Братья Ливер : Мицелий (Часть 2)

- Слышь, а ты жрать их не пробовал? – Санёк, ухмыляясь, повернулся к рябому увальню Назару, который как всегда плёлся позади всех. – А чо? Бошки им пооткручивал и хавай. Может, съедобные окажутся.
 - Ну сам пооткручивай, умный такой, - пробубнил Назар, специально отвернувшись, чтобы Санёк не расслышал. Сегодня уже успел отхватить пару болезненных затрещин.
Назара и его семью придавило несчастье, настоящее горе. Грибы прорезались в их землянке и теперь лезут из каждой щели, жирные и неудержимые. Отец Назара пробовал вытравить их керосином. Шляпоголовые твари остались к этому безразличны, зато хижина провоняла так, что семейству пришлось временно переехать прямо в проход посреди жилой зоны.

- Маер во всём виноват, - авторитетно заявил Гнус, сплёвывая шелуху семечек. – Знаете, кто это? Это комиссар с верху. Он всё делает, чтобы эти грибы не травили, и чтобы люди от них дохли. Про это ж на всех досках написано, где объявления. Батя читал, мне рассказывал. Говорят, и по громкому радио передавали. Ну там, знаете, где все новости рассказывают… Вроде, пока начальники этого Маера не попрут, так вот это всё и будет. Там пишут, что ими даже воздухоподающий ствол может зарасти. Вот тогда всё, пиздец.
 - Так, хлебала завалили, коногонки гасим. Подходим, - распорядился Санёк и сбавил шаг, стараясь не производить шума. Приблизились к техническому участку, где шариться было не положено: могли поймать и надрать уши. Приходилось протискиваться по загромождённому оборудованием коридору под монотонный гул трансформаторов. Вверху – всего в полуметре над головой - тянулись высоковольтные силовые кабели. Молотила водоотливная установка.
За распределительной подстанцией пролегала граница старой выработки. Здесь нужно было пригнуться, проскочить под поперечной балкой и спрятаться за экскаватором-погрузчиком, что уже лет пять ржавел на вечном приколе. Отсюда открывался жутковатый и завораживающий вид.
Свет вольфрамовой лампы выхватывал из темноты беспорядочно сваленные куски картона, деревянные ящики, фляги, обломки электрощитков. Топорщились хребты зубчатых металлических конструкций, которые напоминали не то обломки затонувшего корабля, не то ископаемых чудищ. Здесь и обитали угольные бабы. Если не высовываться и не шуметь, можно долго рассматривать скрытые обильной чёрной порослью межножия, отвисшие груди,  сало животов и ляжек.
        Пацаны часто навещали угольных баб и каждую знали в лицо. Среди них были и пышущие здоровьем мордатые девицы, и старухи, которые, казалось, были сшиты из жировых складок. Всего около полутора десятков. Одни валялись на затоптанных шматках поролона, то и дело с остервенением вычёсывали блох из своих «райских кущ» и оглушительными залпами выпускали газы. Другие прохаживались по стойбищу, выискивая что-то среди хлама или с чавканьями пожирая консервы из банок. Санёк не один раз видел, что вытворяли с этими бабами мужики, приходившие к ним с несколькими пузырями спирта или ящиком тушёнки. Пацанам же оставалось пока только, не мигая, рассматривать чёрное от угольной пыли, дряблое мясо и мять яйца через карманы.
        Саньку давно приглянулась одна: бабища с буйно колосящейся шевелюрой, островками щетины на лице и широкими ослиными ноздрями. Сегодня она держалась беспокойно: быстрым шагом мерила тесное пространство лагеря, иногда подходя к укрытию подсматривающих слишком близко, по-волчьи принюхиваясь. Саня придавил слишком громко пыхтевшего Назара чугунным взглядом и поднёс кулак к его усыпанному угрями носу. Назар вдруг согнулся пополам и сладострастно заскулил. Косматая, казалось, ждала этого, как бегуны ждут стартового выстрела. С животным рёвом она в два прыжка подскочила к груде металлолома, вытянув ручищи с закручивающимися кривыми когтями.
         - Валим, валим, побырому, - заорал Саня, хотя и без его команды пацаны рванулись с места, как всполошённые светом тараканы.
