Припадок спокойствия : Крест

Желтая луна висела над куполом Ильинской церкви, и заставляла две нетерпеливые тени прятаться в зарослях сирени.
- Да когда же ты пойдешь? – покачал головой коренастый небритый детина в синей косоворотке и зло сплюнул на землю. В городе его называли «Мишка – нож», и побаивались за беспощадность и силу. Второго кликали Василием. Худосочный светловолосый парень двадцати пяти лет с веснушчатым лицом, беспокойно искал, на чём бы остановить взгляд. С тех пор, когда они мальчишками обносили соседские дворы, он привык во всём полагаться на Мишку, но сейчас… Мать научила его бояться божьего гнева, таская за собою в церковь по воскресениям до тех пор, пока у того над верхней губой не начали пробиваться усы, и этот детский страх будто врос в кожу. Бог был сильнее Мишки. Бог мог вознести тебя в рай, а мог опустить в ад, мог наказать, или мог простить, но Бог был далеко, на небе, а Мишка был рядом, и Мишка ничего ему не прощал. Парень вздохнул.
- Может, не полезем? Грех ведь, – протянул он.
- Опять заныл. Не дрейфь.
Тогда Васька достал из-за пазухи фляжку с вином и сделал два глотка.
- Хорош зенки заливать. Дело завалишь, – оттолкнул протянутую ему флягу заправила.

План возник неожиданно. Каждое утро, на рынок наведывался невысокий рыжебородый поп — отец Афанасий, с большим, золотым крестом на гордо выпирающем пузе. Позади его всегда плелся длинный, похожий на цаплю послушник, беспрестанно крутящий головой на красивых торговок. Ступая черными кожаными сапогами по проходу меж галдящих базарных рядов, батюшка, заприметив на прилавке что-нибудь вкусное, останавливался, складывал в троеперстие пальцы и широко малевал в воздухе крест. Глядя на продавца, он благословлял на успех в торговле до тех пор, пока его не догадывались угостить. Тогда к прилавку подскакивал пономарь с плетёной корзинкой, и складывал в неё колбасу, лук, сало, помидоры, сыр или другую снедь, которую жертвовал торгаш. После батюшка поклоном благодарил дарителя, и парочка отправлялась дальше. Поп с пономарем были два сапога — пара: первый любил поесть и был не дурак выпить, второй – любил женский пол. Рынок привык к этим ежедневным благословениям, это стало негласной традицией, и поэтому сегодня, когда до обеда поп на рынке не появился, удивлённые продавцы послали мальчишек к церкви, выяснить что случилось. Те принесли скорбную весть о том, что ночью батюшка скончался. Сердце.

Услышав новость, Мишка расстроился. Его мечта шла прахом. Большой батюшкин крест давно не давал ему покоя. Он рассчитал, сколько сможет гулять по кабакам, переплавив его на слитки и сдав Мордехаю Фишману, старому и хитрому еврею, державшему небольшую ювелирную мастерскую на окраине города. Выходило месяц с небольшим. Если же не гулять, то и пять лет жить можно было. А тут …

Шныряя по рынку, Мишка заприметил возле развешанных на торговом ряду платков чёрную фигуру пономаря. Подкравшись, он услышал, как тот обещает чернобровой торговке, ночью к ней прийти, оставив покойника в церкви без присмотра и молитв. Мол, настоятелю теперь уже всё равно, а любовь — она терпеть не может. Вор просиял.

Застывшую тишину прорезал скрип открываемой двери. Потом дверь захлопнулась, и от церкви отделилась долговязая фигура, которая начала спешно удаляться вверх по кривой, темной и пустынной сейчас улочке, и вскоре исчезла за поворотом.
- Ну, наконец-то, — обрадовался Мишка.

Парни вытащили из кустов длинную лестницу, приставили её к задней стенке церкви, выходящей на пустой и безмолвный сейчас парк, и начали карабкаться. Взобравшись на кровлю конхи, они бесшумно добрались до светового барабана. Здесь окна были без решёток, не то, что снизу. В них прыгал идущий изнутри свет от лампады. Они прислушались — было тихо. Ударом обмотанного тряпкой кулака, Мишка тихо высадил раму.

- Прости меня Господи, – положил на себя крест Василий, обвязал поясницу верёвкой, и полез в оконный проём. Другой конец верёвки держал Мишка. Начался спуск. Внезапно верёвка ослабла, послышался удар о землю, звон перевернувшихся предметов, и свет в храме погас.

