евгений борзенков : Капитан Праибал

Утром заглядываешь в холодильник, а там, на воображаемой верёвке вполне реальная мышь. Холодильник распахивает навстречу щербатую пасть и дышит тёплым перегаром. Полюбуйтесь. А что ты хотел, между вами иссякло взаимопонимание. Каждый сам по себе. Он по-тихому медитирует в углу, один, поддерживая дом изнутри монотонным бормотанием и не давая пустоте превратиться в бетон. Ты цепляешь его за челюсть так, по инерции, с праздным любопытством. Как крышку унитаза. С минуту вы пялитесь друг на друга. Ты с серьёзным видом водишь взглядом по пустым полкам, изучаешь иней на задней стенке, лоточки, огрызки, кусочки окаменевшего сыра, принюхиваешься, мнёшь подбородок, скребёшь затылок. Отломишь в морозилке сосульку с запахом мяса, кинешь в рот и на этом всё.

Выйдешь из дома на улицу, а там тебя никто не знает. Их много, чужих, они в масках, а ты один. И даже если отдать богу душу у них под копытами, никто не наклонится участливо: «Ю олрайт, сэр?» В их вселенной нет мест. Представь столько народу в лесу, где они бродят между деревьев, сталкиваются словно слепые, карабкаются один на другого с безразличием пауков. Пауки и есть. Или рыбы. Откуда вас всех выпустили. Где-то прорвало плотину?

Поднимешь руку у обочины, и когда скрипнет тормозами такси, вспомнишь, что нет денег. Как у латыша, «хуй да душа». Ощущение «нет денег» вполне сносно, к нему привыкаешь, но об этом не знает таксист. В «нет денег» есть свой кайф, не нужно ломать голову о всякой ерунде, деньги приземляют, в них никакой поэзии. Человек с деньгами смешон, у него мелкие злые глазки, потные ладошки и гипертонический криз вдоль туловища. Атмосфера на такого давит особенно, плющит словно камбалу, движения его избыточно сложны, он суетлив, он петляет, заметает следы, боится сглаза и поминутно плюёт через плечи, то левое, то правое. Он потеет. Чёрные кошки и пустые вёдра – их слишком много в мире человека с деньгами. Шея у него короткая и толстая, как у свиньи, поэтому он понятия не имеет о звёздах. Вся его забота – только бы не упёрли корыто.

Зато ты имеешь и видишь звёзды даже днём. Иметь звёзды, что иметь пустой холодильник — и то и то бессмысленно, но зато в этом слишком дахуя поэзии, слишком. Их у тебя много, звёзд. Потому что нет денег. Зато всё небо… Никому не отнять. Ты паришь над толпой, а им и невдомёк. Таксист в ожидании презрительно изучает твои говнодавы. Наклонишься к окошку с фальшивой развязностью:

- Братэлло, дай закурить, а? – И закроешь глаза, ожидая плевок. Взбешённый таксист даст по газам, а ты без обиды утрёшься рукавом. Впереди ещё целый день. Посмотри вниз, на носки говнодавов – может они знают, куда? А говнодавы и сами не в курсах, они просят каши или «момента».

С тобой давно на «ты» потоки прохладного воздуха, они свободно шныряют в карманах, за пазухой, выуживают из потаённых мест остаточный запах денег. Не всякий в такую погоду наденет пальто на голое тело, как ты. Когда-то любил мультик «Капитан Америка». Там, по детству гулял чувак с «выбритым до синевы» квадратным подбородком и в трико. Капитан Америка. У него ещё что-то там нарисовано на груди, такое героическое… Не помню. Он мог летать и делать дела. Умел наказывать и отвечал за базар. Тебе сейчас это ни к чему.

Держа руки в карманах, приподнимешь штанины – носков нет – а на остановке стоят две путёвые чиксы, смеются и поглядывают так, будто ты дерево. Причём, им вредна даже тень от тебя. Они брезгливо морщатся, и дело совсем не в твоём фиолетовом ирокезе и серьге. Просто бабы чуют маткой, когда ты на нуле. От девчонок так и прёть сексом и жизнью. Они открыты, белые зубы, чистые белки глаз, звонкий ручей. От них запах течки. Ты бы осеменил обеих прямо на тротуаре под поощрительный свист толпы, но кто даст? Девчонкам похер брутальность, твоя харизма, им подавай бабло. Им надо здоровый красивый самец, от которого будут здоровые красивые дети. Это в их смехе, в их глазах. Им некогда тратить жизнь на дерьмо.

