Николай Зубец : Без билета с Чукотки

Вам случалось ездить зайцем? Подчас ощущение острое. Особенно если это не пару остановок на троллейбусе. Мне пришлось почти что зайцем добираться аж с Чукотки! Было это давно, в начале семидесятых.

Наша организация подрядилась запустить там установку по опреснению морской воды. С золотом и другими важными металлами у них дело хорошо обстоит, а вот с пресной водой неважно. У нас наоборот всё. Пару лет мы проектировали, монтировали, много наших туда летало, но запустить не удавалось. Меня с одной сотрудницей, Инной Анищенко, отправили на последнюю отчаянную попытку. Давалось нам два месяца – ноябрь и декабрь. Если не запустим к концу года, сорвётся договор с богатой фирмой, добывающей там золото. Но нам всё удалось в конце концов – комиссию из местного начальства сумели напоить пресной водой, полученной на их глазах из обжигающе горько-солёной океанской. Подписали мы все акты – на душе, конечно, отлегло и только тут хватились, что Новый год уж через пару дней. В командировочных бумагах постарались не уточнять время отъезда – ни даты не писать, ни месяца, ни даже года. Чёрт его знает, когда улетим – ведь Заполярье. Так может замести здесь, что до аэропорта не добраться, не говоря уже о том, что самолёт не вылетит.

За пару месяцев экзотики хватили мы изрядно – прочувствовали силу ветра, который может понести тебя как перекати-поле, сугробы видели с двухэтажный дом, смогли полюбоваться Северным сиянием, видали и ржавые остатки колючей проволоки ещё от сталинских времён, от лагерей. Но всего больше впечатляет, что солнца нет. Постоянная ночь над Чукоткой зимой, и фонари на улицах не гасят вообще. Стаями белых мышей всё носится и носится по улицам позёмка, и эти фонари сквозь постоянную снежную пелену кажутся далёкими и тусклыми, как керосиновые лампы с засаленными стёклами. Когда же по часам время идёт к полудню, небо на юге становится чуть-чуть светлее. Как будто бы под утро начало зорьки, но очень быстро, несбывшейся надеждой, исчезнет этот слабый намёк на зарево и ночь – полярная ночь – вновь прочно займёт круговую позицию. А подсознательно всё ещё ждёшь чего-то светлого. Работа, суета, конечно, отвлекают, но где-то в глубине тебя какие-то часы считают время и протестуют против постоянной небесной черноты. И наконец такая безнадёжная тоска охватит, что поймёшь, зачем сюда завозят спиртного столько и почему от этого весь здешний быт так крут, крут даже по российским меркам удалым. Но на работе, правда, не пьют особо, держатся за место.

Мы добрались до аэропорта Певека 29 декабря. Маленькое здание, как автостанция в каком-нибудь райцентре, забито всё людьми. Из-за погоды на Москву уже три дня нет вылета. Билеты на сегодня продают, но все ловчат попасть на первый из тех рейсов, что задержаны – обычная картина. И Новый год неумолимым приближеньем всё обостряет нервозность атмосферы. Все постоянно ходят за новостями в администрацию и друг за другом бдительно следят. Без самолёта не выбраться с Чукотки, и я отчётливо понял, что бесполезно дергаться. Билеты мы купили и даже как-то сумели захватить пару удобных кресел. Напротив нас – буфет, а там на полках яркие ряды бутылок, есть и шампанское. Я говорю ведь, что Чукотку спиртным снабжали превосходно. Очень ясно представил возможную встречу Нового года. Но Инна так смириться не могла. Дело в том, что собиралась она перейти на другую работу, и прямо сразу после праздников ей надо было туда явиться. Она считала, что может всё сорваться, что подведёт того, кто хлопотал об этом – всё дёргалась и изводилась.

