Бездельник : Как мы бомбили Аляску (Часть 3)

Посадка
— Так, только на час – подзаправиться керосином, да для нас топливом, и все. Ты вообще из кабины носа не высовываешь. Никаких походов до баб и прочих самоволок. Не хватало еще, чтоб меня с таким багажом тут спалили, — определил перспективу визита на Нелевку Семенов.
— Хреноватый расклад, начальник, — обиженно резюмировал Чечеточник, но спорить не стал. Только по морщинистому лицу его проплыла, и тут же исчезла хитрованская ухмылка. Семенов опасного блеска в прищуре своего пассажира не заметил и приготовился снижаться. Проверил приборы, зачем-то постучав по круглым их окулярам пальцем. Повертел головой и, нажав кнопку на шлеме, вышел на связь с другими самолетами звена.
— Первый — второму, прием, первый — второму. Иду на посадку. Дозаправка! Меня не ждать, догоню на месте плановой передислокации. Повторяю – меня не ждать!
— Пиздуй! Потом догонишь! Нельке привет! — через скрежет помех прошуршало ему в ответ в наушниках. Вдали от командования было не до субординации.
— Держись давай, как тя там. Пристегнись что ли чем, или просто на пол ляг, а то на их взлетке сейчас так тряхнет, все кишки взболтает. Одни ухабы у них на поле. Не убиться бы, бля, — сказал Леха уже не в эфир, а в глубину кабины, где сидел его новый знакомец.
Семенов сосредоточился и медленно повел штурвал от себя. Впереди уже отчетливо замаячили полосатые флажки и прерывистая белая полоса по полосе, на которую и предстояло максимально нежно и без последствий посадить трофейный «Мессер».
Сели почти без происшествий, если не считать, что полоса оказалось немного короче положенного. В конце взлетки, когда семеновский аэроплан уже почти затормозил, обнаружились какие-то укрытые от мороза целлофаном и припорошенные снегом, кусты крыжовника, в которые и ткнулась своим носом их железная птица. Рассудив, что могло быть и хуже, Семенов даже не стал ругаться. Никаких видимых движений и тем более энтузиазма посадка семеновского агрегата на Нелевке не вызвала. Аэродром в рассветном оцепенении будто вымер. Грузно выбравшись из кабины и размяв затекшую поясницу, майор направился к видневшемуся на краю полосы сараю, прикинув, что если кто живой в этом богом забытом пасынке авиации и есть, то обретаться он может только там. Остальные строения, составляющие нехитрую географию военной части, только начинали прорисовываться в утренней изморози тумана на фоне чахлого облезлого леска вдали.
Бредя по утоптанному снегу, Леха глубоко вдыхал морозный воздух степей и вместе с живительным кислородом внезапно почувствовал, что в грудь заползает, пыхтя, что-то неясное, нервно-проволочное, царапая вдруг резко заторопившееся сердце. Заворочалось под тельником невнятное, зыбкое, будто неоперившееся, предчувствие то ли тревоги, то ли наоборот, чего-то светлого и объемного, как тот светящийся шар, что давеча хамским пинком сбил с его крыла Чечеточник. Мотнув головой, чтобы сбросить внезапную непонятность, Семенов недовольно хмыкнул и только быстрее пошагал дальше. Тяжелые унты сминали неубранный снег и разбросанный тут и там мелкий технический мусор.
— Это надо ж, совсем ни хера не делают, а. Вон как полосу засрали, зверье степное, — беззлобно ругался себе под нос летчик – А еще, блядь, типа боевой аэродром. Довольствия то, наверное, по полной из центра клянчат. Раком их ставить некому.
Но в душе что то продолжало настырно свербить. Ине обмануло чутье бывалого летчика, хотя и оно ужаснулось бы, зная, какие события почуялись ему, и на сколько долгих месяцев залипнет в заброшенной всеми Нелевке, Леха Семенов, на пару с новым своим другом и бессменным теперь напарником Чечеточником.
Дойдя до строения, Семенов оглядел сарай. Признаков жизни в нем было меньше, чем в жестянке из под пайковой тушенки. Поднявшись по рассохшимся и заледенелым ступеням, толкнул обшарпанную, обитую жестяными листами, но оказавшуюся не запертой дверь, и вошел в темные сени.
— Есть кто живой? – зычный голос майора утонул в хламе, наваленном вдоль крашенных темно-зеленой краской, но уже наполовину облупившихся стен. Тишина коридора вопросительно напряглась в ответ. Из-под двери, в которую упирался длинный узкий проход, пробивалась тонкая полоска света. Признаки жизни робко, но настойчиво заявили о себе доносившейся из-за неё возне и глухому бурчанию.
Чернила и мудрость мира.
— От так! — Полковник Жмуров, царь и бог всего аэродрома, после недолгой возни наконец-то поддел штык-ножом крышку на большой, лира на три, жестяной банке. Металлический диск щелкнул и отлетел на пол. С хриплым шорохом прокатился по половицам и, гулко уткнувшись в ножку кровати, лег. Мужчины склонились над открывшимся горлом банки и уткнулись взглядами в гудронной черноты жидкость.
— Чернила, — Жмуров обмакнул в банку кривой мизинец, — Хорошие, черные. Только на хера так много-то?
— Не могу знать, — подобострастно крякнул замполит Крысюк. – Мало ли, вдруг кончатся.
— Да куда кончаться то? Тут на три войны похоронок писать! Да и что тут писать то ими? Накладные, ведомости? Или доносы особистам строчить? А, Крысюк, ты что ли заказал?
— Никак нет, трщ плквник! – сжевал слова военный. – Да ну и пусть себе будут. Хорошо, когда чернил много. Как понадобятся, так вот они – есть. Для любой надобности.