«Говорил же дураку, проверь веревку, гнилую поди взял», — в мыслях упрекнул подельника главарь, и зашептал в проём:
- Эй… Ты как там? Сильно зашибся?
- Потерплю. Чёрт. Лампада разбилась. Что делать то будем?
- Не дрейфь. Я схожу за верёвкой и спичками. А ты пока крест ищи.
- Да как же я его найду? Тут же не видно ни черта.
- А ты на ощупь… И чёрта лучше не поминай, а то явится, – усмехнулся Мишка, и спустившись на землю отправился за снаряжением.
Василий же на ощупь добрался до стены, и сел.

«Легко сказать ищи, чёрта с два тут что-нибудь сыщешь. Подожду, пока спички принесёт, тогда и крест заберу», — третий раз помянул он чёрта в церкви. «Зачем я вообще согласился? Это ж не на рынке воровать, за такое Бог обязательно накажет. Или дьячок проснется, и заметит, что свет в церкви не горит, зайдет, и поднимет крик — меня снова поймают, и будут бить, а за воровство в церкви, как пить дать сдадут городовому. Ох уж он то, на мне отыграется, сволочь усатая. Всегда только мне достается, потому что Мишка успевает смыться. Гореть мне в аду, и все из-за Мишки».
Он достал из-за пазухи флягу, приложился к ней и вытер рукавом губы. Затем от вина, и тишины незаметно для себя задремал.

Очнулся он от того, что кто-то тряс его за плечо.
Силясь в потёмках рассмотреть, кто перед ним, он разобрал лишь силуэт, да два горящих глаза.
- Ты кто?
- А я думал, что ты не дурак, – раздался скрипучий голосок.
Молодца пронизал ужас.
- Но что ты делаешь в церкви?
- Тоже самое могу спросить и я!
Парень сглотнул слюну.
- Крест небось украсть собираешься? – хихикнул чёрт. — Так давай! Бери его!
- Но ведь не видно ни чер… ничего.
- А я тебе подсвечу, – чёрт дунул на палец, и тот зажегся как свеча.
Пламя высветило сморщенную, заросшую чёрной шерстью морду, упёршиеся в парня красные глазки, свиной пятачок над перекошенным ртом и микроскопические рожки.

- Глянь-ка, — приказал чёрт. Он присел и скрежатнул горящим пальцем по полу, от чего земля вздрогнув, раскрылась как вспоротая подушка. В нос, отнимая дыхание, скользнул едкий запах серы, а одежду облепил влажный жар. Внизу висел огромный, с десяток аршин в диаметре чан, полный кипящей смолы. По бокам его облизывали языки пламени, а внутри плавали несколько грешников, которые хватаясь за раскалённые края, пытались удержаться от водоворота крутящегося в центре посудины. Они кривились, рыдали, подавали руками знаки, орали, но было тихо как на кладбище, будто чёрт выкрал все звуки.
Васька таращил глаза.
Нечистый довольно хрюкнул, и сплюнул в чан. Водоворот закружился ещё быстрее и сильнее, неумолимо отрывая бедолаг от краёв, и втягивая их в расширяющуюся воронку, которая теперь казалась бездной. Один за одним, они исчезали в пустоте, а последний из них, повернув к Ваське голову беззвучно помолил — «Помоги!».
Нечистый зашёлся мелким, как крупа смехом, хлопнул себя по ляжкам, и указывая когтем на него сказал:
- Гляди-ка, Васька, это же ты!
Парень похолодел. Действительно, в чане был он.
- ААААА!!! Изыди, прочь, исчезни, сгинь! – вскочив, заорал и замахал руками молодец. — Чур меня… чур...
Чёрт перестал смеяться, поднялся и вытянувшись в чёрную палку, щёлкнул пальцами:
- Ну ты и впрямь дурак. Лучше бы перекрестился, что ли ...
Земля мигом сомкнулась, как и не было ничего, и в воздухе опять повисла стеклянная тишина.
- До скорой встречи, – проскрипело рядом.
Нечистый выпустил через ноздри две тоненькие струи серого дыма, и медленно в них растворился. Исчез и запах серы.
Ноги у парня подкашивались, и он шмякнулся на пол. Его трясло как в лихорадке. Сердце прыгало по грудной клетке, и его бросало то в жар, то в холод. Он обхватил лицо ладонями и чуть не плакал.
«Ну вот, место в аду мне уже готово. У нечистого на меня зуб. Господи, дай мне силы пережить эту ночь! Клянусь, как только сдадим крест и поделим добычу – больше никаких дел. Работать пойду! Как пить дать, всё брошу и пойду в переплетчики на мануфактуру!»