        Разлетающийся под сводами шахты топот, мерцание фонарей, свешивающиеся со стен гроздья грибов и хищные хрипы, кажется, прямо у тебя за плечом…Впереди замаячили отсветы огней главной транспортной магистрали, откуда до землянок рукой подать. Сворачивая в спасительный тоннель, Санёк услышал сзади писк подотставшего олуха Назара. Рискнуть? Пожалуй, можно. Да, если замешкаться, угольная бабища сграбастает обоих. Но быстрота ног и ловкость никогда не подводили Санька. Да и смрадная бабца без его помощи могла и не догнать Назара, который заслуживал наказания за несдержанность.
Санёк развернулся и с рёвом бросился беглецу навстречу. Заранее было понятно, что от растерянности у Назара откажут башка и ноги. Подбежав, Санёк схватил Назара за шкирку и с размаху вдавил его лицом в стену, уже ощущая гнилостное дыхание бабы.
Санёк мчался как обожравшийся анаболиков спринтер. Погони не было, значит, план сработал. Гарпия втопчет Назара в пыль, расцарапает ему морду, посидит на ней и, возможно, отпустит.
В тесном коридоре, за которым начинались ряды землянок, можно было перейти на шаг. Пацаны всё ещё задыхались от быстрого бега и опасности, в этот раз прогрохотавшей мимо. Санёк объявил братве:
         - Сам виноват, огрёб за дело. Придурок. Запалил нас, теперь из-за этого свинёнка другое место искать надо будет. Я его там по стене размазал, баба отшкрябает.
         - Придурок жирный, – поддакнул Гнус, отплёвываясь клейкой слюной. – Правильно ты его.
         - Если живой оттуда придёт, я его сам за такие дела ушатаю, - хрустнул пальцами Дядя.
 
∙
        Дверь бытовки ходит ходуном: снаружи бешено молотят кулаками. Майер спрыгивает с дивана и бросает взгляд на часы – половина второго. Со своих коек вскакивают обеспокоенные соседи по жилью – четверо сотрудников административного аппарата шахты. Лязгает засов, и в помещение влетает начальник смены. Захлопывает за собой дверь, тревожно оглядываясь. Его колотит дрожь, несмотря на то, что в шахте душно как в бане.
         - Мужики, ЧП! – орёт начальник, выпучив глаза. – Работяги кипиш подняли. Прям щас столпились у конторы. Их там человек пятьсот, мужики, целая колонна! По всему главному штреку выстроились. Симашко этого с егойным грибным профессором нигде найти не могу! Как в воду провалились, мать их.
         - Я выйду, поговорю с ними, - Майер на бегу влезает в комбинезон, перепрыгивает частокол грибов – пухлых, в полметра высотой – растущих прямо из пола. – Узнаю, какие у них требования.
        Начальник смены смотрит на него напуганным отчаянным взглядом, как будто Майер объявил, что собирается сейчас же вспороть себе живот.
         - Их требование – это вы, Майер, - сообщает начальник. – Они орут, что не собираются больше терпеть, что из-за грибов они тут подыхают, а виноваты во всём вы. Вы не ходили бы туда, Майер, а? Сейчас бы только Симашко найти, пусть он с ними и разговаривает. Странно вообще-то, он должен уже давно быть там. Где его хуй носит?
        Майер не отвечает. Отточенными движениями он цепляет на пояс шнурок светодиодной фары, хватает каску и несётся к выходу. Начальник смены выбегает за ним следом.
        Транспортная магистраль шахты напоминает странные джунгли с громадными грибами вместо деревьев. Они везде: причудливыми гирляндами свешиваются с потолка, тянутся со стен, мешают идти. То и дело приходится нагибаться или вовсе ползти на карачках, протискиваться между грибных ножек, каждая из которых по толщине сравнима со стволом зрелого вяза. Кое-где темнеют гнилые, переломившиеся пополам под тяжестью распухших шляпок – в местах надлома среди трухи ворочаются клубки червей. Майер дышит носом, стараясь полностью отключить все спецэффекты воображения и эмоций. За спиной, давясь рвотными спазмами, матерится начальник смены.
        Симашко и Саворски занимают здесь самые роскошные апартаменты – переоборудованный в жилое помещение вагончик с кондиционером. В окнах темень, внутри – хаос, опрокинутые стулья, отметины подошв на линолеуме. Шифоньер у стены ровно посередине расколот выпучивающимся из полированной стенки грибом.
         - Слиняли! – начальник впечатывает кулак в стол. – Бля буду, они свалили наверх, крысиные ёбла.
