. Вышла на лестничную клетку.
- Да конечно, помою. Конечно, помогу. Бегу, прям сейчас, только газ выключу и бегу.
- Господи, да она же беременная и срок приличный, как я раньше-то не замечала?
- Может не стоит?- кивнула головой на круглый животик,- опасно все-таки.
- Да, что здесь такого, Вы не волнуйтесь, я вчера у соседки Вашей окна мыла и, полы каждый день в подъезде драю. Для ребенка это даже полезно. Движение. Я и первого рожала, ни минуты не сидела.
-А где у Вас ведро или таз? А средства есть какие-нибудь? А может стремяночка найдется, а то ростом я маленькая, не достаю со стула, — тарахтела без умолку.
- А Вы знаете, что я пою? Я даже в консерваторию поступала, сказали, чтобы больше репетировала, тогда может и примут. Я теперь все время пою, хотите послушать? Можно я диск свой поставлю? Я счас быстренько, домой заскочу и принесу.
Не было сил отвечать. Молча, кивала и пыталась улыбаться.
- Вы любите Уитни Хьюстон? Я ее обожаю.
- Воот!- безошибочно командовала кнопочками на музыкальном центре.
В комнате грянула музыка, Из колонок дрожа гортанью, лился голос Уитни, Надя тонко и старательно подпевала ей точно по тексту, пританцовывала на стремянке и мыла окна.
- Боже, да она же сейчас свалится. Беременная ведь, разобьется, греха не оберешься.
Перекричать музыку даже не пыталась, нашла на журнальном столике пульт и выключила звук.
Внезапная тишина Надю испугала, она замерла и удивленно уставилась на Лину.
- Ааа, Вам сейчас наверное, нельзя ,- вдруг понятливо кивнула головой в сторону центра.
-Мне??? Мне сейчас уже все можно,- щелкнула обратно пультом и под завывания Хьюстон и Нади побрела на кухню варить кофе.

На следующий день пошла на работу. Больше идти было некуда.
Макияж идеален. Одежда безупречна. Черное ей к лицу. Очень идет к смуглой коже, к светлым глазам и длинным темным, блестящим волосам. Лина похожа на ассирийку. Нос с горбинкой, тонкие губы и гордая, ровная осанка. Вздернутый подбородок, высокий рост, слегка презрительный взгляд.

Офис.
Приветливый, утренний гул голосов оборвался. смотрят испуганно, с жалостью, с удивлением. Не знают, что сказать. Не ждали.
Молчит, не здоровается, застыла на входе. Спина ровная, взгляд в никуда. Пусть смотрят, им надо…
Быстрый, почти бегущий стук шагов по коридору. Дверь, до упора, настежь.
Шеф. Еле успела отскочить в сторону.
- Доброе утро… Всем. Через тридцать минут совещание!
- Папку с новым проектом на стол Лине Александровне! И кофе, сколько можно ждать кофе?!
Загудели компьютеры, защелкали принтеры, ожили люди:
- Здравствуйте Лина Александровна, рады Вас видеть Лина Александровна, Вы прекрасно выглядите Лина Александровна.
Бегом в кабинет и выдохнуть.
- Спасибо шеф. Выручил. Как всегда.
- Да, войдите. Это новый проект? А кто заказчик? Ничего себе! Сильно!
- Мне кофе в переговорную и всех руководителей отделов. Срочно!

Она любит свою работу. Шеф называет ее перфекционисткой. Все, что делает — безупречно, совершенно. Вникает во все детали, не доверяет коллегам, надеется только на себя. В коллективе ее не любят. Уважают за быстрый ум, умение принимать решения и устранять проблемы. Для агентства она бесценный специалист.


Новый проект занял все мысли. Не позволяла себе отвлечься, отключиться. Прониклась идеей, подружилась с заказчиком. Ничего в ней не изменилось. Требовательность к сотрудникам, любезность и взаимопонимание с клиентом. Стремление улучшить, сделать утвержденный материал совершенным, перфектным.

Все по-прежнему.

Только… Души стало не хватать, искорка пропала, улыбки стали тусклыми, шутки несмешными, коллеги перестали заходить к ней просто так, поболтать.
По-прежнему легко соглашалась провести вечер в ресторане с мужчиной, как и раньше, была ослепительно красива, но таяли, исчезали ее легкие, ненарочитые касания, мимолетный озорной флирт, загадочные многообещающие вздохи. Все эти милые, простые знаки внимания, которые кружили головы ее поклонникам, пропадали стремительно и бесследно.
Жизнь уходила из ее души, холодом веяло от красоты, и смех не разрушал печали и безысходной тоски глаз.

С подругами видеться перестала. Не хотелось. Говорить не о чем. Делиться горем не умела.
Работа, ежедневная изнурительная работа...