Тут, иконостас вспыхнул и засветился золотистым, елейным светом. Затем в гробу медленно поднялся поп. Он повернулся недовольным бледным лицом к гостю, и погрозив толстым пальцем сказал:
- Молишь Господа, а сам крест мой стянуть хочешь? В рай небось метишь? Вот тебе! — и ткнул под нос Ваське кукиш.
Васька был ни жив, ни мёртв. Он вжался в стену так, что аж позвоночник хрустнул.
Покойник укоризненно поглядел на него, потом видя испуг его чуть смягчился:
- Так и быть, хочешь — сапоги мои забирай! – и зашёлся густым, раскатистым смехом.
Потом умолк, упал назад, целясь рыжей бородой в небо и застыл. Иконостас потух. Церковь погрузилась в мертвенную, беззвучную тьму.
Васька едва дух не испустил.

Рывком очнувшись от сна, парень сел и начал тереть ладонями глаза. По спине бежал холодный пот, болела голова, но он был жив.
У разбитого окна сидела ворона. Внезапно гнетущую, тягостную тишину пронзил её громкий:
- Кааар!
Василий взвился на ноги, взвизгнул и принялся бегать, орать, стучать в двери, рвать на себе одежду и выкрикивать молитвы, и мешать их с воплями о спасении.
- Спасите… ААА… Иже ты если… УУУУ… Выручайте… Да святится имя твоё… ААА … Помогите… АУУУУ … Да придёт царствие твоё… Мишка сука … ААА …

Уж начало светать, когда Мишка вернулся с верёвкой в руках и спичками в кармане. Подойдя к церкви он услышал доносящиеся крики, и рассудив что что-то не так, быстро взобрался на кровлю. Подошёл к окошку и тихо спросил:
- Ты здесь?
Изнутри слышны были только стенания.
Тогда он крикнул погромче:
- Эй, что с тобою?
Но вместо ответа снова лишь плач да стоны.
Тогда он со всей мочи заорал:
- Да отвечай мне!!!

Крики разбудили дьякона Трифона, живущего, в пристройке возле храма. Тому очень не хотелось вылезать из тёплой постели, ведь предстоящий день обещал быть хлопотным, а на послушника надежды было мало. Утром надо ещё ехать встречать митрополита, который должен прибыть на похороны настоятеля, потом похороны, поминки, в общем, дел хватало. Сейчас бы спать да спать, но этот шум. Он оделся, взял ключи и вышел на двор.
Мишка завидев, что из пристройки кто-то показалась фигура, притаился.
Подойдя к дверям церкви, Трифон услышал доносящиеся изнутри крики. Не зная, что и думать, дьячок вставил ключ в дверь и провернул замок. Не успела та отвориться, как его сбил наземь и больно по нему пробежался тяжелыми каблуками взлохмаченный, истошно орущий бес в порванной одежде. Он припустил вниз по кривой, ведущей на окраину улочке, на ходу махая руками, подпрыгивая и крестясь.
Сидя на пятой точке, ошарашенный Трифон только и выдавил из себя:
- Да ну нах…
Затем упал без сознания.

Мишка, видя всю картину, мигом спустился, закинул лестницу в траву, и рванул догонять друга.
Догнал того уже на самом краю города, схватил за плечи и принялся трясти как дети грушу:
- Что случилось? Рассказывай ...
А тот всё глаза свои безумные пучит и повторяет:
- Чёрт… батюшка… сапоги… чёрт… сапоги… батюшка …
Оглядел его внимательно товарищ, и заметил, что тот и впрямь стоит в поповых сапогах.
Тогда он давай трясти его ещё сильнее:
- А крест то где? Крест то? Говори забрал иль нет?
Но Василий бормотал только что-то невразумительное, и трясся как в лихорадке. Проку от него не было никакого.

Сколько раз потом ни уговаривал Мишка пойти на дело — тот лишь таращил глаза, дрожал, испуганно озирался и показывая пальцем на свои ноги шептал:
- Сапоги у меня уж есть. Других не надобно, — и внезапно заходился густым, раскатистым смехом, как будто удержать его не мог.
А на ногах то — ботинки были.

Крест кстати тогда исчез, но знали об этом только Трифон, Мордехай и Васька. Сука.