Конечно, глядя правде в глаза, уже надо расслабиться и посетить буфет. А Инна с ситуацией смириться всё не может и начинает понемногу всхлипывать. Я успокоить пробовал, лгал даже, что вся толпа мгновенно рассосётся. Работу, говорю, свою отлично сделали. Все акты подписали. Сидим себе в отличных мягких креслах, а нам идут полярные надбавки. Буфет хороший. Пусть мы и встретим в дороге праздник, но так числа второго-третьего уж точно будем дома. От такого оптимизма она перешла на настоящий плач, и соседи стали обращать на нас внимание. Один – по виду бывалый северянин – стал тоже утешать. Рассказал, что не летит сам никуда, а родственника провожает, который из Украины приезжал – приглядывался к денежным работам. Не знаю, приглянулась ли ему Чукотка, но сам казался он не то вконец растерянным, не то чуть глуповатым. Здоровенный мужик, Соловей по фамилии. Бывалый родственник хотел его пристроить к нам под опеку и уехать – ведь ждать отлёта явно предстояло долго. Инна всё плакала и не давала мне никак настроиться на лад под благостным девизом «Будь что будет!». «Ну что ты тут мне плачешь, – увещевал я. – От этого ничего не изменится. Пойди поплачь начальнику аэропорта – может, нас на первый рейс запишет». Сказал я это просто так, но Инне мысль понравилась – она утёрла слёзы и прекратила всхлипывать. Посмотрелась в зеркальце и впрямь пошла к начальнику! А Соловей тем временем, желая, видимо, понравиться, а может, просто засидевшись, стал что-то мне рассказывать про Украину, про его шахту, но я, хоть и старался внимательно все басни слушать, понять почти что ничего не мог и вроде задремал. Вдруг подлетает Инна и спешно сообщает, что, во-первых, начальник приятнейший мужчина, а во-вторых, в Москву не скоро полетят и, в-третьих, он может нас туда отправить через Магадан прямо сейчас. Я и не думал о такой возможности. С Чукотки нормально летают в Москву по кромке океана. Сначала в Магадан – это огромный крюк, гораздо подлиннее и дороже, нам это не оплатят, но возникает шанс попасть домой под праздник. Разжалобленный Инной начальник обещал даже отправить нас таким кружным путём по купленным уже билетам. А в Магадане, где предстояла пересадка, начальствовал его дружок, к которому он обещал записку дать. Произвела Инесса впечатленье! Недолго совещались мы, но бывалый сосед успел всё уловить и умолял принять его соловушку. Вот регистрация уже на магаданский рейс, и Инна понеслась записку брать. Тетрадочный обычный лист, размашисто написано: «Дорогой Ашот Тигранович! Отправь в Москву моих пассажиров согласно договорённости». И подпись, так на полстраницы. Нет ни фамилий пассажиров, ни числа, и Соловья мы под крыло берём. Регистраторша, глядя на наши билеты с рейсом другим, не в том направлении, решила, наверно, что спятили, но начальская бумажка вмиг успокоила её, и нашу троицу с почтеньем пропустили. Посадка в Сеймчане, пятьдесят пять градусов мороза – никогда не встречался с таким. Стекленели глаза, пока бежали к аэровокзальчику.

К полуночи мы прилетели в Магадан. В такое время в аэропорту, конечно, не было верховной власти. Начальница смены со странной улыбкой прослушала всю нашу байку, прочитала с живым интересом записку и, также продолжая улыбаться, сообщила, что дорогого Ашота Тиграновича уволили на днях. До нас это дошло не сразу. Ещё мы от неё узнали, что и отсюда на Москву задерживают рейсы, а продают билеты лишь на четвёртое число, уж только на январь – здесь пассажиров гораздо больше. Шок наступил, когда она сказала твёрдо, что здесь наши билеты не признают. И в самом деле, кто мы такие без Ашота дорогого? Начальница смены его, похоже, не любила и как-то это относила к нам. Реально ситуация была такой, как если б мы с билетами, ну например, Москва – Санкт-Петербург пытались вылететь из, например, Ташкента, причём эти билеты были бы просрочены – ведь шли уже другие сутки, уже тридцатое число.

Инна близка была к истерике и не могла всё подсчитать в уме, хватает ли оставшихся всех денег хоть на один билетик до Москвы. Конечно, для неё. Я по её задумке ждать должен в Магадане перевод. Но денег и на это не хватало. Мы всё ещё искали любых начальников, начальничков и даже просто служащих и лезли к ним с нашей запиской, но получали в лучшем случае сочувственные взгляды. За нами всюду молчком ходил наш Соловей, причём неясно было, понимал ли он суть дела. Во время пауз тягостных он было пробовал балакать что-то о своей любимой шахте, но даже из приличия мы слушать не могли – не до него.

Вот у какого-то ещё дежурного опять мы исповедуемся, и с ужасом я замечаю, что нет нашей записки. Куда-то подевалась наша последняя опора. Я снова обежал все кабинеты, где не по разу мы успели побывать, все щели осмотрел и стал уже, наверно, подозренье вызывать у служащих – записки не было. Инессу с Соловьём просил всё просмотреть, свои карманы вывернул – записки не было. С дрожащими плечами, молча Инна опустилась в кресло. Нам оставалось только телеграфировать домой и просить денег. И очень робкая ещё была надежда, что утром сменятся дежурные и нам удастся их как-то убедить. Но без записки… Куда она пропала?

И тут я что-то ощутил такое, что показалось вдруг важнее даже, чем наша вся беда. Не сразу я понял в чём дело, но в душу явно полилась какая-то приятная волна. Откуда-то исходит теплота, особая такая теплота, как будто мать рукою нежной так ласково погладила по голове. Свет! В окна лился солнечный свет, и я бросился к дверям ему навстречу. Ведь мы же вырвались уже из заколдованного зимней темнотой Полярного круга! Золотистое солнце, хотя и очень низкое, весело и празднично било с непривычно синего неба! Мне показалось даже, что к небритым щекам, несмотря на морозец, прилипает загар. Какая это радость и какое счастье! Недаром северяне празднуют приход светила. Но к ним оно приходит постепенно, а здесь вот сразу и на всю катушку!

