rak_rak : Полночный троллейбус.

Пролог.
Никто из вас никогда не задумывался, почему под конец трудового дня троллейбусы, курсирующие по Москве, при поворотах, разгоне или торможении издают странный металлический звон? Будто под их разукрашенными рекламой крыльями и бортами свободно болтаются железные цепи или тросы. Когда-нибудь заглядывали в глаза водителю троллейбуса во время его рейса? Впрочем, если вы видели его глаза, и остались в живых, то вы - один из немногих, которому просто повезло. Бывают редкие моменты, когда ужасный мозг водителя ненадолго засыпает, его можно вычислить по внезапному остекленению глаз и западанию их внутрь черепа; и в ту минуту взгляд его приобретает бесплотность и проходит насквозь, не опаляя безумием разум заглянувшего в эти глаза. Я никогда теперь не езжу в троллейбусах. Не хожу там, где ездят троллейбусы. Потому, что ОНИ ищут меня. И рано или поздно ОНИ найдут меня. И всё это случится потому, что я узнал о НИХ правду. Те, кто её узнавал, теперь либо с НИМИ, либо мертвы. Третьего не дано. Но мне удалось сбежать; сам я это не смог бы сделать, если бы не помощь одного очень хорошего человека. И его страшная и великая смерть подвигла меня рассказать об этом кошмаре людям. Жуткое твориться на улицах Москвы, а оно близко, достаточно дотронуться рукой до тёплого бока рогатой машины, чтобы почувствовать его близость, - ведь страшная правда скрыта от вас под тремя миллиметрами покрашенного железа.

Часть первая "Горгоны"

Все началось с того, что внимание моё привлекла цепочка троллейбусов, выезжающих из своего парка. В два часа ночи. Но насторожило меня не это - они двигались на удивление ровно, будто связанные жёсткой сцепкой, и на светофоре остановились все разом, как по команде, ни на сантиметр не сократив между собой дистанцию. Внутри каждого троллейбуса что-то вразнобой глухо стукнуло. Ещё не вся колонна вытянулась из ворот - светофор стоял на выезде из парка. Улица была безлюдна, кругом тишина, слегка гудели электродвигатели, я стоял в тени за деревом, невидимый для водителей и охранника троллейбусного парка. И внезапно с его территории донёсся тонкий пронзительный детский визг, сразу же потонувший в диком рёве троллейбусных клаксонов - загорелся зелёный, но все десять троллейбусов не двигались, а стояли и яростно гудели, заглушая детский крик. Охранник вышел за ворота, снял с плеча винтовку, и стал внимательно осматривать прилегающую территорию, хищно вертя головой. Я отодвинулся глубже в тень, не теряя из виду ворота парка. Троллейбусы ревели. Какой-то пьяный мужичок, покачиваясь, вышел из-за угла и поплёлся через дорогу к охраннику, что-то крича и размахивая руками. Когда он проходил мимо меня, сквозь какофонию донеслись его слова:
- Что здесь твориться, какого чёрта они разорались, блядь?!!
Охранник молча сделал шаг ему навстречу, стремительно огляделся по сторонам, и, вскинув винтовку, выстрелил ему в живот. Мужик, как шёл, так и грохнулся лицом на утоптанный снег, подогнул к простреленному животу ноги, и волчком закрутился на месте, матерно хрипя и плюясь кровью. Охранник подошёл ближе, и два раза выстрелил ему в голову. Мужичок затих, раскидав руки, и обратив к жёлтым фонарям кровавое месиво, бывшее раньше лицом. Троллейбусы разом прекратили гудеть, эхо погуляло между домами, и наступила звенящая тишина, в которой слышалось только шуршание по асфальту трупа мужика, влекомого охранником за ногу в сторону раскрытых ворот. Колонна синхронно тронулась: троллейбусы, покачиваясь, переезжали трамвайные пути, - в каждом из них что-то стучало изнутри по железным бортам. Последняя машина скрылась за поворотом, и я заметил тёмные полосы на дороге, тянущиеся за скрывшимися в морозной темноте троллейбусами, и глянцево отблёскивающие в искусственном свете. Первой мыслью было предположение, что это течёт масло. Но это было не масло, как я ошибался тогда. Ворота с лязгом захлопнулись, погас прожектор, и через минуту отворилась калитка: наружу вышел охранник-убийца с ведром в руках, и стал поливать из него какой-то пузырящейся гадостью кровь на снегу и на асфальте. Когда ведро опустело, он нагнулся, мазнул по жиже ладонью, понюхал, огляделся по сторонам, торопливо вылизал её, и скрылся за воротами.