          - Я и не ждал от них ничего другого, - на ходу бросает Майер, сбегая по ступеням с ограждённой площадки у входа. – Ладно. Выйдем к народу, нам от них прятаться не из-за чего.
        Гул голосов слышен ещё издали, по стенам и полу мечутся пятна света. Тоннель заполнен людьми, скопище напоминает странную буйную очередь, хвост которой теряется где-нибудь за поворотом, а возможно и не за одним. У блок-контейнера администрации беснуются те, кого перистальтикой толпы вытолкнуло вперёд. Они толкаются, напирают друг на друга, машут обломками арматуры и кувалдами.
         - Блять, ну не надо. Не надо. Не надо. Идём обратно, - скулит начальник, заметив как плотоядная радость волной хлещет по вспотевшим рожам впередистоящих. – Ну неужели непонятно: они разорвут нас на тряпки! Неужели ты думаешь, они вообще будут тебя слушать?
        Майер выпячивает подбородок, пытается твердостью походки усмирить противную дрожь в коленях. Так. Дальше вскинуть руку, а лучше обе. Приветствовать, зацепить их внимание и показать, что безоружен.
        Однако толпящиеся у штабного контейнера не ждут никаких сигналов Майера. Быстрым шагом они движутся навстречу. Скривив рты, поигрывая молотками и по-обезьяньи почёсываясь. Они ближе. Ближе. Ближе. Начальник смены останавливается и мешком сползает на корточки. Майер снова поднимает руки, что-то кричит, но его голос растворяется в воплях толпы. Секунды три – не больше. И вот уже сверху наваливается лавина потного мяса, вокруг мельтешат измазанные угольной пылью, перекошенные лица, в рёбра врезаются носки сапог. От удара по темени Майер теряет сознание.
        Придя в себя, обнаруживает: его волокут за ноги по шершавому полу тоннеля. Комбинезон с него стянули, разодранная в клочья спина полыхает болью, как будто Майера пропустили через тёрку. Попытка вывернуться и бежать не приносит ничего, кроме пары смачных затрещин, водопада брани и насмешек.
         - Куда вы меня тащите? Чего вы этим хотите добиться, кретины? – снизу вверх орёт Майер квадратным затылкам своих конвоиров.
        Из сумрака вдруг жёлтым пятном выплывает рожа - явно знакомая. Потёки грязи по щекам, в уголках рта слюнная пена, а в мутных гноящихся гляделках – нахальство и гонор. Кажется, именно этот тип был провожатым Майера в первый день при спуске в шахту. Хотя, не исключено, что и другой: лица у местных одинаковые, лишённые специфических примет, как будто вытянутые под штамповочным прессом.
         - А, очухался, падаль, - нависший над Майером щерит мелкие кривые зубки, из его рта тянет канализационным коллектором. – Мы щас из тебя жаркое готовить будем. С грибами. Жалко вот, ты его попробовать не сможешь.
        Урод заходится отрывистым, каким-то жабьим смехом, в его глотке клокочет слюна. Скривившись от боли, Майер приподнимает голову: впереди две стеклянные камеры, с виду неотличимые от теплиц для выращивания овощей. Под сводами сияет несколько ультрафиолетовых солнц. Теперь многое становится понятным.
        Такими теплицами оборудована каждая шахта. Но зреют в них не огурцы, а отпрыски шахтёров, подрастающие «угольные рыла». Те, кто должен максимально быстро налиться силами и заступить на вахту в забое. Те, кому никак нельзя захиреть без солнечного света. Майер, конечно, знаком с гипотезой, что еженедельный приём солярных ванн гарантирует меланому. Но кого это интересует? Ведь, в конце концов, куда выше вероятность, что тебя расплющит обвалившимся пластом породы или твою жизнь схавает, не подавившись, внезапно вылезший наружу метановый Джинн. Поэтому желающих зарядить аккумуляторы солнечной радиацией всегда масса.
        …Майера подтаскивают к одной из камер, тычками утрамбовывают внутрь как ком грязного тряпья в стиральную машину. Да, его будут медленно и мучительно поджаривать в этой прозрачной коробке, таращиться снаружи на волдыри и ожоги. А помощи взяться неоткуда. Умереть достойно. Не визжать, не облизывать грязные пальцы мучителей, вымаливая прощение. Не молотить кулаками по плексигласу, тем более что пробить его рукой всё равно не удастся.
