Шаня Помазов : ОМЕГА

пьеса

Действующие лица:
Поэты: Шаня Помазов и Иван Кожемяков.
Статисты.


Помазов одет подчеркнуто небрежно. Кожемяков более скромно, он провинциал.

На сцене декорации разрушенной Помпеи. Выходит Шаня. Он в смятении
Начинает размашисто:

Как тот дурак со ступой,
Я же, со стихами -
Ношусь. Пишу. Рожаю как детей.
А мне б пивка попить
Не сокрушаясь
По телеку -
Подборку новостей...
Но я как раб — пишу, за строчкой строчку
Прикован я к худому ремеслу
И появляются на свет мои цветочки
И приближаются к огромному числу.

Зрители вглядываются в тёмный угол сцены, оттуда появляется молодой человек с
наигранной тетральной улыбкой. На его груди висит картонная дощечка «ПОЭТ»

Шаня обращается к нему:

О, брат, поэт! Зачем стараться -
Скажу как другу своему
Ведь поэтическое счастье
Увы, не нужно никому.

Голос Шани звучит как проклятие:

Твои стихи не прочитает -
Крестьянин, иль, рабочий люд,
Им наплевать. И не узнают
Кто ты таков и как зовут?

Поэт падает перед Шаней на колени и в слезах зарывается в его шаровары.

Шаня неумолим. Он добивает поэта высокопарной строкой:

Пиши ты в стол или в корзину,
Иль в дачный засратый клозет,
Зайдёт туда сосед к примеру
И тужась скажет: «Бля… Поэт...»
Как странно мир расположился
К одним лицом, к другим спиной,
К кому-то коротко он сдвинут
Ну а кому — со всей длинной.
Мой мир похож на дно морское,
То что в потёмках, под водой
Когда я пью, то заедаю, его —
Капустой и луной.

Иван Кожемяков плачет от восторга. Шаня продолжает:

Проснувшись от гадостной спячки
Я понял что я не один,
Со мною всё время и всюду
Стоит мне чужой гражданин.
Я бреюсь, и он этот — тоже,
Я ем, гражданин тоже ест -
Подлец с нагловатою рожей
Копирует каждый мой жест.
Да что же такое случилось?
Откуда он взялся, чудак?
Напуган я сим без притворства
И это совсем не пустяк.
Привёл я недавно девчонку,
Девчонку, годов сорока,
Так этот, который, ну вообщем -
Хватает её за бока!
Нет, я в ваш дурдом не поеду!
Нет, этот удел не приму.
Я зделаю вид что один я,
Скрываясь в табачном дыму...

Шаня смотрит на Кожемякова со снисходительным пренебрежением:

Зачем ты, брат, пишешь стишочки? -
Спросил меня дед рыболов -
Какие-то точки — крючочки,
На кой, столько разных там слов?
И я отвечаю устало
Слегка поплевав на крючок:
- Да как вам ответить? — Не знаю,
Пустое оно, землячок...
Меня вдохновенье настигло
Как в поле, бродягу, гроза -
Теперь я хожу и не знаю
Что ж мне вам такого сказать?
А люди вокруг как собаки,
Оскалом и псиной полны,
И толи я сам их не знаю
А толи они все больны...

Иван Кожемяков начинает демонстративно резать себе вены, чтобы показать тем самым что для него не существует преград.
Шаня же продолжает читать размахивая рукой как Маяковский:

Мне дайте за так иль за деньги
Но дайте, прошу вас — Молю!
Немного крестьянского хлеба
Себя я им оздоровлю
Ещё, ну пожалуйста, братцы,
Вы дайте поболе тепла,
И сладкого сала кусочек,
И бабу, та что мне мила
И я заживу без хворобы,
И я позабуду тоску,
На гроб, я себе приготовлю,
В сарае, соснову доскУ
Прилягу, живой ещё, в гроб я
И буду в нём тихо лежать,
И будут мне веточки щелкать
И будут мне мухи жужжать.

Из вен Кожемякова хлещет кровь. Пепельные декорации Помпей становятся багровыми.

Выходят статисты в черных балахонах. Они подхватывают окровавленного поэта Кожемякова и выносят за кулисы, под громогласное шанино:

Зачем мне такое страданье?
Я будто несчастный ГамлЕт,
Достался видать мне от жизни
Просроченный богом билет
И так я, и эдак старался,
Всё думал: Маленько! Того! -
И всё вдруг придёт в одночасье,
Но нету в помине его
Цеплялся за всякую каку,
Всё пыжился, делая вид,
Теперь я лежу на диване,
Как царь! Как библейский Давид
А царство моё небольшое -
Две комнаты и туалет,
И дверь в туалете, где вечно,
Оторванно-мёртв шпингалет
Свет неба — меня раздражает.
Ночной — непристанно томит.
Хожу по квартире в незнанье
Как будто злосчастный термит.
Видения, мрачные мысли,
Мой мозг пожирают -
Зачем?!
За тем — чтобы строки как черви,
Пронзали вас диким срачЕм.
О, эти ужасные буквы!
Их чёрность, и точность, — разит!
И сложно представить что кто-то
Всё это вам так исказит.

Уходит.

Появляется ангелы. Они выносят гроб с мертвым Иваном Кожемяковым.
Звучит полонез Огинского.

На сцене Шаня. Он бледен но прекрасн.
Подходит к краю сцены. Смотрит на зрителей как на присяжных

Преображенье происходит с нами часто
Но жаль не замечаем мы его
Вот так и Кожемяков жил отважно,
Не понимая вообщем ничего.
Закончил школу, Армию одюжил,
Женился, поступил на рыбзавод
И жизнью был совсем не отутюжен
И мирно жил, с женою, без забот.
Но вот! ОНО! Настало пробужденье!
Сорвался с сердца, тяжесть, целый воз,
Он сочинил тайком стихотворенье -
Прочёл… и закопал его в навоз.

Далее Шаня с остервенением кричит в зал. Полонез взрывается с новой силой.

Непросто… эдак мучится нельзя!
Непросто… жизнь, в смятенье и в ненасти!
Как обезьянка в цирке шапито,
На публику смотрю я безучАсти.
Поэзия, и смертная тоска,
Всё это отвратило мою душу -
Шагнул на лёд, по лужам, чуть дыша,
И с хрустом проломились эти лужи.
Когда-нибудь, я верю, вдруг взойдет,
В потоках ослепительного снега
Порвется очень тонкая струна
Придет тогда желанная Омега.

Занавес.

Зрители плачут. Смеющихся мало…