Тут я заметил Соловья и как о зубной боли вспомнил о проблеме с билетами, с запиской. Но всё уже такой трагедией не представлялось – мне солнце сил прибавило и оптимизма. Судя по всему, наш Соловей пробыл немного на Чукотке, и солнце его совсем не поразило. Он преданно стоял рядом со мной и очень скучно в сторону смотрел, куда-то за ларёк. А из кармана у него, я вижу, чуть-чуть торчит бумажка, так подозрительно похожая на наш заветный тетрадочный листок. Я попросил бумажку показать, и малохольный Соловей, слегка смутившись, достаёт – враг! – нашу грамоту пропавшую. Он, вроде, и не знал, что мы её искали. Взял незаметно со стола во время наших объяснений с начальством и носил тихонько. Так и не понял я, в одной ли малохольности всё дело или ещё подмешена какая-то хитринка. Сгоряча хотел лишить его опеки, но божью птаху всё же пожалел.

Теперь можно смело идти на поклон новой смене, но уже началась регистрация рейса в Москву, первого из тех, что задержали, и я решил не тратить время, а применить совсем другую тактику. Выждав, когда у стойки регистрации толпа немного схлынет, мы подошли без очереди сбоку, я поднял наш тетрадочный листок и заявил уверенно: «Летим по специальному распоряжению начальника порта! Со мной товарищи Соловей и Анищенко. Пожалуйста, нас посадите рядом». Никакого удивленья, никаких расспросов. Как будто под гипнозом берут наши билеты, по месту и по времени никак не подходящие, и регистрируют нас как положено. Что за распоряжение? Что за начальник? Какого порта? Эти больные вопросы совсем не возникли! Нам выдали жетоны из пластмассы с надписью «Аэропорт Магадан» и возвратили в зал ждать объявленья на посадку – такие правила. Дыханье затаив, боясь разоблаченья, боясь вспугнуть удачу, стоим мы в уголке. А солнце рвётся в зал и в наши души, надеждой согревая. Лишь оторвавшись от земли этой столицы края, смогли расслабиться и улыбнуться. Но праздновать победу, как оказалось, было рановато.

Посадка в Красноярске не предвещала, вроде, ничего дурного. Опять дают жетоны, и мы вливаемся в бурлящую, предновогоднюю, вокзальную толпу. Здесь уже сумерки ночи с тридцатого на тридцать первое. Вскоре с небольшими интервалами садятся ещё два самолёта из Магадана, которых задержали вместе с нашим. Конечно, почти все из прилетевших пытаться стали к нам перескочить – Новый год на носу ведь, а вылеты возьмут вдруг и отменят. На наш уже посадку объявляют. И вот команда предъявлять не только, как положено, жетоны, но и билеты. Жетоны-то обычные у нас, а вот билеты… В морозной темноте на трапе самолёта дежурная с фонариком в руках, а рядом – милиционер. Внимательно она следит за датой вылета и смотрит номер рейса. А что у нас? Какая дата, что за номерок? Нет никакого Красноярска, и даже не указан Магадан! И кто же нам поверит, что вещи в самолёте? Мы в Магадане козыряли письмецом хоть к бывшему начальнику, а здесь? Дежурная отсеивала многих, и они под строгим взглядом милиционера злые проталкивались вниз по трапу. Вот наша очередь подходит, я поднимаю волшебную записку и заклинаю: «Летим по специальному разрешению начальника порта! Со мной Соловей и Анищенко. Проходите, товарищи!» Дежурная, как будто так и надо, фонариком прошлась по их билетам, покорно повторив: «Так – Соловей. Так – Анищенко. Проходите!» На мой билет и на саму записку она и не взглянула! Привычное, похоже, было дело каких-то спецтоварищей пускать. И вот теперь, в утробе самолёта, действительно мы в безопасности. Садиться будем уже в Москве!

Пусть Соловей загадочный сам дальше на крыло встаёт и довершает перелёт на юг, а мы глубокой ночью с тридцатого на тридцать первое из Домодедова перебрались в Быково. Московский морозец кажется шуточным, а наш Воронеж – совсем почти что рядом. Но надо долететь. Знакомый хорошо аэропорт под Новый год неузнаваем – так переполнен, что не то, что сесть, но просто прислониться к какой-то стенке невозможно. Ночью нет рейсов, мы утра дождались, по очереди притыкаясь как-то к перилам лестницы, ведущей на второй этаж. Билеты опять же только на четвёртое число, но мы надежду не теряем. Решились, наконец, лететь до Липецка, а дальше на автобусе. Но, видимо, Всевышний оценил все наши муки, и самолёт по метеоусловиям сажают к нам в Воронеж! Галантно предлагают пассажирам автобус в Липецк. Большущее спасибо!

К полудню тридцать первого примчались на работу. В родной лаборатории коллеги уж сидят за праздничным столом. Что больше поразило их – явленье наше или акт о запуске? Домой поехал на троллейбусе. С билетом!

Как здорово вполне законно ехать, как хорошо издалека спешить домой!

Когда я обнимал родных, уж на Чукотке Новый год настал.