Откуда у меня после всего увиденного взялось неблагоразумное решение выяснить обстоятельства - неизвестно. Наверно, из-за нездорового любопытства. Так или иначе, оно повлекло меня на территорию троллейбусного парка, погружённого во мрак и безмолвие. Я подобрал с земли булыжник и швырнул из-за дерева в ворота, а сам подбежал вплотную к забору и, подпрыгнув, схватился за его верх, подтянулся и закинул на него ногу. Услышав, как охранник ковыряется с замком, я перевалился на ту сторону, угодив ногами прямо на труп мужика. Дождавшись, когда охранник скрылся в своей будке, я вдоль забора пошёл в сторону темнеющих вдалеке ангаров. Подойдя к одному из них, я обнаружил спуск в подвал, из которого доносился гул человеческих голосов, подобный рокоту далёкого водопада. Дверь подвала была не заперта, сквозь щель пробивался тусклый оранжевый свет; когда я открыл её – пахнуло спёртым воздухом, запахом преющих под одеждой тел. Моему взору открылась комната с облупившимися стенами, с кучами промасленного тряпья по углам, посередине которой размещалась металлическая винтовая лестница, ведущая под землю, скупо освещённая оранжевыми лампами. Я вступил на первую ступеньку, как вдруг внизу послышались громкие голоса, и лестница затряслась под моими ногами от топота множества ног. Отскочив в угол, я зарылся в зловонные тряпки и замер, глядя в прореху наваленного на меня шмотья, как раз вовремя: в комнату поднялись трое взрослых мужчин, - двое были с карабинами наизготовку, а у третьего в одной руке был армейский фонарь, а другой рукой он держал на поводке девочку лет десяти. Эта девочка как-то странно себя вела: беспрестанно суетилась, вертела головой по сторонам, обнюхивала воздух вокруг себя. Вся четвёрка замерла, не шевелясь и прислушиваясь, я тоже затаился, не дыша. С минуту было слышно только сопение ребёнка на поводке. Внезапно дверь с треском распахнулась от сквозняка, по комнате закружили снежинки. Один из мужчин шагнул к ней, захлопнул и повернул замок, после чего обернулся к остальным:
- Кто оставил дверь открытой?
- За дверью должен следить смотритель, - ответил второй.
- Он недосмотрел, - добавил третий.
- Он будет наказан! – прохрипели все трое.
Девочка в это время встала на четвереньки, ползала по комнате, внюхиваясь в следы на полу. Мужчина дёрнул за поводок:
- Незрячий!
Только сейчас, когда девочка подползла к моей куче, я разглядел её лицо: симпатичная курносая мордочка, но глаза её были грубо зашиты чёрной суровой ниткой, с уродливыми шрамами на веках, в местах, где их прокалывали толстой изогнутой иглой. Девочка встрепенулась и потрусила к хозяину:
- Да, мастер…
- Ты уверен, что не ошибся?
- Я чую его следы, мастер, - прошипела слепая. – Они тут всюду…
- Ищи! – коротко приказал мужчина, и отстегнул от её ошейника карабин.
Пригнув лицо к полу, ребёнок начал передвигаться по комнате, как огромный паук, сопя и чихая от вдыхаемой пыли. Он начал поиски с противоположного угла: залез на кучу тряпок и, урча, стал расшвыривать их в стороны. Люди стояли рядом, держа на прицеле разоряемый ворох вещей. Раскидав всю кучу, девочка, хрюкнув, метнулась к соседней, и в воздух полетели тряпки. Мастер, а за ним и двое его коллег, перевёли прицел туда. Бестия возилась на куче, тающей под ней на глазах. Спасти меня могло только чудо. Вдруг из-под тряпок серой молнией выпрыгнула крыса, и устремилась к дальней стене. Взвизгнув, слепая девочка стремительно прыгнула в её сторону, и резво поползла за крысой в сторону держащих кучу на прицеле людей. Рот её разинулся, слюни стекали на пол, желтели в зияющем провале кривые гнилушки зубов, глаза выкатились и помертвели. Зрелище было весьма жутким, и один из мужчин рефлекторно разрядил ствол в отверстую пасть. Девочку швырнуло на каменный пол, и она стала биться и кувыркаться, хрипя, и забрызгивая пол и ноги людей горячей кровью, свищущей из развороченного крупной дробью горла.