— Для какой такой надобности, бля? Три литра, еб твою, Крысюк, три литра!!! Хоть бы краска, или еще что полезное, а тут чернила. Нашли, сука писателей! – Жмуров постучал кулаком по лбу, резюмирая тупость того, кто заказал на большой земле этот стратегический запас писчих принадлежностей.
— Ну всё записать можно, — отрапортовал Крысюк. Там, меню в столовой можно, приказы, расходы в хозблоке, Нельке, виноват, прапорщику Гейсман, на склад выделить, чтоб вела учет горючки и мазута. Ну, или там, мысли умные записывать можно разные. Вдруг, придет что в голову мудрое, а чернил нет, так и забыть можно, а когда чернила есть – раз и записал, — осклабился, как ему казалось, остроумному замечанию замполит.
— Если такое невероятное, как мудрая мысль, тебе в голову придет, Красюк, то ее и запомнить можно, если не мудак, — вздохнул Жмуров, — Тут чернил – все мудрые мысли мире на семь раз переписать.
— Вот!- снова заулыбался Мыкола, к которому, видя юморное настроение командира, вернулась уверенность, — Теоретически, трщ плквнк, тут, в банке, вся мудрость мира заложена, если в пересчете на чернила.
Жмуров посмотрел на вытянувшегося по стойке смирно, но не по уставу скалящегося, замполита.
— Глубоко копаешь, философ. Ладно разберемся, убери пока эту кладезь мудрости со стола, за шкаф вон, или под кровать. Только крышку закрой поплотнее, чтоб не пролились, а то не отдраить потом ничего.
В этот момент дверь резко отворилась, как от удара ногой и в проеме появился Семенов.
— Здравия желаю! Разрешите доложить, Майор Семенов, летная дивизия №72/412-646, выполняю боевой вылет на Восток, задание секретное, совершил посадку для дозаправки. Здрасте. – майор лениво приложил ладонь к шлему.
— Полковник Жмуров. Здравия желаю! Задание секретное — тунгусов бомбить летите? – усмехнулся командир части – про вашу секретность уже каждый суслик в этих степях знает. Он откинулся на спинку жалобно скрипнувшего под ним стула.
— Ладно, давай без церемоний, проходи.
Семенов тяжелой поступью, в развалку подошел к столу, выдвинул из под него табурет, на тонких и кривых металлических ножках, сел. Банка с чернилами оказалась аккурат перед ним. Покосившись на емкость, Леха принюхался. Пахло чем-то химическим, но не спиртом. Это настораживало и расстраивало. Стало ясно, что выпить сразу не предложат.
— А вот скажи мне, майор Семенов, — сказал полковник, — а есть у тебя в кабине корыта твоеного, чернила?
— Нет. Я маршрут карандашом отмеряю.
— А ежели, к примеру, сотрется?
— Не сотрется. Химический. Послюнявить – хер какой резинкой потом сотрешь. Язык только потом черный, уж больно грифель пачкается.
— Тож дело. А сломается, или потеряешь, или испишется весь подчистую? – не унимался Жмуров.
— Еще в хоз.части выпишу, ну или так найду где. Чего этих карандашей, мало что ль, – буркнул, не понимая, к чему клонит местный полковник, озадаченный Семенов.
— Во, а была бы у тебя, майор Семенов такая вот банка с чернилами и перо, так и не надо было бы к прапорам на хозяйстве за подачками ползать, жопу лизать и карандашики клянчить! На всю твою летную карьеру, до самой пенсии хватило бы тебе, чтоб пунктиры на картах чертить. Да еще бы и на письма зазнобам осталось. Да и если шире посмотреть – раз нету у тебя чернил, то значит и мудрости вселенской, коя заключается в этой вот жестянке, в тебе нету! Так, грязь грифельная под ногтями, да язык грязный — подытожил полковник, ткнув в небо, для пущей убедительности, длинным и узловатым указательным пальцем, — Так что, говоришь, прилетел то? Дозаправка? Или к Нельке под бок?
— Дозаправка. С местным колоритом незнаком, хотя и наслышан,- отрапортовал, начиная злиться на незнакомое начальство, но, тем не менее, пытающийся сохраняться в рамках устава, Семенов.
— Баки зальем, а там посмотрим, как говориться, кого ебать, кого топить.
Жмуров с прищуром разглядывал новоприбывшего. Неприязни он не вызывал, но и к запанибратсву лихому и разговорам задушевным сразу же, тоже особо не располагал. «Хотя, мужик, как мужик, ни лучше и не хуже других летунов», — подумал полковник, а вслух произнес:
— Ну-ну, баки, и все остальное, заливать вы горазды. Только недавно вот тут двоих спровадили, заправщиков, бля, типа тебя, четыре месяца тут все, что горит, в себя заливали. Чуть белок всех в лесу на себя не наслали. Еле усадили потом в кабину, болезных, и на Омск направили. Говорят долетели, с божьей помощью, ну или просто в небе протрезвели все таки. Ладно, замполит, сведи его к Нельке, то есть прапорщику Гейсман, на склад, пусть разберутся с горючкой. А потом ко мне, майор. Ясно? Выполнять
— Есть выполнять, — Семенов и Крысюк одновременно вытянулись на пол секунды смирно, затем, так же слаженно, обмякли, и уже не заботясь о выправке, вышли из комнаты.
Жмуров развернулся на каблуках и снова уставился на стоящую посреди стола трехлитровую жестянку с чернилами.
— Н-да, так вот ты какая, мудрость вселенская. Прибрать надо бы, а то опрокинут знания все на половики, хрен отмоешь потом. Не пол, а энциклопедия, блядь, будет. Большая Советская.