У тебя только звёзды и пустой холодильник. В другой раз это бы огорчило, но за их спинами, среди толпы стоит она. Ты увидишь её не сразу. Вначале сутулую осанку, простенький русый хвостик, очки, дешёвые джинсы, туфли на низком каблуке. Серая незаметная улитка, скорбно поджав губы, поглядывает из своей ракушки на часы, и только прямо перед собой, на дорогу, не смея скосить взгляд, не смея ожить, отторженная от толпы железобетонной стеной. Ты растолкаешь холодных рыб, подойдёшь и станешь спереди, чтобы разглядеть её фасад. Да, это она, сошедшая со средневековых полотен, с высоким лбом, туго натянутым резинкой на затылке. Блеклые брови, веки без ресниц, намертво захлопнутый рот. Туберкулёзный румянец на известковом лице. Викторианская Англия, фламандские натурщицы, чума, прокатившаяся по Европе, громоздкие многоэтажные причёски, пуританские тяжёлые платья с кучей юбок до земли, минимум оголённых эмоций, строжайший этикет – её словно сквозняком затянуло сюда из прошлых веков и сейчас, тихо сходя с ума от ужаса, она всё равно не поднимет глаза от земли. Она никак не поверит. «Где я?» — её скукоженая фигурка за тридцать лет так и не привыкла к новой реальности. Ты хочешь помочь, ты приседаешь, безуспешно пытаясь поймать этот взгляд и, чуть потормошив её за плечо, затянешь волынку:

- Девушка… Девушка? Эй, девушка, ну послушай, те… «Далёко, на озере Чад…»

Девушка, знаю, это странно выглядит…

Дайте мне только минуту, честное слово…

Вы же меня совсем не знаете…

Нет, вы не думайте, я не отстал от поезда…

А что, я нормально выгляжу…

Поймите, у нас нет времени на все эти конфеты, ухаживания, знакомство…

И опять же, опять же…

Я знаю, откуда вы, но у нас от силы минут пятнадцать…

Зачем вам знать моё имя? И мне ваше, триста лет. Он ровесников не ищет и…

Неужели нельзя просто поднять хвост над условностями? Где ваши крылья?...

У меня своя хата, правда, там не прибрано, но есть простынь, почти новая…

Я вообще страшненьких люблю, хромых там, всяких, что здесь такого… вы мне подходите…

Ах, не слушайте меня, я что-то волнуюсь…

Вообще-то я не пью, но по полтишку… за знакомство…

Мне кажется, вы удобная везде. Можно вас потрогать?...

Честно говоря, мне пить нельзя, меня клинит. Ну а так, я добрый…

А у вас есть деньги? Не-ет, у меня-то есть, но так, на всякий случай…

Ну, так что?

Подъедет автобус. Оцепеневшая незнакомка, изо всех сил стараясь не заорать и осторожно ступая на носочках, сделает шаг в сторону, потом ещё, далеко огибая тебя и прикрываясь рукой, словно от открытого пламени. И, не сдержавшись, расталкивая всех, одной из первых вломится в маршрутку. Автобус не спеша, одного за другим, пережуёт всю толпу, чавкнет дверями и сыто отрыгнёт, обдав тебя выхлопом.

Ты помашешь рукой. Поднимешь воротник пальто. Похлопаешь по карманам в надежде на сигареты. Похлопаешь в ладоши. В конце концов, курение вызывает импотенцию. Цокая по асфальту красными когтями, к тебе подойдёт голубь и смело клюнет в дырку туфли. Не убивать же его за это.

Такой же уличный панк, как и ты.

Вернёшься домой. Перероешь ворох столетнего тряпья. Достанешь свой старый костюм. Да, рисунок есть, национальные цвета чужой страны. Трико похоже на пидорское. Проявляя чудеса ловкости, натянешь костюм, и он сразу расползётся на тебе по швам, как плесень. Ведь ты уже не мальчик, юный бо…

В зеркале будет хохотать и корчится какой-то полоумный дикарь в порванном звёздно-полосатом гандоне.

Плюхнешься в кресло, пультом запалишь чёрный квадрат и станешь листать программы, найдёшь самый жуткий, омерзительно-тошнотворный сериал, какую-нибудь «Машеньку», «Маргошу» или «Ундину». Уткнёшься в него с головой.

И больше ничего не произойдёт. Никогда.