- Вот блядство! – нервно выругался стрелявший.
- Мудак, - спокойно ответил мужчина с осиротевшим поводком в руках.
- Эта скотина, она набросилась на меня! – оправдывался коллега.
Третий мужчина промолчал. Девочка перестала возиться, и теперь лежала, раскинув руки и ноги на полу, и слегка подрагивала. Кровь стекала на металлические ступеньки и звонко капала вниз.
- Ладно, уходим отсюда, – сказал мастер, и стал сматывать поводок.
- Да. Надо взять ещё одного Незрячего. Этот не успел всё здесь проверить.
- Нет. Вероятно, здесь чисто; пошли отсюда.
- Если мы не объясним потерю Незрячего, нас отдадут Горгонам, - напомнил до сих пор молчавший мужчина.
- Я всё улажу, - пообещал мастер и выключил фонарь.
Люди один за другим спускались по лестнице, оставив меня под тряпьём размышлять об услышанном. Всё очень походило на дрянной спектакль по Стивену Кингу, только в театре актёрам не зашивают глаза и не мозжат головы. Выждав, пока грохот сапог на лестнице не стихнет, я выполз из кучи, подошёл к краю и заглянул вниз: бесконечная череда оранжевых лампочек, уходящая в преисподнюю. Туда я и отправился.
Лестница и вправду казалась бесконечной, как будто идёшь и не сдвигаешься с места: одинаковые двери каждые три пролёта, полное отсутствие каких-либо обозначений, - и всюду монотонный гул и периодические многоголосые выкрики. Внизу становилось темнее: фонари попадались всё реже, пока не исчезли совсем. Тут ещё шахта стала уходить в сторону, и лампочки, горящие наверху, скрылись из виду – наступила кромешная тьма. Разгоняя её искрами зажигалки, я осторожно продолжил спуск. Через минуту лестница, наконец-то, иссякла, и я вступил на ровную площадку, сделанную, судя по тому, как она отзывалась на шаги, из дерева. Покрытие пола вибрировало и дребезжало, потому что эпицентр наполняющего подземелье рёва, был, по всей видимости, подо мной. Посветив зажигалкой, я обнаружил на полу люк, а в стене - деревянную дверь. Воняло здесь ещё хуже, чем наверху. Рёв становился всё громче и ужасней, и к нему уже примешивался пронзительный детский визг. Я приподнял люк, сдвинул его в сторону, и моим глазам открылась картина, поражающая воображение:
длинная анфилада естественным путём образованных сталактитовых сводов, терявшихся в глубине огромной пещеры, освещённой колыхающимся светом огромных чадящих факелов, - в её центре мазутным пятном отблёскивало небольшое озеро с погружёнными в него трубами и гофрированными шлангами; по берегам его располагались различные технические сооружения, из которых и произрастали эти многочисленные трубы и шланги. А прямо подо мной колыхалась рокочущая толпа людей в оранжевой спецодежде, с воздетыми в воздух кулаками – многие в них сжимали разводные ключи, обрезки труб и монтировки. Лица были искажены, и обращены в сторону бесновавшегося на арене старика в красно-чёрных одеждах, выкрикивающего какой-то лозунг: рядом возвышался алтарь, в край которого был вертикально вбит короткий заострённый штырь. Я прислушался, сквозь какофонию рёва угадывались слова:
«Единство Парков! Единство Парков!»
Наоравшись, пастырь взобрался на алтарь с ногами и поднял вверх руку, призывая к тишине. В исступлении, люди в толпе завопили ещё громче, а потом все разом замолчали. Эхо какое-то время хранило отголоски неистовства, затем наступила тишина.
И в этой тишине раздался зычный голос жреца:
- Внемлите же, о хранители Священного Озера! Сегодня время благоносящей Жатвы!!! Время освятить Пещеру Горгон!
И с этими словами он спрыгнул с алтаря, и выволок из-за него на арену стонущего мальчика с окровавленным лицом, связанного по рукам и ногам, лет, примерно, десяти. Пастырь бросил его в центре арены и вернулся к алтарю за топором.