        Руки антрацитовых чудовищ обкладывают Майера грибами, как кусок мяса на противне. Шершавые прикосновения, смешки и пьяный ор – шабаш безудержно полыхает вокруг стеклянного гроба-духовки. Майер лежит с закрытыми глазами, ожидание высасывает из него последние силы. Неожиданно сквозь гвалт прорывается ломающийся мальчишечий голос:
         - Я! Можно я нажму? А, дядь Коль?
        Слова тонут под лавиной одобрения:
         - Оооо!... Санька – мужыыыык! Дайте Саньке сделать, пусть малой дёрнет. Ему учиться надо, как этим зажравшимся пидорам бошки плавить.
        Уроды нервно хохочут. Майер открывает глаза и приподнимает голову, выглядывая из-за грибов. Перед ним лицо пацана – лет пятнадцати от силы. Такое же грязное, как морды взрослых. В ноздре подрагивает хвост зелёной сопли. А во взгляде та же злоба, под которой затаился страх.
        Пацанёнок нагло ухмыляется Майеру и делает шаг к чернеющему на стене щиту управления. Чтобы опустить переключатель до отметки «MAX», ему приходится ухватить рубильник обеими руками и повиснуть на нём. Прозрачная боковая дверка теплицы, захлопнувшись, навсегда отгораживает Майера от мира живых.
        Потолок камеры, утробно урча, опускается ниже. Закреплённые на нём лампы вспыхивают ярче. Высота солярного гроба не позволяет повернуться на бок. Удаётся только скосить глаза в сторону от кромсающего света. Снаружи всё те же бесовские конвульсии: твари скачут вокруг камеры как неандертальцы около убитого мамонта, машут руками, строят глумливые гримасы. Прямо напротив лица Майера к стеклу прилипает чья-то голая волосатая задница…
        Майер закрывает глаза. Он будет ждать столько, сколько потребуется. Он дал себе слово умереть так, чтобы бандерлоги за стеклянной стенкой почувствовали разочарование. Разочарование и злобу от потаённой гложущей мысли, что сами так не смогли бы.
        Его новый мир, кроме которого уже ничего не будет. Духота, замкнутое пространство, адское сияние ламп. А ещё – неутихающее, как зубная боль, ощущение, что в этом страшном мирке он не один. Под потоками света грибы накачиваются жизнью. Пухнут, занимая всё больше места. Шевелятся, разминая затёкшие тела. Грибы жаждут его внимания, отталкивают друг друга уродливыми, расплывшимися вширь шляпами. Впереди у Майера целая вечность мук и ожидания. И он успеет познакомиться с каждым.
 
∙
С тех пор, как «верхние» прекратили снабжение шахты, эвакуировали медперсонал и обрубили тросы подъёмника, стало сложнее. Санька ни разу не наедался до отвала, как раньше. Даже несмотря на то, что незадолго до катастрофы он догадался припрятать пакет с гречкой, консервами и макаронами в тайник, где ещё недавно прятал никчёмные мальчишечьи драгоценности. Приходилось экономить, жрать втайне от матери.
У входа в холодильник второй день разлагался труп сторожа, распахнутые настежь ячейки были пусты. Вчерашние приятели и соседи сегодня крошили друг другу черепа за лапшу и сухари. Из тех, кто накануне решился попробовать грибы, лишь несколько человек ещё продолжали блевать кровью и тягучими зеленоватыми сгустками, большая часть уже отмучалась.
Мать за эти дни ссохлась, почернела и стала похожей на мумию.
 - Уроды, твари. Ненавижу, - визжала она, катаясь по грязному полу землянки. – Они всё делают, блять, чтобы мы сдохли. Срать они хотели на нас и наши проблемы. Ненавижу, дрянь.
У Санька от этих причитаний просыпалась нудная боль в затылке, которая очень быстро расползалась по всему черепу. Как будто в голову начинало всасываться что-то инородное и враждебное.
Всё заметнее не хватало кислорода, нарастающее удушье сгущало панику. Позвякивая инструментом, мужики обречённо потянулись расчищать стволы шахты от грибной блокады, перекрывшей циркуляцию воздуха. Вернулись на следующий день, со сбитыми в кровь ладонями и опущенными плечами – каналы были намертво обложены грибами. Уговорились нагрянуть к ним ещё раз, вооружившись дисковой пилой, но даже оптимистам было понятно, что это лишь продлит агонию.