Он повез ее к морю.
Не муж, нет. С мужем не говорила. Давно. Сразу же после всего. Не простила.
Жили вместе, спали на одной кровати. Он вставал чуть раньше и шел на кухню завтракать, а она, глядя в стену, дожидалась, когда он выйдет из спальни, сползала с постели на пол и делала зарядку. Вернее, просто делала упражнения для мышц живота, закладывала руки за голову и приподымала верхнюю часть тела. Она и раньше всегда так делала по утрам. Двадцать-тридцать ленивых, сонных повторов. Но после всего, Лина, вдруг стала каждое утро увеличивать количество однообразных упражнений. Делала их все больше и больше. Она сгибала свое тело до тех пор, пока оно не превращалась в туго натянутую струну, пока внутри нее, в глубине животе не появлялась сначала горячая, а потом обжигающая боль. Изо всех сил она скручивала, сжимала мышцы своего пресса до невыносимого раскаленного спазма. Стиснув зубы, зажмурив глаза, с перекошенным от боли лицом она выжимала из своего организма все возможное, увеличивала и увеличивала темп, сто-стодвадцать-стопядьдесят, стосемьдесятпяяять… И, когда наконец-то падала без сил, и, откинув голову назад, тяжело дышала и замирала на полу, из закрытых глаз скатывались слезинки, немного, несколько пустых капель соленой воды, но ей становилось легче.

Он повез ее к морю. Не муж. Любовник. Ее шеф. Ее друг. Они спали вместе, иногда. Раньше. До всего. Им было хорошо вместе. Им всегда и везде было вместе хорошо. И на работе и в постели. Он считал ее в любви непревзойденной женщиной, впрочем, как и на работе. Лина была перфекционисткой. Она все делала хорошо.

Он не сказал ей, куда они едут. Она не спрашивала. Ехали молча, тихое радио. На него не глядела, бездумно смотрела в окно, произносила что-то, неважное, так, ни о чем. Джинсы, свитер, легкая куртка. Волосы собраны и заплетены в несерьезную, девчачью косу. Очки, косынка, немного помады и тона на лице.
Все идеально, безупречно, безукоризненно хорошо,- привычно, как партнера по работе, оценил.
Свернули с главной и поехали по проселку, ныряли из ямы в яму. Грязи не было, дождей мало, а листья уже почти облетели. Лесок вдоль дороги вдруг прервался и слева, неожиданно, мелькнуло море. Насторожилась, заметалась, ухватилась рукой за дверную ручку, сжала ее до белизны в костяшках. Все так же молча, стала глядеть строго вперед, не верила, что он везет ее к воде, к этой ненавистной стихии.
Выехали на равнину, море предстало резко, сразу, всей громадой всей бескрайней гладъю. Блистало, рябило мелкой волной, слепило солнечными бликами. Охнула, отвернулась. Не просила ни о чем, молчала, дрожала рука на коленке.
Поехали дальше, вдоль моря, по самому краю обрыва. Сухой ковыль, хлестал.

Рыбачий поселок, не поселок даже, стан, на краю обрыва. Беленые глиняные хатки, от домиков вниз пологий спуск к воде. Сохнут сети, перевернутые вверх дном лодки, под окнами закопченные летними кострами казаны, полные коричневатой, дождевой воды.

- Здравствуй Максимушка,- полная женщина в цветастом фартуке, трижды поцеловала. Как близкого, как родного.
- Давно тебя не было, не болел?
- Нет, тетя Маша, не болел, работы много. А Михалыч где?
- В море пошел, к вечеру будет твой Михалыч.
- Да что же Вы стоите? Проходите в хату. Максим што же ты меня с девушкой-то не знакомишь. Стоит одна, как сирота в поле. Чего же ты бледная такая? Укачало поди, дорога неблизкая. Ты присядь, присядь. У нас воздух, знаешь какой, ножом резать и на базаре продавать, такой целебный. Счас, тебе враз полегшает. Гляди, што делается-то, прям трясет ее всю. На, попей водички, хорошая моя. Все как рукой снимет.

Села спиной к морю, чтобы не видеть. Не думать. Не вспоминать.
Максим не успокаивал, не подошел даже. Носил из машины в дом пакеты с продуктами. Оттащил в маленькую избушку на отшибе их сумки. Вымыл руки водой из казанка. Присел рядом. Скамья широкая, вся потрескалась от дождей и туманов. Вынул из кармана помятую, походную флягу, глотнул из нее, протянул Лине.
- Давай, хлебни, трясешься вся. Тетку перепугала. Спрашивает, не припадочная ли?- ухмыльнулся криво.
Коньяк обжег сухой рот. Глотала как воду, раз, второй. Много. Стало жарко внутри и затошнило. Нашарила в кармане конфету. Мятную карамель. Конфета завалялась в куртке еще с весны. Она раньше всегда брала в дорогу конфеты…
- Смотри, Михалыч вернулся,- допила воду из кружки и первая пошла навстречу рыбакам.
- Здравствуйте, я — Лина. Мы с Максимом к Вам в гости. У вас здесь, так красиво, так хорошо. А Максим мне много о вас рассказывал. Давайте помогу.
- Тетя Маша, командуйте чего делать. Вы не волнуйтесь, я все умею, и рыбу чистить тоже. У меня папа рыбак, он меня с детства на рыбалку с собой брал. А однажды, мы ловили рыбу на лимане, а из камышей вышла настоящая, живая корова. Как же я испугалась, орала так, что всю рыбу распугала. А папа сказал, что корова просто хотела, чтобы я ее погладила. И мы с папой вместе гладили корову и кормили ее хлебом.