- Агнец! Агнец! – визжали из толпы женщины в промасленных жёлтых косынках, страшно кривя лица, а мужчины просто зверино ревели без слов. Жрец подошёл к мальчику и ударил остриём топора по связанным кистям его рук, разрубая верёвки и заодно кости запястья. От боли мальчик захрипел, а старик проделал такие же действия с его ногами, по неаккуратности разрубив ему ступню вдоль. Узловатой рукой схватив мальчишку за волосы, священнослужитель поволок истекающую кровью жертву к щербатому, побуревшему от крови дубовому пню. Ребёнок ослаб от потери крови и от болевого шока, и послушной куклой лёг шеей на пень, жрец замахнулся топором, и из толпы послышался перекрывающий всё тонкий визг:
- Горгона! Горгона!
Все, включая руководящего оргией старика, выронившего топор, попадали ниц и закрыли руками глаза. От стены, теряющейся во мраке, к арене медленно двигалась безмолвная человеческая фигура. Приблизившись, фигура оказалась усатым мужичком в водительском комбинезоне, и с кепкой, нахлобученной на глаза, скрытых узкими зеркальными очками. Но, приглядевшись, я понял, что никаких очков на нём не было, это были его собственные глаза, в которых как в зеркале отражалось колеблющееся пламя факелов. Человек остановился и окинул распростёршуюся перед ним толпу взглядом своих зеркальных глаз. Люди, уткнувшись носами в пол, молчали.
- Один! – прохрипел Горгона, чьи глаза потемнели, напоминая теперь иссиня-чёрные сливы, покрытые матовым налётом. Никто не пошевелился.
- Один! – снова рыкнул человек в кепке.
Внезапно покалеченный ребёнок зашевелился и повернул голову, встретившись глазами с носителем кепки. Неудивительно, что те трое, приведшие наверх слепую девочку, так боялись встречи с Горгоной. Ребёнка вдруг выгнуло дугой, затрясло в мучительных судорогах, а глаза его стали наливаться зеркальным блеском. Это продолжалось около минуты, в страшной тишине, в которой были только слышны удары об деревянный пол арены бьющегося в агонии детского тела. Дёрнувшись ещё несколько раз, мальчик затих, а затем медленно поднялся на ноги, игнорируя боль в изувеченном теле, проковылял несколько шагов, и встал у Горгоны за спиной, таращась на факелы зеркальными глазами.
Мужчина повернулся к ребёнку и опустился на колени, оказавшись с ним вровень лицом. Мальчик стоял неподвижно, как статуя, теряя с ней сходство только постепенно вздувающимися блестящими глазами, которые обволакивали теперь зеркальные разводы. У Горгоны происходила та же метаморфоза, и, когда их глаза выпучились так, что казалось, сейчас лопнут, монстр хрипло выдохнул, сорвал с головы кепку, и дёрнулся вперёд, с чмоканьем впечатавшись своими глазами в глаза мальчика. Тот закричал и оттолкнулся от мужчины руками, сел на пол и стал отползать назад, но его с Горгоной соединяли теперь как бы два зеркально блестящих растянутых мыльных пузыря, тянувшихся у обоих из глазниц. Мужчина заревел, повергся на четвереньки, и пополз к мальчику: достигнув его, он схватил ребёнка за голову ладонями с растопыренными скрюченными пальцами, и так сжал ему череп, что ребёнок забился в конвульсиях, хрипя, и синея лицом. Постепенно судороги ослабевали, и Горгона выпустил из лап свою жертву, глаза их разделились, и снова приобрели свою обычную форму. Несколько минут они неподвижно сидели на арене, сипло дыша, а затем синхронно встали напротив друг друга. Мужчина порылся в кармане, извлёк скомканную кепку, встряхнул её, и, крякнув, нахлобучил на голову своему приемнику, который тут же, не по-детски грубо заревев, бросился на одного из коленопреклонных людей, перевернул его на полу лицом вверх, отогнул за нижнюю челюсть голову жертвы назад, и вцепился в напряженное горло своими молочными зубами. Лежащие вокруг люди слышали, как новорожденная Горгона, натужно храпя, высасывает кровь из бьющегося в агонии тела, но не смели поднять головы, ожидая худшей участи. Наконец маленькая Горгона насытился и оторвал залитое кровью лицо от изувеченной шеи участника недавней оргии, после чего, вскарабкавшись на арену, с воем устремился к озеру, ловко прыгая по сталагмитам. Мужчина проводил его взглядом, развернулся и двинулся обратно к той пещере, из которой вышел. Подбежав к озеру, мальчик-Горгона с плеском уронил в него лицо, и стал жадно лакать, по-звериному рыча и захлёбываясь. Но как только мужчина скрылся в тёмном проёме, он, шлёпая по мокрым камням босыми ступнями, поскакал к тёмному провалу в стене, и исчез из виду.