Саня слонялся в одиночестве по шахтным закоулкам – рыдающие, источенные голодом люди вызывали отвращение. Предавался воспоминаниям, пока что самым ярким в своей жизни. По тысячному разу прокручивал в памяти кино, где сыграл одну из главных ролей. Необыкновенно приятно было снова опускать рубильник, наблюдать за тем, как скользит вниз потолок солярной камеры, как, спустя время, из неё вытаскивают заживо запечённого человека. Багрового, с лопнувшими глазами и затейливой россыпью пузырящихся ожогов по всему телу. Санька завораживало сочетание простоты процесса с его значимостью. Всего одно движение рук – его! его рук! – и чужая жизнь лопается как хрустальная безделушка под прессом. Воспоминания жгли и терзали, в мыслях бушевал постоянный шторм от желания снова окунуться в те эмоции.
Ещё не имея созревших намерений, Санёк дошагал до технического участка. Среди праха списанной техники раскопал подходящий стальной штырь с резьбой, который сразу лёг в руку и весомым видом придал уверенности. Здесь же Саня подобрал пузатую гальваническую батарейку, которую можно было зажать в кулаке, добавив ему свинца. Кожу защекотал приятный холодок.
…Ковылявший навстречу парень был истощён до состояния гербария. Казалось странным, что он вообще мог идти, Санёк даже решил, что его тащит сквозняком как кусок полиэтилена. Восковая кожа, синева в подглазьях и выпирающие рёбра. Кости настолько хорошо просматривались, что по этому телу можно было без помех изучать строение позвоночника. Санёк шагал типу навстречу, чувствуя, что прямо сейчас его снова ждёт сцена, отыграть которую нужно будет с одного дубля.
Поравнявшись с Саньком, скелет вдруг вывернул шею, взмахнул руками-плетьми и бросился наперерез:
- Мелкий… Эээ, мелкий, - кряхтел он, и из его глаз выскальзывали мутные капли, прокладывавшие на измазанных углём щеках размытые бороздки.
 - Ну чо те? – спокойно, не ощущая в себе никаких эмоций спросил Саня. И, размахнувшись, влепил свой ржавый жезл Костылю в темя. Костыль страшно заверещал и рухнул на спину. Санёк зацепился за его взгляд. Тот был как мгновенно остановившиеся часы, на циферблате которых все стрелки – только что живые и зацикленные в своей бессмысленной беготне - застыли под разными углами. Нанёс ещё удар.
И ещё.
И ещё.
В висок.
В левый.
В правый.
Наотмашь по печени.
Несколько раз приложился батарейкой, пропечатывая на лбу Костыля кровавые оттиски.
…Задыхаясь, Санёк поднялся с корточек и отступил на шаг, чтобы оценить свою работу. У ног алело комковатое бугристое месиво, нечто вроде горки свеженакрученного фарша. Санёк не имел даже примерного представления о том, сколько времени он окучивал железом давно обмякшее тело. Он не помнил, в какой части шахты находится, и даже не вполне чётко осознавал, кого только что размолотил в кашу. Все его чувства, ощущения, эмоции сейчас были как мощные прожекторы, направленные в одну сторону. В их свете побрякушка рассыпалась в хрустальную пыль под давлением пресса.
Пошатываясь, Санёк побрёл вдоль стены по тоннелю. Кровь Костыля он размазал по лбу и щекам, бурые разводы должны были выглядеть как боевая раскраска. В голове снова что-то давало о себе знать, тянуло и ныло, прожорливо всасывалось в мозг. Только теперь Санёк уже не воспринимал инвазию как агрессивное вторжение. Наоборот – новое, ожившее под черепной коробкой – было его союзником. Под его защитой он переставал быть мальчуганом с пушком над верхней губой и становился закованным в чугун амбалом. Гриб! Саня верил, что в его голове утвердился именно гриб! Это несомненно и был гриб. Оболочка могла быть любой. Может мясистое плодовое тело. А может и слоистая слизистая плёнка, пухнущая словно опара и расползающаяся в питательной среде мозга. Саня представил себе, как в его голове закручиваются многометровые шнуры мицелия, и рассмеялся от удовольствия.
Гриб жил в нём и требовал пищи. Много. Любой. Немедленно.
 
…...……………………………
        Впереди чернела кривобокая землянка. Судя по груде свежего мусора у входа и доносившемуся изнутри сопению, мать была дома. Саня растянул окровавленный рот в улыбке, перекинул штырь в правую руку и резко отдёрнул колыхаемую сквозняком дверь из мешковины.