Опьянела. Мужики посмеивались, а тетя Маша охотно слушала ее глупые рассказы, хвалила за правильно почищенную рыбу, подмигивала Максиму.
- Ты гля, по виду так краля городская, а ручки золотые и характер хороший. Добрая девка, ладная,- любовалась, раскрасневшейся Линой.
Стемнело и море исчезло, шумело, колыхалось где-то внизу, огромное как небо над головой.
- Но небо больше, значит сильнее,- почему-то подумала, прижалась к Максиму озябшей спиной. Костер догорал, подвыпившие рыбаки разбредались по хаткам. Макс подхватил сонную, повел к их домику.
Хатку не топили, было сыро и зябко. Стянула джинсы, не снимая свитера, забралась к Максу под одеяло. Прильнула, пытаясь согреться, о сексе не думала, прижалась как к другу, к брату. Благодарна была. За прожитый, непохожий на другие день. За добрых людей, за их внимание, ласку и нечаянную заботу.

Обнял, гладил, руки не были дружескими, настойчиво и нетерпеливо попытался забраться к ней под свитер и стянуть трусы.
Завизжала, задергалась.
- Нет-нет-нет! Ты что, с ума сошел. Ни за что. Я не могу. Ты что не понимаешь? Мне нельзя, не надо. Прекратиии!
Одной рукой закрыл ее орущий рот, другой стаскивал трусы. Коленом грубо раздвинул ноги и навалился всем телом.
Извивалась, дергалась, кусала, грызла его пальцы, всеми силами пыталась вырваться. Гнев, злость, ярость рвались из измученного нутра. Колотила его кулачками по спине, ерзала пятками по простыне.
Не унимался, бедрами прижимал ее к постели, не давал освободиться, выскользнуть из-под него. Насильно, грубо, не церемонясь, проник в нее, разорвал, вошел сразу, до самого конца.
Захрипела от боли, от обиды.
Замер, схватил рукою за подбородок:
- Ты что, сука, забыла, как нам было хорошо? Ты что, все на хрен забыла? Что нельзя? Чего тебе нельзя? Трахаться нельзя? Жить нельзя? Любить нельзя? Ты — кукла поломанная!
- Давай! Двигайся! Ты же лучшая баба в мире! Кому ты нужна полудохлая!
Драл не останавливаясь, долбил, не слушая стонов, разрывал сухую плоть, орал в лицо все, что накипело за эти месяцы.
- А ну перевернись, курица. Куда? Стоять! Ближе! Ко мне…

Затихла. Послушно повернулась к нему задом, привстала, прикоснулась к горячей коже, замерла, дожидаясь когда он войдет в нее, и… приняла его игру. Задвигалась, задрожала всем телом и пошла ему навстречу. Размеренно и плавно, изогнув спину, подставлялась под каждый его удар. Скрип пружин и лязгающий звук соединяющихся влажных тел. Тело ожило, жар возникший внизу живота, напомнил боль которую она испытывала когда качала пресс. Боялась потерять это ощущение и, как во время зарядки, убыстряла и убыстряла темп, все больше и больше прогибала спину, все сильнее наклонялась вперед и в какой-то момент поняла, что это конец, что сил больше нет, что это последнее движение, ее измученного тела.
Горячий шар внутри лопнул, взорвался, мучительной сладостью растекся внизу живота, и она заплакала. Сначала, как всегда, из глаз выкатились две, три жалкие соленые горошины, а потом слезы закапали быстрее, потекли дорожками, как осенний дождь по стеклу. От неожиданности съежилась, свернулась зародышем, уткнулась лицом в подушку, кусала губы, стиснула зубами угол наволочки и пыталась успокоиться. Ничего не получалось, не могла ничего поделать, слезы не останавливались, не прекращались, их становилось еще больше и тогда она перестала прятаться и заплакала по-настоящему, не сдерживаясь, не таясь, горько и сладко.

Лина плакала впервые после дня, когда ушла, уплыла ее девочка, утонула ее маленькая доченька. Дня, когда не стало ее неуклюжей, торопливой, толстенькой, смешной принцессы с длинными каштановыми кудряшками. Бескрайнее, неумолимое море унесло, утащило ее радость, ее счастье, ее любовь, ее жизнь.
Все это время Лина умирала вслед за дочкой. Душа ее тонула в безысходной тоске, захлебывалась горем, не выплывала, не выгребала. Душа желала одного, не разлучаться, не отпускать, быть всегда рядом, вместе, с ее девочкой, с ее маленькой доченькой.

Максим свернулся теплым коконом вокруг дрожащего, худенького тела. Обвил, обхватил руками ее живот, прижал к себе, как самое родное. Целовал затылок и волосы, дышал жаром:
- Тебе можно все, Лина. Ты живая. Ты понимаешь, тебе можно все.