Часть вторая «Жатва».

Выждав несколько минут, жрец, боязливо оглядываясь на пещеру, поднялся и провозгласил:
- Восславим же Обновление!
Люди стали подниматься с земли, моментально переходя из униженного страха в состояние восторженного упоения: вновь взметнулись в воздух сжатые кулаки, и своды пещеры потряс дикий вой:
- Обновление, Обновление!!!..
Жрец снова козлом вскочил на алтарь и заверещал, пронзительным голосом разрезая глухой рёв беснующихся под ним людей:
- Все на поля Жатвы! Незрячих! Позовите Незрячих!
И, повинуясь призыву, их всех пещер и нор, окаймляющих огромную пещеру, вылезли сотни бледных детей с зашитыми глазами, каждый с мешком за спиной; они, добежав до центра арены, сбрасывали их с плеч, и, припадая то на одну, то на другую руку, расползались обратно по норам. Через несколько минут на сцене образовалась шевелящаяся куча мешков, которые стонали и плакали детскими голосами. Когда последний Незрячий юркнул в нору, жрец, выхватив из одежды кривой нож, сиганул с алтаря к ближайшему мешку, и перерезал тесёмки, затягивающие его горловину. После чего он схватил мешок за нижний край, и вытряхнул из него хнычущую девочку с разбитым до крови лицом, от удара об деревянный настил взвизгнувшую и зарыдавшую с новой силой. Толпа ревела. Что-то крича, жрец схватил девочку за волосы и поволок к бурой колоде, стоящей перед алтарём. Изверг прижал голову несчастного ребёнка и с размаху ударил по шее девочки топором, подобранным возле алтаря. Обезглавленное тело упало на пол арены, и заскребло конечностями, плюясь из разбитой шеи кровью, чёрной в свете факелов. Жрец выпрямился, выставляя на обозрение осатаневшей толпы голову девочки, с сощуренными, как у мёртвой курицы, глазами, и вывалившимся, прокушенным языком. Старик отточенным движением насадил отрубленную голову на штырь, и провернул её, обратив обезображенное смертью лицо девочки к толпе. Это был, видимо, знак: со всех сторон к стонущей куче мешков бросились мужчины и женщины, вооружённые топорами, добытыми из-за поясов; они стаскивали мешки с арены, взрезали их, не заботясь о целости содержимого, вытряхивали вопящих детей и били тяжёлыми остриями топоров по их нежным телам, стараясь не повредить жертве голову, и, когда изрубленное в мясо тело переставало двигаться, отрубали детям головы, а особо физически развитые мужчины обходились и вовсе без топора – своими сильными руками они вырывали из суставов тонкие ноги детей, выворачивали с мясом кисти рук, выдирали сами руки из плеч, а потом, навалившись на изуродованное тело, также с хрустом выламывали голову, и складывали её в заранее приготовленный кожаный мешок. Детей было так много, что даже силачам пришлось брать топор. По истечению бойни, у каждого из людей, включая жреца, были полные мешки детских голов, причём у женщин были более полновесны, поскольку они не тратили время на разрубание тел на части, как это делали мужчины.
Жрец взвалил свой мешок на спину, и призывно взмахнув рукой, двинулся в сторону чёрного озера, не забыв сдёрнуть со штыря голову мёртвой девочки. Вся толпа пошла за ним, выстраиваясь в нестройную колонну. Подобно цепочке муравьёв, тащащих в муравейник соломинки, люди с мешками на спинах петляли по узкой утоптанной тропинке, вьющейся между сталагмитов и огибающей озеро. Предводитель вышагивал впереди, неся перед собой на вытянутой руке детскую голову, и приближался к краю пещеры, где виднелись огромные двухстворчатые ворота, от которых в подземные норы тянулось множество канатов. Откуда-то с потолка спрыгнуло двое очень крупных Незрячих и, шипя, преградили ему путь. В ответ жрец что-то каркнул, и потряс перед их лицами оторванной головой девочки. Один из слепых детей осторожно подошёл и обнюхал мёртвую голову, затем отступил на шаг, и пронзительно свистнул. Тут же из многочисленных дыр в стенах повылезали Незрячие, привязанные канатами к воротам. Они выстроились в шеренгу и разделились на две половины, каждая из которых тянула одну массивную створку. Хрипя и воя, дети с зашитыми глазами медленно отворяли ворота, за которыми открывалось искусственно освещённое поле, по размеру сравнимое с футбольным. Когда последний человек с мешков скрылся за воротами, Незрячие закрыли ворота и расползлись по своим норам.
Наступила непривычная тишина. Я задвинул люк, и поднялся с пола, разминая затёкшие ноги. Увиденное мной явно не вписывалось в картину обычных представлений будней троллейбусного парка. И, что совсем было хреново, эти твари – Горгоны - были точно не из мира людей. Я снова сдвинул люк и заглянул в пещеру: там становилось всё темнее и темнее – безглазые дети гасили факелы, ловко карабкаясь к ним по ребристым стенам. Я уже собирался закрыть люк, как вдруг в его проём просунулась грязная детская рука, и в щели показалось веснушчатое лицо девочки, со вздутыми гноящимися зашитыми веками – она каким-то образом могла ползать по потолку пещеры. Я замер, не шевелясь. Незрячий подо мной начал шумно обнюхивать края отверстия, потом попытался протиснуть наверх лицо. Грохнула крышка люка, сдвигаясь в сторону. Маленький монстр просунул вторую руку, схватился за край крышки и отшвырнул её в сторону. И тогда я со всей силы ударил подошвой ботинка по лицу девочки. Она отшатнулась, и чуть не сорвалась, повиснув на одной руке, а я ещё раз топнул ногой, разбивая в мясо тонкие пальцы слепого ребёнка. Незрячий сорвался вниз, и оглушительно заверещал, мотая головой с рыжими косичками. Он извернулся в полёте, как кошка, и угодил животом на острый сталагмит, возвышавшийся под люком. Немедленно, вся свора ослеплённых детей с хриплым воем запрыгнула на стены и устремилась ко мне. Едва я успел захлопнуть люк и заложить его сверху тяжёлым засовом, и в него тут же страшно застучали десятки детских кулачков.
Оставаться на месте было опасно: твари так колотили в преграду, что стало ясно – они доберутся до жертвы сквозь любые препятствия. Дверь в стене оказалась открыта, и, что оказалось очень кстати, была оснащена мощным замком, запирающим её изнутри. Я оказался в длинном, тускло освещённым тоннеле, направленном в сторону ворот, за которыми скрылась изуверская толпа мужчин и женщин, с мешками, полными детских голов. Через метров двести коридор обрывался винтовой лестницей вниз; спустившись, я попал в такую же по виду комнату, из которой только что ретировался, но без двери в стене. Воняло какой-то химией, к которой примешивался запах гниющей плоти, - я сдвинул люк, и осторожно глянул вниз: подо мной простиралось обширное поле, исполосованное натянутыми на ним троллейбусными линиями электропередач, а сами троллейбусы шеренгой во всё поле стояли у его края, наполовину скрывавшиеся в стенах, в то время, как люди в спецодежде бродили по полю, вынимали из мешков окровавленные головы и равномерно выкрадывали ими дорожки в углублениях на металлическом полу вдоль троллейбусных проводов. Вскоре мешки опустели, и поле было, похоже, готово к Жатве, о которой в свое время надрывался жрец. Присутствовать на ней, видимо, не разрешалось, и поэтому люди стали поспешно покидать усеянную черепами равнину через те же ворота, в которые вошли. Воцарилась тишина, мокро поблёскивали в режущем свете прожекторов обрубки детских шей, но через несколько минут, из впадин, где лежали головы, начала вытекать тёмная жижа, пузырилась, вступая в реакцию с мертвыми тканями и свернувшейся кровью, и источала отвратительный запах. Вдруг шелестящую тишину разорвали громкие щелчки включившихся электродвигателей: троллейбусы стали медленно выползать из своих ниш, борта и крылья у их были сняты, обнажая болтающиеся на ржавых цепях зазубренные пики, массивные у основания, но острые на концах. За рулём каждого транспортного средства сидел человек с зеркальными глазами и в кепке. Адские машины заехали на край поля и остановились: острые пики, свисающие на цепях до самой земли, дрогнули, и начали втягиваться в металлическое брюхо. В метре от земли они остановились, и троллейбусы возобновили движение.
Впадины, в которых покоились головы детей, были неглубоки – голова ребёнка скрывалась в них наполовину - и, когда передние колёса машин наехали на них, послышалось влажное похрустывание - это трескались детские черепа. Троллейбусы ехали, петляя зигзагами, стараясь подавить как можно больше пропитанных едкой дрянью черепов своими жёстко накачанными шинами; они двигались неторопливо, как стадо огромных, рогатых слонов, топчущих посевы на сочащихся индийских маисовых полях. В конце поля они остановились и двинулись задним ходом, повторяя очертания пройденного маршрута, но, слегка сместившись в сторону, чтобы попадать колёсами на еще не раздавленные головы. Пять или шесть зверских рейсов пришлось сделать троллейбусам, чтобы передавить все черепа, после чего они заново выстроились в ровную шеренгу, и медленно двинулись вперёд. Заехав всеми четырьмя колёсами на хрустящие головы детей, троллейбусы остановились, и тяжёлые пики с лязгом упали остриями в кровавое месиво, втыкаясь в изуродованные черепа с выдавленными глазами. Цепи заскрипели, сматываясь, и гарпуны с нанизанными головами закачались в воздухе, послышались шлепки сорвавшихся с пик черепов, и упавших обратно в зловонное болото. Пики несколько дернулись, стряхивая плохо державшиеся на них головы, и снова вразнобой попадали вниз, а те, которые вонзились в черепа накрепко, втянулись под самый пол и замерли.
Троллейбусы не спеша продвигались вперёд, оставляя позади себя только чёрную кашу, и не одной головы – все они были проткнуты и вывешены под днищем рогатых скотских машин, управляемых безжалостными Горгонами. Только теперь я понял, что за след тянулся за колонной троллейбусов, там, у ворот парка. Из своего люка я увидел, как из стен высунулась ещё сотня лупоглазых металлических морд, алчущих консервированной детской плоти.
Полученной мной информации вполне хватало, чтобы от неё умереть, или вырезать себе язык, отрубив потом пальцы, чтобы не было возможности рассказать об этом никому, потому, что такое организованное и масштабное действие наверняка спонсировалось и санкционировалось правительственными учреждениями, в которых среди обычных людей находились и ТЕ, которые всем ЭТИМ управляют. И, как подтверждение этому, в конце поля зажёгся гигантский экран, на котором было очень знакомое всей столице лицо: круглое, с презрительно изогнутыми тонкими губами, и холодно прищуренными маленькими глазками. В круглой чёрной кожаной кепке, с коротким козырьком.
Это был Юрий Михайлович Лужков, мэр города Москвы, и речь его, обращённая к водителям троллейбусов, была ужасна:
- Слушайте меня и верьте мне, Слуги Дорог Москвы! Хранители Безопасности Движения буду я вас теперь называть, ибо ваша функция для города важна и незаменима: вот уже восемь лет вы натираете асфальт реагентом противолёдным, над формулой которого наши учёные бились сорок лет, и лишь в этом году они нашли устойчивый стабилизатор, не позволяющий реагенту разлагаться – только головы детей годятся для этого!
Ужасный мэр сдёрнул с головы кепку и, схватив её двумя руками, поднял над головой. Глаза Лужкова зеркально заблестели. Троллейбусы ответили на это мощным рёвом.
- Наш великий проект содействует также положительному социальному отбору! – визжал Юрий Михайлович. - Дети граждан, достойных жить в социуме, ездят в машинах по дорогам без льда, а дети проклятых бедняков пусть бегают по платформам метро! Пусть поскальзываются на священном скользком реагенте, и падают с перрона вниз, к контактному рельсу, образуя неисчерпаемый ресурс сырья из своих голов в этом столичном круговороте!
Лужков перевёл дыхание, и глаза его приобрели человеческий облик. Он надел кепку обратно на свою лысую голову и продолжил речь:
- Обыватели часто спрашивают: почему на путях поездов метрополитена никогда не находят трупов детей? Они что, никогда туда не падают? Так я им отвечу: всё совсем наоборот! Дети падают туда чаще, чем кто бы то ни был. И тогда уже НАШИ дети, которым каждый из вас собственноручно зашивал глаза, утаскивают их в сырые катакомбы Метро-2, которое внешне выглядит совсем как обычное метро, только поезда там ездят задом-наперёд! Над этим метро уже строят новый город, и называться он будет «Москва-Сити»!!!
Устав бредить, мэр стукнул кулаками в невидимую за пределами экрана трибуну, и, закинув назад голову, хрипло зарычал.